Я долго сидел у окна и смотрел на улицу. И, кажется, начал понимать, почему глаголы движения типа «ехать-ездить» такие непредсказуемые. Возможно, система глаголов просто отражает реальность, такую хаотичную. Да и когда было тут учиться ездить по правилам?.. Ни машин, ни дорог не было… Сам я за рулём с пятнадцати лет, но строго по правилам, а от хаоса прихожу в беспокойство. А все поездки в машинах тут, в России, вызывают у меня выбросы страха: гудят, летят, тормозят, подгоняют…
Конечно, в русской грамматике итак слишком много белых пятен и черных дыр, но такого произвола, как с глаголами движения, нет ни в одном из разделов. Я помню, как мне было трудно объяснить их систему Хорстовичу, когда тот, во времена своих гаремных походов на Восток, возжелал учить русский язык (слава богу, скоро бросил, сказав: «Nicht machbar», – что можно перевести как «не делаемо», «не подлежит деланию», «невозможно для делания»).
Муки с Хорстовичем начались с первых текстов. Под одной картинкой была одна стрелка с подписью: «Дети идут в школу», – под другой – пучок стрелок в разные стороны и подпись: «Отец ходит по комнате и носит больного ребенка на руках».
«А какая разница? Почему разные слова?» – удивился Хорстович.
«В русском есть 16 пар глаголов движения, одни обозначают движение без цели, туда-сюда, а другие – с целью, временем и другими конкретными данными. Вот, “папа ходит по комнате”, это туда и сюда, из угла в угол, без цели и направления». – Я стал показывать Хорстовичу, как папа ходит, на что он хмыкнул:
«А углы – разве не направления?»
Я пропустил это замечание, продолжая изображать хождение:
«Вот, папа ходит без цели, без смысла, без дела… просто ходит…»
«Лентяй, значит», – понял он.
«А “идти” – это когда есть цель, время, что-то конкретное. Например, “мы сегодня вечером идем в театр”… или “дети идут в школу”… – Я показал, как дети целенаправленно идут в школу. – Когда даны время, цель, место. Ясно?»
Это Хорстовичу было понятно, хотя он тут же нашел картинку с двоехвостой стрелкой с подписью: «Дети каждый день ходят в школу» – и спросил, а школа – это разве не цель и направление? Почему же они не «идут», как нормальные люди, а «ходят»?
Этого я боялся. Пришлось открывать, что глаголы типа «ходить» имеют еще второе, дополнительное значение: ходить куда-то регулярно, туда и обратно (в принципе, противоречащее первому). Я, например, каждый день хожу в школу или в театр…
«Но позволь! Ты только что сказал, что папа ходит туда-сюда, хаотично, без направления, как кабан по лесу. А сейчас выясняется, что направление все-таки есть?.. Школа или театр – разве не направления?» – начал бледнеть Хорстович.
«Имеется в виду: ходил в школу и вернулся обратно, домой!»
«А что, они там, в России, не уверены, что вернутся домой? – не унимался он. – А если кто-нибудь умрёт в театре? Он тогда “ходил в театр”, туда и обратно, или “шёл”, только туда?..»
Этот вопрос тоже застал меня врасплох: «Вот если умрёт – то, наверно, пошел… однонаправленное действие… хотя… тут надо быть настороже – может, имеется в виду, что он – его тело – умерло, а душа вернулась домой и ждет, например, когда сорок дней исполнится, чтобы окончательно уйти, как известно из штудий “Верования древних славян”?.. Он пошёл в театр, а душа – ходила?..»
Тупик был полный. Еще хуже стало, когда Хорстович заметил, что в прошедшем времени надо говорить «идил», «идила», «идило», «идили», а не «шел», «шла», «шло», «шли». Я не мог объяснить, откуда пришли эти шорохи – наверное, от шелеста уходящих ступней – шшшёл, шшшёл, шшшшла… И почему «ходьба» есть, а «идьбы» нет, тоже никто не знает…
Поэтому, когда Берндт стал приставать с дальнейшими вопросами, я просто (и довольно грубо) оборвал его, сказав, что в языке нельзя спрашивать – «почему». Это так – и всё!.. Надо принять к сведению, а выражать недовольство или раздражение – очень плохой лингвистический тон, и если у твоей женщины на заднице родимое пятно, то не надо её каждый день спрашивать, откуда оно и почему. Откуда?.. От верблюда!.. Вот, например, в русском есть буква (и звук) «ё», но эти точки над ним почему-то не ставятся (никто не знает почему), но требуется, чтобы произносили там, где надо, это проклятое «ё». А я, иностранец, откуда знаю, где надо, если точек нет?.. Но я же не протестую, а просто сам ставлю точки над «ё» там, где могу… С ударением такая же история – ударений нет, а должны быть. Ну и что? Я каждое новое слово записываю в словарик с ударением – и всё! Во французском тоже все слова надо с ударением учить…
После этого первого и последнего урока упрямый, как всякий баварец, Хорстович заявил: «А все равно я буду говорить “идил”». – «Говори, что хочешь, русским это всё равно!» – ответил я.
Потом Хорстович начал капризно спрашивать, зачем ему, собственно, учить этот язык, что хорошего есть в России и где можно использовать этот язык, получив от этого пользу и прибыль. Я ему на это возразил, что он уже попользовался в России прибылью, пусть радуется, что жив остался. Но, честно говоря, я не знал, чем его увлечь. И его понять можно: что наш бюргер в Германии слышит о России?.. По ТВ – одни ужасы, кошмары, взрывы, катастрофы, аварии, пожары, трупы, мафия, коррупция, отчего создается впечатление, что эта страна заселена варварами, пьяницами, аферистами, ворами, бандитами и неумелыми идиотами. Из-за этого все боятся. Логично. Кто же будет туда ехать-ездить, если только не к родным, не по большому делу, не из интереса к языку, как я, например, или как Хорстович – по женскому делу?..
Я не ел по-человечески уже пару дней. Надо выйти. Интересно, что у них в магазинах. О, я наизусть помню свой первый текст о Москве, который мы читали в гимназии на уроках русского у фрау Фриш!.. «Продукты москвичи покупают в магазинах “Гастроном”. В советской столице много таких магазинов. Там можно купить разные продукты: мясо, рыбу, масло, колбасу, сыр, сахар, хлеб, молоко, чай, кофе и т. д. В “Гастрономе” можно также получить фрукты, вино, водку и папиросы. В магазинах всегда чисто. Нельзя курить. Всюду висят маленькие таблички. На этих табличках покупатель может увидеть цены на продукты»…
Но около гостиницы «Гастронома» не видно. Зато стоит ларёк унылого хлюпкого расхлябного построя. Внутри висят желтые клейкие усатые ленты с мухами. В витрине – несколько колбас, сыра, каких-то молочных продуктов. Из вин – в основном чилийские и австралийские, по десять долларов и выше (у нас такие стоят два-три евро). На других товарах тоже не русские этикетки. Как жаль!.. А я так хотел поупражняться в чтении вывесок и надписей!..
Я спросил у продавщицы, есть ли в её ларьке продукты из России. Она долго думала, осматривая полки, а потом с улыбкой сказала, ткнув себя в грудь:
– А я?! Чем плоха?
Мы посмеялись. Она поворошила макаронные изделия, нашла что-то серое, повертела в руках, но, видимо, не решилась мне показать.
– Завтра сметану завезут, белорусскую…
– А разве Белоруссия – это Россия?
– А что же еще? Америка, что ли? Братский народ, а как же? – удивилась она.
– Украина?
– Тоже, конечно. Киев ведь что? Мать городов русских! Русских, а не украинских! А вообще то, что Россия производит, в магазинах не продается! – с таинственной шутливостью сообщила она.
Я не стал уточнять, что она имеет в виду, и купил бутылку австралийского вина с кенгуру на этикетке – у кенгуру из сумки вывешивались гроздья винограда… Видно, в Австралии кенгуру давят вино прямо у себя в сумках… Дави себе лапами, сливай в бурдюки (из таких же кенгуру сделанных) и посылай в Москву, через весь земной шар (странно, что десять, а не сто долларов стоят). Неужели ближе приличного вина не нашли?
Глаза у продавщицы были добрые и усталые, я их запомнил. Они были похожи на глаза той официантки, которая все время говорила «охухоюшки» или «охохуюшки». Чтобы ободрить её, я сказал, что мне очень нравится Москва и её окрестности, и она сама тоже.
