К утру бригада остановилась в одной из деревень Идрицкого района близ немецкого гарнизона Острилово. Разведчики принесли приятную весть: рядом с нами оказался старый боевой приятель — Григорий Заритовский со своим отрядом. Мы не замедлили встретиться с ним и вскоре пожимали друг другу руки. Заритовский рассказал нам о крупной карательной экспедиции против бригад Гаврилова, Марго, Бойдина, Вараксова, Халтурина и других партизанских отрядов.

Мы, в свою очередь, сообщили, что нас преследуют каратели и что, возможно, они придут и сюда.

— Много их? — спросил Заритовский.

— Сотенок восемь, — ответил Назаров.

— Ну что ж, деваться некуда. Будем вместе бодаться, — ответил Заритовский.

— А это что за гарнизон? — не то ради любопытства, не то в порядке осторожности спросил Венчагов, указывая в сторону деревни Острилово.

Заритовский махнул рукой:

— Сущая бутафория. Остриловские немцы сами боятся, как бы на них кто не напал.

Между тем солнце взошло уже высоко. Время приближалось к обеду, и нужно было готовиться к встрече преследователей. Командиры подбадривали бойцов:

— Выше нос, ниже пятки! Патроны не жалеть! Бить наверняка и без промаха короткими очередями по одной пуле на каждого фрица!

— А двоих насквозь можно? — спрашивал заядлый охотник Сыроежкин.

— Только не в ухо, не в пятку, а прямо в пупок, — смеясь, советовали ему ребята.

Всем нравились забавные охотничьи рассказы Сыроежкина.

Однажды он рассказывал про охоту на кабанов, в которой принимал участие еще до войны. По его словам, ему удалось с первого же выстрела уложить огромнейшего секача. Пуля попала кабану в пятку, а вылетела в левое ухо. Внимательно слушавшие Сыроежкина партизаны стали доказывать, что такого случая не могло быть.

Сыроежкин не смутился. Он встал с пенька, на котором сидел, и, как ни в чем не бывало, проговорил:

— Эх вы, чудаки, да ведь кабан-то в это время копытом за ухом чесал!

Был уже полдень. Партизаны с минуты на минуту ждали врагов. Где-то вдали, под Себежем, ухали пушки. Там продолжала свирепствовать карательная экспедиция.

— Скоро и нам в бой вступать, — задумчиво сказал запевала бригады Федя Шилин.

Немцы где-то задерживались.

— Если до трех не появятся, значит, не придут, — заметил комиссар Новиков.

Вскоре с задания вернулась тройка конных разведчиков во главе с Борисом Хаджиевым. Разведчики доложили, что, кроме гарнизона Острилово да партизанского отряда Никаненка, — они повстречали его в десяти километрах отсюда, — никого в округе нет.

Напряженные стычки с карателями, тяжелые походы по бездорожью, бессонница вымотали людей, поэтому командование бригады решило задержаться в деревне.

Вечером Назаров приказал снять оборону. Все разошлись по домам: люди прозябли, хотелось скорее в тепло. На улице остались только часовые.

Не пришли немцы и на следующий день.

Наши разведчики узнали подробности о вражеском гарнизоне в Острилове. Этот гарнизон каким-то чудом затерялся меж заснеженных полей вдали от крупных немецких частей, дислоцирующихся близ шоссейных и железных дорог. Состоящий из немцев, австрийцев и поляков, остриловский гарнизон занял довольно странную позицию. Его девиз был: нас не трогай — мы не тронем. Разгулов признался, что ради эксперимента он со своими бойцами проехал в ста метрах от Острилова.

Командир Идрицкого отряда Никаненок подтвердил правильность информации нашей разведки. Он сообщил, что партизаны из бригады Бойдина имеют даже переписку с этим гарнизоном. Местные партизаны называли остриловский гарнизон своим.

На другой день бригада переехала в более удобное место и остановилась в небольшой деревушке, в двух километрах от остриловского гарнизона. Назаров вновь выслал к Опочке агентурную разведку. Нужно было раскусить крепкий орешек — пробраться в шпионскую организацию «Абвера» в селе Глубокое. Агентурная группа пробыла там около месяца. С большим риском наш «профессор» сумел заглянуть в картотеку гитлеровского разведцентра. Списки подготавливаемых шпионов оказались в наших руках. Это был выдающийся успех разведки.

В один из погожих дней наш отряд получил задание проверить район станции Ессеники, большак Ессеники — Мякишево и асфальтированное шоссе на участке Мякишево — Алоля. До нас дошел слух, что гитлеровцы начали там какое-то строительство. Ночью отряд приблизился к железной дороге Идрица — Псков. Впереди осторожно шли разведчики с Адольфом и Иозефом. Вдруг в ночной тиши раздалась автоматная очередь. Мы по привычке припали к земле. Залегла и разведка. Только впереди на снегу виднелась чья-то одинокая фигура. С железнодорожного полотна донесся окрик вражеского патруля. И снова стало тихо.

Наблюдая за черневшей фигурой, я заметил, как к ней приблизилась другая. Потом донеслись какие-то шлепки и приглушенный голос:

— Хинлэгн! Ложись!

Тогда я понял: Адольф учил Иозефа правилам перехода через железнодорожную линию, охраняемую немцами.

Автоматная очередь и окрик немецкого патруля, раздавшиеся с железнодорожного полотна, ненадолго задержали нас. Гитлеровский солдат, по-видимому, услышал шорох и на всякий случай открыл огонь. Мы свернули немного вправо и осторожно перешли линию.

К утру погода переменилась. Подул сильный ветер. Завыла вьюга.

В течение двух суток наш отряд кружился возле станции Ессеники. Жители деревень сообщили нам, что немцы собираются тайком строить железнодорожную ветку, для чего завезли рельсы, шпалы и стрелочные крестовины. Мы узнали также, какие грузы идут через станцию, и были крайне возмущены, что оккупанты бессовестно увозят к себе в Германию музейные ценности: картины, скульптуры, награбленные под Ленинградом.

На большаке Ессеники — Мякишево из-за больших снежных заносов движение немецких машин приостановлено. Трехкилометровый участок большака проходил по лесной, пересеченной оврагами местности и, с точки зрения партизан, был очень удобным для засады.

— Нужно сюда наведаться, — сказал Владимир Соловьев.

— Место удобное, — поддержали все.

День мы провели в лесу. Здесь нам не следовало показываться людям, а поэтому до вечера пришлось мерзнуть на холоде. Дождавшись темна, выбрались на санную дорогу. Она шла по берегу озера Велье. Даже быстрая ходьба не согревала. Сильный боковой ветер гнал с озера колючую снежную крупу, забирался под одежду. Но ребята не унывали, пробовали шутить.

— «Академику» такая метель нипочем. Он к своей фуфайке меховой воротник пришил, — смеялся Беценко.

— А Коле Маленькому еще теплее. Он вчера сшил себе жилеточку на рыбьем меху, — хохотал Ворыхалов.

— Хочешь, тебе дам погреться, — предложил долговязый пулеметчик Коля.

— Для чего волку жилетка — по кустам трепать? — усмехнулся довольный ответом Ворыхалов.

В то время партизаны действительно шли на всякие хитрости, чтобы уберечь себя от холода. К фуфайкам пришивали овчинные воротники, пристегивали к подкладке кусок рваного полушубка, пытались удлинить стеганку.

К утру мы подошли к асфальтированному шоссе Пустошка — Опочка. Машины еще не ходили. Немцы боялись темноты и не желали попасть под обстрел партизан.

Когда совсем рассвело, Борис Ширяев, Игорь Чистяков и я вплотную приблизились к дороге. Машины шли колоннами в обе стороны. Мимо нас мчались грузовики и лимузины, автобусы и фургоны. Изредка проносились бронеавтомобили, и даже танки, сердито урча, дважды прогрохотали по заснеженному асфальту.

В полдень в сторону Опочки прошла вереница фашистских тягачей с пушками. Наше внимание привлекли огромные, длинноствольные орудия на гусеничном ходу.

— Это «фердинанды», — настороженно проговорил Чистяков.

— Откуды ты знаешь?

— Видел в немецкой газете.

Мы заинтересовались «фердинандами». Нам приходилось много слышать и читать об этих немецких пушках, на которые фашистские вояки возлагали большие надежды.

«Надо будет сообщить командованию», — подумал я.