Недели через три собрали очередную партию арестантов, меня втолкнули в машину. В массе людей я увидела свою подругу Марию.
Нас увозили. Куда? Мы сами того не знали. Увозили в неизвестность...
Зоя Козинец видела лагеря смерти. И там обретала жизненный опыт. Слишком дорогой ценой. Но и там люди понимали, что даже в неволе они не одиноки, никакие издевательства и пытки не могут убить силу духа и чувство братской солидарности.
Но близился час освобождения. Уже доносились громы артиллерии. Гитлеровцы спешно загоняли узников в товарные вагоны, и черные эшелоны мчались по Европе. А в вагонах томились люди, сломленные голодом и болезнями, на каждой станции выносили десятки трупов. И Зоя металась в бреду, ей казалось, что видит Севастополь, мать, подруг детства...
Однажды, когда эшелон с узниками проходил через Прагу, фашистам не хватило сил для проверки составов, и они пригнали на вокзал чехов и заставили выгружать из вагонов умерших узников. Здесь оказалась и Мария Кудрнова — чешская патриотка, участница Сопротивления. Она вошла в один из вагонов, набитых узниками, и среди трупов заметила девчонку. Склонилась над ней: та еще дышала. Мария начала ее тормошить и, зная немного русский язык, тихо сказала: «Лежи не шевелись, девочка. Сейчас тебя вынесем». Зою положили вместе с трупами на носилки и покрыли рогожей. Фашист, руководивший работами, посветил фонариком и скомандовал носильщикам: «Шнель! Шнель!». Так вместе с трупами выгрузили Зою на платформу, а ночью чехи переправили ее к себе домой.
И тут опять выручила дружба. Совсем незнакомые люди стали для нее родными, приняли в ее судьбе самое горячее участие, помогли встать на ноги.
В майские дни 1945 года, когда началось Пражское восстание, Зоя вместе с этой семьей вышла на баррикады и с оружием в руках сражалась против фашистов.
Борьба продолжалась несколько дней. Силы были слишком неравные. Чешские патриоты решили просить помощи у советского военного командования.
«Руде Армада! В Праге поднято восстание чешских партизан. Пришлите летаков або танков», — передавали они по радио.
Однако партизаны не были убеждены, что этот призыв услышан и, главное, понят. В разгар боев на баррикадах стали искать людей, знающих русский язык.
Тут-то и нашли Зою. Привели на радиостанцию, которую с трудом удерживали партизаны, и ее тревожный голос зазвучал в эфире: «Внимание Красной Армии! В Праге поднялось восстание чешских партизан. Пришлите самолеты и танки!».
Этот призыв, передававшийся открытым текстом, не остался незамеченным.
...Вечером в штабе раздался телефонный звонок по ВЧ, и командующий 3-й танковой армией генерал Рыбалко узнал голос командующего фронтом Конева.
— Опять Прага просит о помощи, — сказал он. — Сначала обращались на чешском языке, теперь на русском, женщина непрерывно повторяет одно и то же: «В Праге восстание чешских партизан, пришлите самолеты и танки...»
— Мои радисты тоже слышат эту женщину. Все время она просит о помощи. Должно быть, там тяжкое положение...
— Несомненно! В Чехословакии миллионная армия немцев. Сами понимаете... Надо торопиться, Павел Семенович, — с тревогой сказал Конев.
— Машины заправляются. К ночи начнем движение. Прямо на Прагу!
— Ускорьте по возможности. Каждая минута дорога...
— Есть, товарищ командующий!
Рыбалко, которому уже несколько раз докладывали радисты о женском голосе, взывающем о помощи, после разговора с командующим проникся еще большей тревогой за то, что происходит в Праге. И стал торопить подчиненных...
Он был убежден, что выбор сделан правильно. Туда нацелен танковый корпус генерала Новикова.
Лихие танкисты комбрига Драгунского, за одну ночь преодолев большое расстояние, утром вошли в Прагу, и среди тысяч людей, высыпавших на улицы с цветами, была и та девушка, голос которой звучал в эфире.
Зоя Федоровна от природы скромный человек. Она тогда затерялась в толпе пражан. Кончилась война. Она вернулась в Севастополь, погрузилась в обычные дела и заботы. А в газетах писали о безымянной героине Праги. Ее разыскивали многие годы.
Случайная наша встреча позволила мне услышать и кратко рассказать о судьбе этой женщины.
Живет в Севастополе Зоя Федоровна Морозова-Козинец. Работает в картинной галерее, куда приходят тысячи экскурсантов, знакомятся с живописью, скульптурой, графикой, запечатлевшей подвиги героев Великой Отечественной войны. И никто из посетителей не подозревает, что женщина, любезно встречающая их у входа, тоже достойна того, чтобы и ее портрет занял место на стенах галереи.
Они уходили последними
Летное поле было перепахано бомбами и снарядами, и уже нельзя было признать в этом обугленном, дымящемся, расшитом глубокими воронками, располосованном клочке земли аэродром.
Склады горели, и скелеты зданий зловеще чернели на рдеющей полосе заката. Голоса людей тонули в шуме запущенных моторов последних самолетов-штурмовиков. Выполняя приказ командования, они покидали Севастополь, забирая всех, кого могли забрать, — экипаж разбитого самолета и нескольких механиков.
— Остальным придется остаться, — сказал командир полка и обвел взглядом нестройную шеренгу.
Каждый докладывал о себе, в том числе и эти трое, прожившие все 250 дней в одной землянке, связанные службой и дружбой:
— Старшина Белый!
— Авиационный мастер Штеренбоген!
— Техник Пельник!
Командир обнял каждого и, не сказав ни слова, побежал к самолету, на ходу натягивая шлем.
Через несколько минут самолеты оторвались от земли и, сделав круг, пошли к морю.
Земля дрогнула, раздался взрыв — рухнули скелеты зданий. Люди упали на землю. Широкий, кряжистый старшина Белый сорвал с головы бескозырку и зарылся в нее лицом. Комья земли и щебня, подхваченные взрывной волной, посыпались на него.
Когда он поднялся, двое его товарищей сидели на земле. Он подошел к ним:
— Что делать, ребята?
Белый смотрел на них и словно не узнавал Штеренбогена, всегда веселого человека, остряка, который сейчас, насупясь, помалкивал, и небольшого ростом, с мальчишеским выражением лица Пельника, что молодецким здоровьем не отличался, зато в проворстве рук с ним никто не мог поспорить: двести бомбочек ввернет в кассеты и провожает самолет на штурмовку. А фронт рядом, не успеет Пельник оглянуться — летчик вернулся, обратно, и ловкие руки ввинчивают новые две сотни бомб. Бывало в сутки до десяти вылетов, вот и посчитай, сколько бомб проходило через его артистические руки...
Еще два дня назад они, как обычно, снаряжали самолеты на штурмовку с верой, что Севастополь выстоит и победит. К вечеру им зачитали приказ об оставлении Севастополя и о том, что все имущество нужно уничтожить. Проводив самолеты на Большую землю, они начали небывалый аврал. Над аэродромом грохотали взрывы. Не от вражеских бомб и снарядов. Уничтожались остатки боеприпасов и все ценности, которыми не должен воспользоваться противник.
Уцелела одна-единственная полуторка. Молодой шофер с вихрастым чубом, загорелым лицом, на котором сверкали белые зубы, уроженец Севастополя, не зная устали носился по фронтовой дороге к крутому отвесному берегу, сбрасывая в море все, что не успели подорвать. Люди дивились выдержке и терпению парня, а он летал вихрем туда и обратно, туда и обратно...
Наконец все, что могло представить ценность, подорвали или похоронили в море. Осталась полуторка. Шофер подогнал ее к обрыву, включил скорость, сам ловко выскочил из кабины. Машина полетела вниз, парень провожал ее долгим взглядом...
Трое друзей, надеясь уйти с последними катерами, держались вместе. Путь от аэродрома до причалов Казачьей бухты не так далек в обычных условиях. А тут начался такой обстрел, что в пору отлежаться бы в каком-нибудь укрытии. В такие минуты хотелось быть ближе к товарищу, знать, что ты не один.
На минуту задержавшись, Михаил Штеренбоген сказал:
