Из-за моего больного горла такое удовольствие, как мороженое, было запрещено. Оно всегда доставалось мне растаявшей белой лужицей, теплой и невкусной, что дико печалило. Когда мне в очередной раз что-то запрещали, мне очень хотелось вырасти и стать самостоятельной, чтобы самой решать: что можно, а что нельзя.

Когда бабушки Шурочки не стало, моя жизнь несколько переменилась. Я либо сидела дома одна, либо ходила с бабушкой Лорой на работу в больницу. Обычно я рисовала, так как букв еще не знала и читать не умела. Раньше мне читала бабушка Шурочка. Бабушка Лора, очевидно, не очень хорошо знала, что надо читать, потому что из всего репертуара мне больше всего запомнились «Ундина» Жуковского и его же «Лесной царь». Несмотря на то что текст казался мне страшным и почему-то бесконечным, я просила бабушку перечитывать его заново: мне казалось, что в следующий раз все окончится благополучно, младенец выживет, а лесной царь останется с носом. Потом в мою жизнь пришел Ганс Христиан Андерсен: «Девочка со спичками», «Девочка, наступившая на хлеб», «Дочь болотного царя», «Ледяная дева» и другие. Жизнь в этих сказках была страшной и непредсказуемой, за любой проступок тебя могли наказать так, что расплачиваться приходилось всю жизнь. Мир оказывался таинственным, жестоким и не всегда справедливым. Гораздо приятнее было мечтать, что у тебя появится такой друг, как Карлсон, или прилетит добрая волшебница, которая сможет исполнить любое твое желание, даже самое заветное: «Хочу всегда быть рядом с мамой!». Но волшебницы не приходили, Карлсон тоже, впрочем, а хорошее заключалось в том, что цыгане к нам не забредали и водопроводчики если и заглядывали, то забрать меня не пытались, очевидно, за непригодностью.

Временами я все же жила у мамы и папы. Правда, это было нечасто. Что я помню из этих моментов? Немногое. Помню, что маме понадобилось склеить любимую итальянскую сумку (тогда все товары были в дефиците), она посадила меня на нее и приказала не двигаться, а сама ушла в магазин. Сидела я долго, мне казалось – вечность, потому что мама не торопилась возвращаться. Потом мне захотелось в туалет, но я мужественно терпела, потому что держала в памяти мамин наказ. Освободила меня бабушка, сказавшая, что сумка уже давно склеилась и можно вставать. Вспоминаю, как ела острый фасолевый суп со жгучим перцем без хлеба (его дома не оказалось). Нос щипало, на глаза наворачивались слезы, но я не могла сказать маме, что мне невкусно – боялась ее обидеть. В памяти всплывает надсадно жужжащий у соседей по ночам самогонный аппарат, мешавший мне спать; проигрыватель с пластинками, заменявший чтение сказок на ночь; друзья родителей, укладывавшие меня, если папа и мама не могли оторваться от разговоров в приятной компании. Помню, что за плохие оценки меня кормили противной склизкой овсянкой и сладким молочным супом с макаронами, который я также ненавидела. Как мама платила мне по три копейки за каждый час, который я просидела в одиночестве, не подходя к ней, потому что она в это время музицировала. Я меланхолично и неотрывно смотрела на стрелки часов, ожидая заветного момента, когда положенное время истечет. Наверное, именно тогда я научилась медитировать. Когда мы переезжали на другую квартиру, в машине у моего медведя Майкла оторвалась голова, и оказалось, что у него там опилки. Это стало чудовищным потрясением, я заплакала, потому что подумала, что он умер. Тем не менее, я себя считала счастливым ребенком: у меня были самые лучшие, самые любимые родители и самая умная бабушка, хотя и очень строгая. К тому же были и прекрасные моменты, когда мама играла для меня на фортепьяно и тихонько напевала. Жаль, это быстро заканчивалось. Иногда она играла мне «Лунную сонату» и колыбельную, которую сочинила для меня.

…Помню, когда я пошла в школу, у меня случилось потрясение из-за моей фамилии.

Как-то раз мой друг Вадик (как его точно звали, я уже не помню, поэтому пусть будет Вадик) торжественно достал из портфеля большую толстую книгу и сказал:

– Алла Аркадьевна, я принес энциклопедию про насекомых и еще кое-что. Папа мне разрешил. Он коллекционер-энтомолог.

– А кто такой эн-то-мо-лог? – спросила Катька Земцова.

– Это значит, что человек насекомых собирает, коллекционирует, – важно ответил Вадик и напыжился.

– Энтомология, – пояснила учительница, – это раздел зоологии, изучающий насекомых. Так что Вадим прав. Но человек может быть не просто коллекционером, но и ученым, который изучает жизнь этих удивительных созданий природы.

Тут Вадик аккуратно извлек из того же портфеля загадочный сверток и стал медленно разворачивать голубенькую ситцевую тряпочку. Ребята сгрудились у парты и с любопытством заглядывали внутрь. Там была деревянная коробочка с прозрачным стеклышком, на черном бархатном фоне которой был пришпилен булавкой…

– Ой, сверчок! – воскликнула Светка.

– Это не сверчок! – строго сказал Вадик и добавил: – Это богомол.

– Кто?! – переспросил Виталька.

– Богомол.

И все дружно посмотрели на меня. Я обиделась. Какой же Вадик всё-таки нехороший. Дурак. И всё потому, что вчера на горке мы с ним подрались из-за картонки. Я же не виновата, что первая ее нашла и кататься мне тоже хочется. А бабушка ругается, когда я на попе катаюсь. Говорит, испачкаешься и штаны продерешь. Отомстил мне. Товарищ, называется. Какое все же это насекомое противное, жуть. И чего он с ним носится? А ребята все в упор на меня уставились и смотрят – ждут, что я сделаю. Ничего. Я же не виновата, что у меня фамилия такая – Богомолова.

– Катюша, – позвала меня наша учительница Алла Аркадьевна, – подойди, посмотри. Это твой тезка.

Все засмеялись. А у меня в груди что-то тяжелое засело и слезы подступили к глазам. Но я им не поддалась. Крепилась.

– Не люблю насекомых, – спокойно ответила я, следя за голосом, чтобы не дрогнул. Вроде ничего, непонятно, что обиделась.

Учительница рассадила всех по местам, взяла Вадькину энциклопедию и стала читать: «Богомол – крупное хищное насекомое с длинным мягким брюшком, с большими выпуклыми глазами на треугольной голове. Ноги у богомола гулливеристые, сильные, особенно передние, усеянные шипами. Он хватает ими жертву и сжимает ее словно щипцами. Охотясь, богомол затаивается в траве в позе богомольца, приподняв спину и передние ноги. Тело его в это время неподвижно, а треугольная голова, как танковая башня, вращается во все стороны, высматривая добычу. Обнаружив жертву, он медленно подкрадывается к ней, мгновенно схватывает и съедает. А затем снова замирает на карауле. Питается богомол различными насекомыми, может съесть и своего зазевавшегося сородича. В семье богомолов, что обитают у нас, около двадцати видов. Самый известный из них – богомол обыкновенный. Он зеленого или буро-желтого цвета, длиной с полкарандаша…»

На перемене меня все дразнили «богомол обыкновенный», а Вадька, прохаживающийся неподалеку, довольно усмехался и делал вид, что молится, складывая ладони и поднимая глаза кверху. Я сжимала кулаки и думала только о том, как бы засветить ему в глаз. Да вот тогда он сразу поймет, что мне не все равно. А я не хочу.

Подлетевшая Ленка Морозова сочувственно посмотрела на меня и сказала:

– У тебя Богомолова просто фамилия дурацкая, ну что же делать. Твоим папе с мамой тоже не повезло. Терпи.

– Нет, у папы с мамой фамилия другая – Авиотовы, – ответила я.

– Так ты что неродная? Из детдома, что ли? – вытаращила глаза Ленка.

– Да нет, родная. Просто фамилия другая.

– Так не бывает.

– Бывает.

– Значит, у тебя отец неродной, – подытожила Морозова.

– Да родной он!

– Ну не хочешь – не говори, – обиделась та и ускакала играть в салки с Катюхой и Дашкой.

Вечером я долго не могла уснуть и, наконец решившись, побежала в комнату к бабушке и залезла к ней в кровать.

– Ба, бабуль, я что… не родная вам? Вы меня из детдома взяли? – с дрожью в голосе тихо спросила я, жутко боясь, что это может оказаться правдой.