И всё же организаторы в Мюнхене оказались на высоте. В этом смысле XX Олимпийские игры — значительный шаг вперёд в истории олимпиад.

Автоматизация, электронизация, механизация — уж не знаю, что ещё сказать! — Мюнхенской олимпиады были поразительными. Сейчас даже с трудом представляешь, как могли проходить, например, в Риме состязания в открытом бассейне, и как в Мельбурне результаты легкоатлетических метаний измеряли рулеткой, и как в Токио целая армия людей трудилась над составлением судейских записок по борьбе…

Получившая заказы на 25 миллионов долларов фирма «Сименс» постаралась. Не остались в накладе и «Юнганс», «Лонжин», «Рекс ротари», «Цейсс», «Омега» и другие гиганты оптики, механики, электроники. Кропотливо сверяли результаты хронометристы прошлых олимпиад, сколько раз возникали при этом споры… Спор вокруг финального результата в плавании вольным стилем на 100 м в Риме длился, казалось, вечность.

В Мюнхене все эти вопросы решались мгновенно и безапелляционно.

Один могучий электронный «мозг» с помощью трёх сотен терминалов регистрировал все результаты, второй — классифицировал их и делал выводы: определял победителей, их имена, страны, фиксировал рекорды, отбирал в случае предварительных соревнований тех, кто продолжит поединки, и т.д. Третий — дремал в запасе.

Каждый из них обладал знаниями в любом виде спорта большими, нежели опытный специалист. Так, например, нельзя было себе представить, что вслед за именами победителей в беге на 3000 м с препятствиями на табло появились результаты, допустим, гребцов (соревнующихся одновременно, но совсем в другом месте).

Система автохронометража в считанное время после окончания забега выдаёт плёнку фотофиниша с указанием результата. Специальная камера фиксирует финиш на магнитную плёнку со скоростью 100 кадров в секунду.

В бассейне момент финиша пловца устанавливается особой контактной пластинкой, требующей усилия в 40 г, чтобы выключить секундомер. Да ещё четыре камеры, установленные на глубине 4 м, снимают последние 2 м дистанции…

Всего три человека с помощью специальных приборов, напоминающих пишущие машинки, спокойно и без труда расправлялись, сидя прямо у края ковра, со всей (далеко не малой) борцовской документацией.

Копьё или молот, прочертив в воздухе свой путь, падает на зелёный ковёр стадиона. И никто не бросается к ним, волоча по полю измерительную ленту. На месте падения втыкается рефлекторная призма — детище «Цейсса» — и с помощью специального прибора, схожего с локатором, но использующего инфракрасные лучи, немедленно фиксируется результат.

Когда рождается олимпийский чемпион, мир хочет узнать о нём всё, и сообщить это «всё» — обязанность журналистов. Но уходят в прошлое времена, когда корреспонденты, изощряясь в хитрости, ловили выдающихся спортсменов у выхода из Олимпийской деревни, в городском магазине, на трибуне стадиона или прямо в его комнате.

Уже в Саппоро желающие подробно узнать о любом участнике садились за хитрое детище электронного века, внешне напоминающее симбиоз пишущей машинки и телевизора, и, нажимая на клавиши, узнавали все (или почти все), что им хотелось узнать о спортсмене.

В Мюнхене это было ещё усовершенствовано: электронная система «Голем» вмещала в своей всеобъемлющей памяти сотни тысяч данных. И не только об участниках XX Игр, но и об играх минувших, даже о правилах соревнований. Чтобы освободить журналистов от каких-либо усилий, у каждого аппарата дежурили специалисты, помогавшие непонятливым беседовать с «Големом».

Как сказал мне с грустью один мой шведский коллега, освещавший все олимпиады начиная с 1932 г.: «Зачем ходить на соревнования? Запирайся в комнате наедине с парочкой цветных телевизоров, телетайпом, телефонами, „Големом“ — и напишешь корреспонденцию куда лучше тех, кто, высунув язык, мотается по стадионам».

Действительно, служба прессы достойна высокой оценки. Целое море стартовых протоколов, предварительных и окончательных результатов и других документов, в общей сложности полсотни миллионов листов — эдакий четырёхкилометровый Монблан, если сложить их в стопку, — печаталось специальными фотокопировальными машинами. Было и многое другое, что облегчало нам работу.

А телевидение? Заметки эти отнюдь не посвящены телевидению вообще и на XX Олимпиаде в частности. Но мне сдаётся, что так же, как нельзя, освещая любую сторону олимпийских игр, не говорить о спорте, нельзя сегодня, говоря об олимпийском спорте, умолчать о телевидении.

Явление это (а ныне телевидение — это явление!) настолько прочно вошло в любую область нашей жизни, что сама жизнь без него как-то не мыслится. Развитие телевидения бесконечно расширило зрительскую доступность олимпийских игр, да и спортивных соревнований вообще, придав им невиданное дотоле звучание.

Телевизионные передачи из Мюнхена транслировались по всему миру с помощью двух спутников связи, вращавшихся вокруг Земли на высоте, почти равной земному экватору, со скоростью, равной скорости вращения Земли. Они как бы висели неподвижно: один — над Индийским, другой — над Атлантическим океанами. Колоссальные антенны тридцатиметрового диаметра, словно чуткие уши, круглосуточно были нацелены на эти космические ретрансляторы.

Передачи эти, цветные и чёрно-белые, практически захватили всё время мюнхенского телевидения, не говоря уже о специальном закрытом канале, который был целиком посвящён соревнованиям.

Передачи эти принимались в без малого сотне стран. Почти полтораста телекамер по шестнадцати каналам повествовали об Играх. Занимались этим в общей сложности около 6 тысяч человек.

Да, теперь уж не включишь в живописный очерк эффектную, но — как бы это деликатнее выразиться? — воображаемую деталь; теперь, вернувшись домой, порой слышишь рассказ куда более подробный, чем мог бы написать сам, о том или ином олимпийском событии.

В Скво-Вэлли или Кортина д'Ампеццо, напрягая на ветру слезящиеся глаза, следили в бинокль за крохотным лыжником где-то там на верхушке трамплина или старте слалома. А в Гренобле, с удобством сидя в тёплой комнате пресс-центра, видишь каждую деталь, каждую тень на лице, возникшем перед тобой с экрана цветного телевизора. Да что там пресс-центр — в собственной комнате в Москве или Владивостоке, Нью-Йорке или Монреале!

Так стоит ли вообще ездить на олимпийские игры? Кому это нужно? Не грозит ли грядущим олимпиадам призрак пустых стадионов и залов? Оказывается, нет. При всём своём могуществе есть вещи, которые телевидение передать не может…

Это общая атмосфера игр, обстановка, поведение людей, напряжённость сопереживания, соучастия, так сказать, эффект присутствия. Как ни искусно покажет оператор хоккейную комбинацию, как ни умно прокомментирует репортёр происходящее — они не в силах передать треск клюшек и свист шайбы, яркость красок, ослепительность катка и мглу остального зала, единый вздох облегчения или крик радости тысяч людей. Это всё — обстановка, атмосфера, то, что придаёт дополнительную прелесть спортивной борьбе. Ибо спорт не самоцель. Команды не играют на пустом, запертом стадионе. Они прежде всего должны доставлять радость многим людям, следящим за их игрой.

То же в футболе, баскетболе, волейболе, то же в лёгкой атлетике, плавании, борьбе, боксе… Иной удивляется: «Как можно сидеть полчаса и смотреть на бегущего стайера».

Ну и не смотри! А для меня это удовольствие, для меня в этом долгом беге нет двух одинаковых минут. Не то что в конной выездке! «В выездке? — возмутится другой. — Да это самое красивое спортивное зрелище, какое можно себе представить! Уж не ваш ли бокс?..» «Бокс? Вот вершина единоборства! — восклицает третий. — Сила, искусство, смелость…»

Словом, сколько видов спорта, столько болельщиков, столько поклонников, столько… знатоков.

И потому не удивительно, что в Мюнхен съехались на Игры более 4 миллионов зрителей. Их ничто не остановило: ни расстояние, ни трудности, ни… цены. Одни разместились в отелях, другие — на частных квартирах, третьи — в палатках, кое-кто ежедневно приезжал на Игры за 200–250 км. Было продано 4 миллиона билетов (в Мехико — 1,9, в Токио — 2 миллиона), но это не значит, что всем желающим удалось попасть на стадионы.