— Смелее, смелее, фашистов бить не боялся, а здесь струсил.

Рядом — фотокорреспонденты. Поневоле растеряешься… Но Михаил Иванович уже жмет мою руку и подает орден Красного Знамени. Волнуясь, я говорю, что моя награда — это награда всему нашему отряду, всем моим товарищам по оружию.

После получения наград решили сфотографироваться. Вышло так, что я сел рядом с товарищем Калининым. Обратив внимание на мою молодость (мне тогда было девятнадцать лет), Михаил Иванович, улыбаясь, спросил:

— А ты откуда же будешь, партизанчик?

Отвечаю:

— Родом из Калининской области и партизаню на ее территории.

— Земляк! — обрадовался Михаил Иванович. — А ну, рассказывай, давно ли из вражеского тыла? Как настроены люди?..

Я едва успевал отвечать на вопросы.

Фотокорреспонденты беспокоятся:

— Михаил Иванович, — просят, — одну минуточку!

Но он так увлекся разговором, что никак не может оторваться от нас и не сразу выполняет их просьбу.

Прием окончен. Надо уходить, Михаила Ивановича ждут важные государственные дела. Каждый из нас хочет еще несколько минут побыть с ним — не часто такое сличается в жизни…

Подозвав меня, Михаил Иванович говорит на прощание:

— Передан, дружок, привет землякам. Скажи, пусть бьют врагов без пощады. Победа не за горами…

Вечером начальник Центрального штаба партизанского движения П. К. Пономаренко представил нас товарищам Ворошилову и Василевскому.

…Через месяц наш отряд был готов к новому походу в тыл врага. Родина звала в бой.

Июльский вечер 1943 года. Щедрое летнее солнце, нещадно палившее днем израненную землю, клонилось к закату. Его косые лучи, пробираясь сквозь ветви развесистых сосен, окаймлявших обширное поле аэродрома, освещали укрытые здесь от вражеской авиации самолеты.

Стояла удивительная тишина, и лишь высоко в безоблачном небе слышался далекий рокот охранявших аэродром истребителей. Мы прибыли сюда на нескольких грузовиках, чтобы ночью улететь в тыл врага. Мало кто из нас не был по ту сторону фронта, и мы ясно представляли себе, что ждет нас впереди.

Настроение у всех было приподнятое. Мы веселились, шутили, пели любимые песни: «Катюша», «Вечер на рейде» и «Там вдали за рекой».

Наша бригада специального назначения состояла из двух хорошо вооруженных отрядов, а также хозяйственного взвода и разведки. Командиром одного отряда был Александр Лопуховский, или Сан Саныч, как попросту звали его между собою бойцы. Балагур, плясун, весельчак, Лопуховский имел солидный партизанский стаж. На его груди поблескивал орден Красной Звезды.

Командиром другого отряда, костяком которого являлись наши бойцы из отряда «Земляки», назначили меня. Здесь были мои старые боевые товарищи Виктор Соколов, Павел Поповцев, Василий Ворыхалов, Николай Орлов, Василий Беценко. Толю Нефедова оставили дома: он серьезно заболел. Потом нам рассказывали, что после выздоровления, желая во что бы то ни стало найти наш отряд, Нефедов примкнул к какой-то партизанской группе и при переходе линии фронта погиб.

Политруком нашего отряда назначили Георгия Богданова (все звали его Юрой). Я знал о нем немного. До войны Богданов жил в Эстонии, в городе Нарве. Когда началась война, добровольно ушел в армию. Затем был пулеметчиком в одном из партизанских отрядов.

Наши отряды подчинялись штабу бригады, которой руководил Александр Владимирович Назаров, человек смелого, волевого склада.

Пока мы отдыхали, распевая песни, комбриг Назаров и комиссар бригады Вениамин Яковлевич Новиков договаривались с авиаторами о полете. Здесь произошло небольшое недоразумение: выяснилось, что мы прибыли не на тот аэродром. К счастью, Назаров быстро все уладил, нас посадили в самолеты и через несколько минут доставили на другой аэродром.

Ночью на стареньких самолетах Р-5 мы полетели в тыл врага. Машина, в которой я летел, взяла сразу шесть человек. Четверых разместили в люльках на нижних плоскостях, одного в отсеке, между мотором и кабиной пилота, а меня положили в фюзеляж за спиной штурмана. Когда поднялись в воздух, я подложил под голову вещмешок и стал посматривать вниз сквозь небольшое отверстие. Самолет шел на большой высоте, но была лунная ночь, и я отчетливо видел под собой проплывавшие мимо леса, дороги, реки.

Летели долго. От монотонного шума мотора стало клонить в сон, и я немного вздремнул. Разбудил меня страшный треск. Самолет бросало из стороны в сторону. Через окно было видно большое огненное зарево. Штурман быстро поднялся с места и стал поправлять лямки парашюта. Спросонья мне показалось, что самолет горит и падает, а летчики собираются прыгать с него. Но в это время штурман обернулся и крикнул мне:

— Довольно спать. Прибыли в Селявщину!

Я облегченно вздохнул. Оказалось, что самолет трясло по неровному полю, а зарево исходило от ракет, освещавших аэродром.

Через неделю вся бригада была здесь. Последним самолетом прилетел Назаров с радистами. Однако во время переброски не все прошло благополучно. Часть бойцов решили переправить сюда планером. Планер был старый, и когда его отцепили от буксирующего самолета, он стал вибрировать. Планерист не смог справиться с ним. Планер разбился, в результате чего погибли двое наших партизан. Так уже здесь, в Селявщине, нам пришлось хоронить своих друзей.

Аэродром Селявщина являлся главным перевалочным пунктом Россонского партизанского края на Витебщине. Он способен был принимать с посадкой такие крупные самолеты, как ЛИ-2. Сюда прибывало ежедневно несколько машин. Одни везли партизан, другие — боеприпасы, оружие, медикаменты. На обратном пути их загружали ранеными, эвакуировали осиротевших детей и всех, кому угрожала расправа со стороны гитлеровских властей. Немцы систематически бомбили посадочную площадку, воздушные хищники стремились не пропустить советские самолеты, но, несмотря ни на что, полеты не прекращались.

Дней десять мы принимали из советского тыла свой боевой багаж: тол, патроны, питание к радиостанциям и разное снаряжение. Командир отряда Лопуховский был у нас в эти дни вроде коменданта аэропорта. Он с большим старанием заботился о приеме предназначенных для бригады грузов и на этой работе заслужил себе прозвище «Понзабота». Приставка «пон» получилась потому, что в разговоре Лопуховский часто употреблял слово «понял», которое звучало у него как «пон».

Наконец бригада получила все грузы и приступила к изучению обстановки.

Россонский партизанский край оказался обширным. 5200 квадратных километров были освобождены от гитлеровских захватчиков. Северная граница подходила к Идрице и Себежу; западная — к Освее и Дриссе; с юга достигала города Полоцка и на востоке — Невеля.

По правде сказать, эти места даже неудобно было называть тылом врага, ибо все здесь оставалось по-нашему, по-советски. Здесь были колхозы, сельсоветы, и никаких немецких порядков местное население ре признавало. Здесь даже демонстрировались кинофильмы: «Чапаев», «Разгром немцев под Москвой». Но нелегкой ценой была отбита у врага эта территория. Десятки сожженных деревень, братские могилы расстрелянных жителей и погибших партизан напоминали о тяжелых днях борьбы с карателями.

И не только с гитлеровцами приходилось бороться народным мстителям — в ногах путались власовцы и разное другое отребье.

Действуя по плану, мы сначала познакомились с партизанской границей у города Полоцка. Каждый из нас с огромным уважением отнесся к своим собратьям по оружию, которые бдительно отстаивали и охраняли границу партизанских владений. Это была настоящая государственная служба.

Комбриг Назаров торжественно вручил от имени нашей бригады новенький автомат лучшему бойцу партизанской пограничной заставы, и все мы горячо пожали руки советским патриотам.