Художник принялся считать:
– Гогия дал триста рублей. Тугуши – сто. Серго – свои сто и пятьсот чужие. Анка – пятьдесят. У самого Туги был чужой стольник. И ты дал сорок три…
– Сорок три? – возмущенно переспросил Тугуши, вертя рыжей головой. – Уж и не помню, чтобы Бати хоть раз положил что-нибудь круглое! Всегда у него то двадцать семь рублей, то двадцать восемь… Сегодня вот сорок три. А сам миллионами ворочает у себя в магазине! Как ни войдешь к нему – полки пустые, покупателей нет, а продавцы стольники считают…
– Тебя не спрашивают! – огрызнулся Бати. – За своей задницей следи!
– Как это меня не спрашивают? А заход будешь требовать полный! – закипятился Тугуши.
– Да кто ты такой, сопляк, чтобы мои заходы считать? – Бати встал вплотную к Тугуши. Он не любил Тугуши, как, впрочем, и всех остальных на свете.
– Хватит, без вас тошно! – попросил Серго.
Минут двадцать все в молчании бесцельно бродили по подвалу. Самое страшное – ждать. Намного легче бегать, ездить, искать самому, чем сидеть и ждать, ждать, ждать…
Тут Черный Гогия со стонами попросил его поднять. Тугуши и Художник потащили его в туалет, сгибаясь под тяжестью громадной фигуры, обвисшей, как труп. Одна рука гиганта волочилась по полу, другой он цеплялся за шеи парней, хлюпая носом и пуская слюни. Лицо его искажала идиотская улыбка, но потухшие глаза были угрюмы и злы.
– А когда они уехали? – тоскливо спросила Анка.
– Да часов шесть, не меньше…
– Может, они в Гянджу дернули?
– Они к Саиду собирались, в Казах, – уточнил Художник.
– К Саиду?.. Да у него лекарство негодное, – поморщился Бати.
– Кто тут уже о кайфе думает?! Лишь бы ломку снять, – отозвался Серго. – И что за жизнь проклятая?! Даже наркотиками не могут обеспечить население!.. Спичек – нет, пасты – нет, мыла – нет, кайфа – нет! Одна перестройка кругом недоделанная… Ее не хватало! Раньше хоть лекарство было! А сейчас ничего нет!
В туалете что-то громыхнуло, упало. Дощатый пол мастерской вздрогнул.
– Гогия навернулся! – поспешил на шум Художник.
Из туалета доносились стоны. Потом вылез Черный Гогия. Качаясь, он по стенке дотащился до кушетки. Ежился, вздрагивал, делая руками такие движения, будто что-то набрасывает на себя. Его бил озноб, и кушетка скрипела под его громадным телом.
В этот момент раздался стук в дверь. Художник кинулся открывать. На пороге возник мужчина в возрасте, одетый в белоснежный костюм и черное шелковое кашне с узорами. Он снял темные очки, оглядел мастерскую, нашел глазами Серго и спросил у него упавшим голосом, брезгливо не переступая порога:
– Не приехали еще?
– Пока нет… Ждем.
Мужчина в растерянности сложил дужки очков.
– Что же делать? И не звонили?
– Нет.
– Клянусь двумя внуками, никогда в жизни больше с вами не свяжусь! Мальчишки! – покачал он седой головой и, не слушая объяснений Серго (это был его знакомый, какой-то чин из Совмина), вышел, громко хлопнув дверью и бросив напоследок: – Я буду у себя в кабинете.
– Рассердился! – сказала Анка.
– Рассердился, ничего себе! Пятьсот рублей дал, а лекарства нет. Вы бы видели его компанию – все уже дедушки, на тысячи берут… Сейчас, видно, у них кончилось, вот и обратился ко мне. А я подвожу, неудобно, – проговорил Серго.
– Да ты просто сломать оттуда надеялся, а лекарства нету и ломать неоткуда! – злорадно заметил Бати, опять берясь за телефон и передразнивая Серго: – «Неудобно»!
Серго махнул рукой, ничего не ответил. Все ходили из угла в угол. Изредка кто-нибудь приближался к окнам и с тоской осматривал пустой двор, где суетились воробьи, валялись разморенные кошки и две женщины развешивали белье на веревках. Разговаривать ни о чем не хотелось. Бати от нечего делать рассматривал картины на стенах, которые потускнели и местами даже закоптились от бесконечных варок.
– Продаешь их? – спросил он наконец.
Художник замялся.
– Охота тогда тебе их малевать! Кому они нужны?
– Он для себя рисует. Что ты понимаешь?! – вступилась за Художника Анка.
– Ох, ты тут большой специалист по кларнету! Будешь еще много рассуждать! – злобно оборвал ее Бати.
– В живописи она мастер! – засмеялся Серго. – Ты спроси ее, куда она дела рисунки Гудиашвили, которые тот дарил ее бабке, известной пробляди?
– Куда она могла их деть? Проширяла, наверное…
– Она сделала с них копии, а подлинники продала евреям, которые в Израиль сваливали. Так?
– Так, – подтвердила Анка, и улыбка возникла на ее иссохшем лице. – Потом в Азию поехала, в Бохардын… Ну и ширялась же я там полгода!.. Прямо в маковом поле!
Все опять стали подходить к окнам, всматриваться в пыльных кошек, слушать, не грохочет ли машина Туги, которую по глушителю было слышно за версту. Духота стояла адская. Сырые стены не давали дышать. Из кухни воняло. Ожидание и неизвестность невыносимы. Вдобавок нет воды, туалет смыть нечем.
Так прошло еще около часа.
Вдруг Анка, стоящая у окна, крикнула:
– Приехали!
Все с грохотом повскакали, кинулись к окнам. Действительно, из запыленной машины устало вылезали Туга и Ладо.
– По рожам видно – пустые! – со злобой определил Бати.
– Не каркай! Неизвестно… Вон Туга будто улыбается!
– Какой там улыбается! Это у него в ломке мускулы не держат, – объяснил Тугуши.
– Хмурые идут оба, хму-у-рые…
– Плохо дело…
Войдя в подвал, Туга швырнул на стол деньги.
– Пролет. Никого нет. Саид уехал в Кисловодск отдыхать. Вагифа забрали. Курбан в больнице, Сабира не нашли, Абдуллу ждали три часа – ничего не принес. На Красном Мосту полно псов из управления, хорошо еще, вены не проверили…
– Что же делать?
– Не знаю.
Анка принялась снимать фартук. Все подавленно молчали.
– Поеду к Изольде, может, там что-нибудь есть…
– Это в Мухиани[9], что ли? Опять часами ждать! – со слезами в голосе произнес Тугуши.
– Рабство, – пробормотал Серго, вытирая лысину.
Вдруг Бати, пристально смотревший на приехавших, зловеще сказал:
– А вы, ребята, в кайфе!
Туга смутился. Тут и другие увидели, что они почесываются и курят большими затяжками. Ладо ответил:
– У меня был чек от Нугзара. Мы по дороге заехали ко мне, в подвале ширнулись. Там и на двоих-то еле хватило. Что было делать? Так бы мы до татар не доехали…
Что отвечать? Деньги – вот они. А опиума нет. Все подавленно молчали, только Бати что-то угрожающе бормотал сквозь зубы да тяжко ворочался на кушетке Черный Гогия.
4
После оперативки майор отпустил всех сотрудников, кроме двоих. Мака из угла отрешенно глядел в окно. Пилия сел за стол.
– Что нового по Кукусику? – спросил майор.
– Он чуть не свихнулся, когда я объявил ему, что против него возбуждается уголовное дело, – ответил Пилия.
– А он как думал, подлец? Заложил своих дружков – и все? – усмехнулся майор, поправляя на пустом столе ручку и пепельницу.
– Когда я показал ему папку, он чуть не обкакался. Плакал, кричал, что мы слово дали… Потом сник и выдал еще один список! – сообщил Пилия.
– Большой? – заинтересовался майор.
– Человек на десять.
– Хорошо! – обрадованно захохотал майор. – Это же клад, а не Кукусик!
– А ты такой клад хотел в тюрьме закопать, – заметил Пилия.
– Э, да ничего я не хотел! – махнул рукой майор. – Чем эти списки отличаются?
Пилия открыл папку:
– В первом списке он, дурачок, попытался схитрить: написал имена известных в городе морфинистов, которые или сидят, или умерли, пустые номера, Стандарт, Карандаш, Вазо, Амир… И несколько имен детей вакийских и сабурталинских[10] шишек, устанем на телефонные звонки отвечать и отпускать…
– Чтоб они провалились! – сквозь зубы проворчал Мака. – Бегаешь, ловишь – а толку? – но майор возразил:
