Обошлось. Женя решила, что как только спадет температура, они поедут за рыбкой. Сколько можно тянуть? Золотую рыбку с витрины для исполнения желаний. И вот сегодня утром Алеша, давясь, впихнул в себя три ложки жиденькой манки и безропотно натянул на дрожащие от слабости ноги старенькие синие колготки, от которых уже с сентября категорически отказывался. («Я уже, мама, не малыш, мне полагаются синие трико, как у папы».) Женя потребовала еще платок под шапку и бабушкино кашне поверх пуховичка. И валенки. В машине молила Бога, чтобы магазин работал, рыба плавала, и все получилось. И действительно, уже через час они привезли ее домой в банке с дырявой крышкой, и Алеша всю обратную дорогу держал банку двумя руками, не дыша, и закутывал уголком шарфа, чтобы не замерзла. Вместе с рыбой приехала коробочка мотыля, рыбу водворили в приготовленном аквариуме, и она довольно бодро там плавала.
Перекормили, что ли? Она есть хотела. Алеше так нравилось давать ей червячка. Опускать его осторожно в пластмассовый периметр кормушки и наблюдать, как рыба бросается и заглатывает его круглым коралловым ротиком.
— Ры-ы-ба, — говорил Алеша благоговейно, стоя коленями на стуле и придвинув нос к самому стеклу.
— Моя Рыба.
Узкая спинка в клетчатой байке, шейка-стебелек и маленькая попка, обтянутая синей колготочной тканью.
Когда Алеше было годика три-четыре, он всегда ходил дома в колготках без шортиков. Женя купила ему тогда на оптовом складе пар пять или шесть. Красных и синих. Она уходила выносить мусор или быстренько за молоком, за хлебом в киоск на остановке, а Алеша оставался один. У него была специальная табуретка, чтобы, пока мамы нет, ставить у окна и смотреть во двор, опираясь локтями на подоконник. Часто Женя заставала его сидящим так, когда возвращалась. Ему нравилось делать вид, что он просто любит смотреть в окно, а не ждет маму из магазина. Женя быстро поняла эту игру и, возвращаясь через двор, никогда не давала мальчику понять, что видит его в окне. И так же он стоял, как сейчас, в синей байке и колготках, разглядывая через стекло недоступный ему аквариум внешней жизни.
— Мам, я не хочу больше молока. А как там Рыба?
Щеки красные, рот приоткрыт. Нос опять не дышит. Глаза у Алеши глубоко посажены, как у Жени, в щеточке темных ресниц. Блестят. Уж не температура ли опять? Наездились!
— Ты почему без тапочек?
Жене надо еще минутку форы. Одну маленькую минутку, собраться с мыслями.
— Рыба наша умерла, сынок. Она, наверное, болела, а нам в магазине не сказали.
Алеша останавливается посреди комнаты, как будто натыкается на стену.
— Как она может умереть, мама, если мы ее только что купили?
— Ну, сыночек, она болела, наверное, а мы не знали. Или старенькая была.
— Барсик тоже старый, и бабушка. Но они живые!
— Она болела, Алеша, а мы не знали. Нам тетя не сказала.
— Та тетя в магазине была хорошая, она бы сказала.
— А может, она и сама не знала?
Женя так и стоит, заслоняя стол. Куда ее девать теперь, Господи?
— Покажи.
Женя пододвигается, что поделать? Алеша залезает на стул и долго смотрит на рыбку.
— Она теперь не золотая. Она мертвая. Мам, а полечить нельзя ее? Ты не можешь ее сейчас как-нибудь вылечить?
— Нет, Алеша, уже никак.
— И что теперь с ней? А как же желания выполнять?
Алеша садится на пол и смотрит теперь на маму снизу вверх, чтобы не плакать.
— Желания будем сами исполнять. К нам папа сейчас придет, в шашки сыграете. Он тебе журнал новый принесет, наверное, про Скуби-ду. Пиццу пожарим, хочешь? С колбаской? Пойдем сейчас тесто вытащим, хорошо? А пока печется, можно мультик посмотреть, ты какой давно не смотрел?
Алеша ничего не хочет, ни мультик, ни пиццу, ни колбаску. Он, конечно, плачет. Он рыдает, уткнувшись лицом в подушки, пока Женя вылавливает рыбку из аквариума и спускает в унитаз. А куда ее девать? Потом забирает и аквариум тоже, воду-то надо вылить и камушки сполоснуть. Вдруг эта рыбина действительно болела чем-то? Алеша плачет и не хочет ни есть, ни пить. Женя плачет тоже. Они сидят на диване, обнявшись и всхлипывая, и Женя машинально трогает мальчику лоб. Он теплый, но не горячий.
— Давай градусник поставим?
Алеша покорно поднимает руку, привык уже. Температура нормальная.
— Читать будем? Какую тебе книжку читать?
За окнами давно стемнело. Алеша умыт, напоен молоком и переодет в чистую пижаму. Нос промыт и закапан каплями, горло выполоскано. Он уже не плачет, а читает про хоббитов. Женя так и не прибралась, тесто осталось в морозильнике. В девять часов Алеша уже спокойно спит и дышит ровно и глубоко. Женя укрывает его поплотнее одеялом, гасит ночник и вдруг понимает, что должен был прийти Геннадий Палыч. Алеша даже не вспомнил. Женя тоже как-то закрутилась, а теперь уже и звонить поздно — Манечка спит. Женя пьет на кухне чай с молоком и доедает сметанную булку. Пусть она толстая и не занимается собой, пусть в шкафу мама опять не сможет найти полотенце. Пусть стакан молочный и стакан чайный остались стоять в комнате на табурете. Не приехал Геннадий Палыч. И не позвонил. Пусть, в конце концов, рыба сдохла! Зато она успела самое главное желание выполнить. Температура нормальная, нос дышит, хрипов нет.
А рыбок завтра новых купят, она видела в том же магазине синих петушков в другом аквариуме. Они будут у них просто плавать, без всяких желаний.
Не меньше трех литров
— Пей!
— Не могу, сейчас назад полезет.
— Не полезет, пей!
— Мне уже от этой воды плохо. Дай передохнуть немножко!
— Пей, говорю, а то точно плохо будет. Три литра надо выпить!
Трое в крошечной совмещенной ванной. Лара — на бортике ванной, с полотенцем, Ирка, давясь, над унитазом с банкой в руке. Катя у двери, придерживая ее за оранжевый халат на крючке, чтобы не вломились собаки. Жарко, удушливо пахнет смесью похмельной кислой рвоты, стирального порошка и застоявшегося в тазу белья. Ларка в свитере с засученными рукавами. Лицо у нее красное, того и гляди, самой станет плохо. На полиэтиленовой занавеске белесые водяные подтеки, множество заляпанной пастой и бритвенной пеной утвари на полочке под зеркалом. И само зеркало, грязное, с отбитым краешком, тоже все мутное и запотевшее от непрерывно текущей в ванну горячей воды. Время густое и тянется медленно, топчется на месте. У Кати болит голова от недосыпа и духоты, хочется пить, но сам вид воды в Иркиной захватанной пальцами банке вызывает отвращение.
— Допила? Все, давай теперь.
— Не могу, дай отдышаться.
— Ира, давай без разговоров, давай, моя хорошая, все назад. Потом еще попьешь, и еще.
— Господи, да нет уже ничего.
— Ну, мне что, свои два пальца тебе засовывать?
Ларка позвонила Кате с самого утра, разбудила в воскресенье, выручай, мол.
— Кать, Ирку знаешь, Мухину, у вас в лаборатории работает?
— Мм-у.
— Ну, я в общем, веду ее, несколько лет уже.
— Му?
Ларка — Катина двоюродная сестра, на пятнадцать лет старше. Работает психиатром в районном диспансере. Ведет пациентов. Ирку Мухину из лаборатории. Ирка, значит, тоже пациентка.
— Звонит мне сейчас с самого ранья, на уши подняла. Я, говорит, все таблетки твои, Лар, только что выпила, надоело все. Мишка, говорит, мой надоел. Любовницу, говорит, завел и дома не ночует. Врет, наверное, он у нее вроде нормальный такой мужик был всегда.
Как они живут-то сейчас, ты не знаешь?
— Му-му, — Катя отрицательно помотала головой, содрогаясь в прихожей у телефона от сонного озноба. Но проснулась уже.
— Дочь у нее, ты слушаешь?
Катя опять помычала согласно.
— Саша. В десятом классе, красавица, на медаль идет. А эта чучела! Она ведь так, немножко депрессия, немножко истероид. Никакой органики. Все, говорит, прощай. Все таблетки выпила. И трубку бросила, не отвечает. Ехать к ней надо. Давай, Кать, бери там что-нибудь у себя, желудок промыть, зонд, что ли. И капельницу. Если совсем будет, ну. плохо, скорую вызовем, а если нет — ей сейчас психстационар не нужен, она вообще у меня может в штопор войти. Ее надо по-домашнему, полюбовно. Кать?