Согласно исламской доктрине, сам Аллах был создателем арабского письма; те знаки, с помощью которых был впервые записан Коран (651 г.), как и Откровение Аллаха, изначально пребывали на небе.

Скандинавская сага приписывает изобретение рун верховному Богу-шаману Одину, а в кельтской мифологии письмо изобрел Огма (Огмий), провидец и поэт. (Это так называемое огамическое письмо, известное у кельтов в IV–VII вв.)

Вместе с тем миф о божественном создателе письма – это часто последний миф, им как бы завершаются мифопоэтические традиции. У некоторых народов рассказы об изобретении письма принадлежат уже не мифологии, а историческому преданию. Но и в легендах, житиях, летописях создатели письма предстают как выдающиеся личности. В христианских традициях такие фигуры обычно канонизированы. Так, причислен к святым готский епископ Ульфила (ок. 311 – ок. 383), создатель письма и переводчик Библии на готский язык[54]; канонизирован создатель армянского письма Месроп Маштоц (361–440). Русская Православная церковь чтит святого Стефана Пермского (ок. 1345–1396), крестителя и епископа зырян (коми[55]), составившего древнепермскую азбуку, употреблявшуюся до XVII в.). 24 мая православная церковь празднует память святых равноапостольных Кирилла и Мефодия, первоучителей славянских. И в историческое время религиозное сознание склонно видеть в письме чудо, а в его создателях – Божьих посланников.

В конце IX в. болгарский черноризец (монах) Храбр написал о создании славянской азбуки (863 г.) рассуждение «О писменах». Это был специальный трактат по истории письма; автор показывал, почему славянам не подходило греческое письмо – какие именно славянские звуки требовали особых букв. Позже сочинение Храбра стали воспринимать как общую апологию славянской письменности. Под разными заглавиями (одно из самых частых – «Како состави святыи Кирил Философ азбуку по языку словенску и книги преведе от греческих на словенский язык») оно было известно в нескольких редакциях и множестве списков; его часто включали в печатные буквари допетровских времен. Ученый трактат постепенно становился легендой; облик Константина-Кирилла Философа сближался то с крестителем Руси (И бысть вторый Константин в Руской земли Владимер), то с мифологическим образом культурного героя – создателя письма. Это как бы возросшее благоговение связано с некоторыми особенностями религий Писания (см. §24).

В раннем средневековье в ряде письменных традиций отношение к письму как к чуду усиливается. Религиозное сознание открывает в письме новые грани чудесного и священного. Происходит сакрализация самих букв Писания. Согласно поздне-иудейским мистическим представлениям, буква не только сакральна, но и бессмертна: «Можно сжечь свиток, но буквы неуничтожимы». Сакрализация письма поставила букву и текст в центр умственных интересов общества. По-видимому, в истории культур средние века – это время м а к с и м а л ь н о г о внимания к слову, притом внимания более пристального и пристрастного, чем в Древнем мире и чем в последующие века. Это черта культур, развившихся на основе религий Писания.

Книжные люди средневековья искали в слове ключ к познанию тайн бытия, записанных в священных текстах. В способности человека записать и прочитать текст виделась волнующая тайна, раскрывающая человеческую сущность. В звуковом составе слова, в особенностях начертания, во внутреннем смысле составляющих слово морфем искали отражения сущности вещей. Д.С. Лихачев писал о таком подходе к языку и миру (речь идет о Константине Костенечском, болгарском книжнике XV в.): «Познание для него, как и для многих богословов средневековья, – это выражение мира средствами языка. Слово и сущность для него неразрывны… Между языком и письменностью, с одной стороны, и явлениями мира, с другой, существовала, по мнению Константина, органическая связь» (Лихачев, 1973, 85–86). Фидеистическая пристрастность к письму побуждала Константина видеть в орфографии проблемы вероисповедной важности и потому, в частности, относиться к ошибке в письме как к ереси (подробно см. §26, 100).

Историк науки определяет культуру средних веков «как культуру текста, как комментаторскую культуру, в которой слово – ее начало и ее конец – все ее содержание» (Рабинович, 1979, 269). Для средневекового мышления текст – это не только имя или Евангелие, но и ритуал, и храм, и небеса (С.С. Аверинцев: «небеса как т е к с т, читаемый астрологом»). Вся средневековая наука – это «наука по поводу слова, единственного средства для схоластического ‘экспериментирования’» (Рабинович, 1979, 262).

Говоря о различии в отношении к слову между средними веками и новым временем, С. С. Аверинцев пишет: «Карл Моор у Шиллера не может энергичнее выбранить свой век, как назвав его „чернильным“ веком. Средние века и впрямь были – в одной из граней своей сути – „чернильными“ веками. Это времена „писцов“ как хранителей культуры и „Писания“ как ориентира жизни, это времена трепетного преклонения перед святыней пергамента и букв» (Аверинцев, 1977, 208).

Позднеиудейское «преклонение перед алфавитом как вместилищем неизреченных тайн» (Аверинцев, 1977, 201) побуждало ближневосточных и европейских мистиков искать сокровенный смысл в каждой букве – сокращенную, свернутую, зашифрованную Богом формулу некоторого жизненно важного принципа, обладающего сакральной ценностью. Мистические интерпретации алфавита развивались в сочинениях пифагорейцев, гностиков, каббалистов, астрологов, чернокнижников.

Общую направленность и сам дух этого «всматривания в букву» можно почувствовать по одному старинному рассуждению о латинском алфавите: «Латинский Алфавит <…> является идеографическим отражением великих греческих мифов <…>; по этой причине он преподносит нам <…> удобное для пользования ‘выражение’ фундаментальных истин, содержащихся в человеке и во Вселенной, истин живых, ‘Божеств’, которые представляют собой манифестацию Единой Истины, созидательной и суверенной» (цит. по работе: Гельб, 1982, 221).

В иудейской мистической «Книге творения» («Сефер иецира»), алфавит трактуется как образ вселенной, при этом мир предстает как комбинация чисел и букв. Ср. отрывок из пересказа «Книги творения», составленного М. Холлом по пяти английским переводам, но, кажется, все же позволяющего представить стиль каббалистического мышления: «Есть двадцать две основные буквы (и звука). Три из них являются первыми элементами (вода, воздух, огонь), началами, или матерями. <…> Материнские буквы напоминают весы, на одной чаше – добродетели, на другой – пороки, а язык уравновешивает их. Эти три Матери заключают в себе великую, удивительную и неизвестную тайну, запечатанную шестью крыльями (или элементарными окружностями): бинарными (активными и пассивными) воздухом, водой, огнем» и т.д. (Холл, 1992, 419; еще один фрагмент из этой книги приводится в §78).

Каждой букве приписывается ряд значений. «Так, алеф, первая буква еврейского алфавита, означала быка[56]; ее числовое значение – 1; ее физическое соответствие – дыхание; ее планетарное или зодиакальное соответствие – солнце; символическое – воля, сила; цветовое – бледно-желтый; направительное – сверху вниз и т.д.» (цит. по статье В.Н. Топорова «Письмена» в МНМ, II, 315). О мистике букв в каббале см. также §78.

Полным сакрального значения представлялось само число б у к в в алфавите. Так, ветхозаветный канон образуют 22 книги – по числу букв в древнееврейском алфавите; в канонических текстах мифологического эпоса древних греков – в «Илиаде» и «Одиссее» – по 24 песни (в соответствии с 24 буквами греческого алфавита).

Вера в тайные смыслы букв, в сакральную силу самого начертания знака вызывала разнообразные виды магии – над буквами или с помощью букв. Древнееврейская запись имени Бога – с помощью одних согласных (поскольку в древнееврейском письме гласные не обозначались) – в Византии была осмыслена как «прикровенное» (тайное) выражение святого имени. Над сокращенно записанным словом ставилась черта, первоначально с тем же назначением, какое сейчас имеет подчеркивание, – т.е. это было средством графического выделения каких-то слов. Позже в византийской и церковнославянской письменности и сами сокращения святых слов, и черточка над ними[57] были осмыслены как знак святости, и это стало единственно допустимой записью сакральных слов. В орфографических сочинениях XVI–XVII вв. правило о титле самое частое. Вот как его формулировали: «Стсть [т.е. святость] …подобает писати с разумом ? почитати взметом ?ли покрыт?ем яко венцомъ слвы [т.е. славы] во образ будущаго воздаан?а стым»; «Мтрь бж?ю мр?ю ? мчнков хрстовых [т.е. матерь Божию Марию и мучеников христовых] под взметом пиши» (цит. по изданию: Ягич, 1885–1895, 712, 721). В некоторых руководствах сказано, что слова ангел, апостол, архиепископ, написанные просто (т.е. без титла), означают ангела или апостола сатаны; эти слова, говорилось далее, отнюдь не покрывай, но складом пиши, понеже вражебно Божеству и человеческому естеству (цит. по работе: Калайдович К.Ф. Иоанн, экзарх Болгарский: Исследование, объясняющее историю словенского языка и литературы IX и X столетий. М., 1824. С. 198).