– Мне бы не хотелось… – пытаюсь увильнуть я.

– Ну что ж, – холодно произносит он, – тогда интервью окончено.

– Но в моей жизни нет ничего интересного, всё как у всех, – я пытаюсь вырулить из ситуации, приводя банальные аргументы.

– Это я решу сам, – металл в голосе не позволяет усомниться в его решении.

– Согласна, – обреченно выдавливаю я.

– Я вас не съем. Обещаю.

Он поднимается из-за стола, обходит его и мягкой вкрадчивой походкой подходит к стеллажам и достает из бара бутылку виски и пару стаканов. Наливает, ставит один передо мной на журнальный столик и возвращается обратно.

– Вам нужно расслабиться, нельзя находиться в таком напряжении. Это видно по вашей зажатой позе.

Беру стакан и судорожно сжимаю его в руках.

– Очень хорошо. Рассказывайте.

Я посмотрела в его глаза, и меня неожиданно прорвало, хотя я думала, что никому и никогда не смогу рассказать, что со мной произошло, но, очевидно, мамино письмо подтолкнуло меня к тому, чтобы с кем-то поделиться этой безумной историей. Дети устроены так, что их память стирает неудобные воспоминания, но иногда, изредка, наступает такой момент, когда все или почти все вдруг всплывает в памяти, и тебе приходится с этим жить, даже если это кажется невозможным.

Моя мама – известный музыкант и композитор, причем не только известный, но и талантливый. У нее выходят диски, ее музыку играют по всему миру. Можно с уверенностью сказать, что она самая известная женщина-композитор современности, пишущая симфоническую музыку. Но это очень сложный и неоднозначный человек. Многие не раз задают себе вопрос: «Совместимы ли гений и злодейство?». Каждый ищет ответ самостоятельно, одно могу сказать с очевидностью: люди творческие имеют странную, порой неадекватную психику, зачастую они эгоисты и эгоцентрики, что отражается и на их детях. Мне повезло, потому что я выжила и не сломалась. Почти. Кому-то везет меньше. Я не знаю, что в моей жизни случилось «благодаря», а что – «вопреки». Отчасти я всегда хотела добиться хоть каких-то результатов, чтобы меня похвалили и сказали, что я не зря живу на этой земле, а тоже что-то из себя представляю. Отчасти я всегда была под влиянием матери и ощущала себя застенчивой девочкой, иногда превращавшейся в мальчишку-сорванца, бунтующего против воли родителей.

Я всегда боготворила ее, любила безусловно и беспрекословно, несмотря на ее равнодушие, иногда приобретающее и другие, более негативные краски. Изменилось все летом, два года назад, когда после взаимных обид моя мать подала на меня пять исков в суд по разделу имущества и отнесла восемь заявлений в милицию о том, что я угрожаю ее жизни. Более того, она написала в опекунский совет, что мы с мужем плохие родители! Когда дело касается моего ребенка, я защищаю его всеми возможными способами, как защищает самка зверя своего детеныша. И я хотела бы, чтобы мир узнал правду о той женщине, чью музыку он слушает с таким восторгом и упоением. Но я не уверена, что смогу когда-либо рассказать или написать об этом.

Я отдышалась и посмотрела на Максима. Он внимательно кивнул, поощряя меня продолжать рассказ.

Когда я была маленькой, плохо засыпала по ночам. Сначала потому, что мне чудилось, будто на потолке живет баба-яга, которая только и ждет момента, когда я закрою глаза, чтобы схватить меня и утащить в свою избушку на курьих ножках и сделать со мной что-то нехорошее (посадить в печь, сварить из меня суп, не знаю), а позже – потому что стала бояться смерти. Я вскакивала посреди ночи, захлебываясь слезами. Как это так? Ведь я есть! Меня просто не может не быть в этом мире! И что потом? За порогом смерти? Бабушка Лора успокаивала меня, уже не помню как, но средство было явно недейственное – панические атаки настигали меня раз за разом. Да и что такого мне могла сказать атеистка и врач-гематолог, у которой больные умирали на каждом шагу?

К осознанию, откуда начались страхи, я пришла несколько лет назад, уже взрослая, когда познакомилась с доктором Лизой. Услышав про ее хосписы для раковых больных, про ее помощь нуждающимся, я приехала к ней, привезла какие-то деньги, а потом приезжала еще пару раз – брать интервью. И вдруг сама собой в памяти всплыла картинка. Мне шесть лет. Моя любимая прабабушка Шурочка умирает от рака. Я сижу с ней, а она жалуется, что боится умирать. Я обещаю, что никогда не отдам ее могильщикам, никого не пущу в дом и все будет хорошо. Но своего обещания сдержать не могу. Меня даже не взяли на похороны. Отвезли к какой-то знакомой, и я все это время помогала ей печь пироги, плохо понимая, что происходит. Потом меня забрали домой. Я не помню, спрашивала ли я, где моя бабушка, и как ни силюсь, не могу воскресить эти моменты в памяти.

Бабушка Шурочка – бабушка моей мамы Аллы и мать моей бабушки Лоры. У нас типично женский коллектив, так уж сложилось. Мама с папой живут отдельно, а я – с бабушками. Бабушка Лора много работает, на полторы ставки врачом в Боткинской больнице, а бабушка Шурочка сидит со мной дома. Мы вместе гуляем, играем, готовим еду. Бабушка Шурочка поет мне военные песни и рассказывает, как они с бабушкой Лорой воевали во время Великой Отечественной. Я учусь печь пироги, шью куклам на своей игрушечной швейной машинке одежду, рисую или склеиваю елочные игрушки из картона. Бабушка Лора шьет маме наряды, стирает ее вещи, гладит их и раскладывает потом так, чтобы они не мялись. Я тайком их примеряю, ведь они такие красивые! Когда мне разрешают покопаться в семейном сундуке, я вытаскиваю оттуда старые платья и шали, включаю «Кармен-сюиту» и самозабвенно танцую, переносясь в иные миры.

Еще я люблю слушать «Радионяню». Для этого мне приходится забираться на старенький надсадно гремящий холодильник и прислоняться ухом к радио – иначе ничего не слышно, пожелтевшая от времени пластмассовая коробочка хрипит и шуршит, голоса с трудом прорываются через этот треск. Когда я хочу побыть одна, залезаю на шкаф или прячусь под кушетку. Там я провожу час-другой, размышляя о жизни. Бабушка Лора часто мне говорила, что если я буду плохо себя вести, меня отдадут цыганам, водопроводчикам или просто сдадут в детдом. Лежа под диваном, я придумывала план защиты моего тельца от посягательств чужих людей. Иногда мне казалось, что они говорят так потому, что я им неродная. Наверное, они когда-то тоже взяли меня в магазине, нашли в капусте или меня принес аист, а теперь оказалось, что меня надо менять на другую девочку или мальчика, получше.

Самый большой праздник наступает, когда приезжают мама и папа. Мама – невероятно красивая. У нее самые потрясающие глаза и волосы, а пахнет она, как сказочная фея, духами «Мажи Нуар». Она очень стройная и похожа на балерину. Папа тоже хороший, но почему-то мое детское внимание на нем не акцентируется. Ну папа и папа. Вполне себе такой большой и прикольный. Мама с бабушкой в основном занимаются пошивом новых платьев и юбок, выкройками и обсуждением нарядов. Я кручусь поблизости, чтобы при каждом удобном случае прильнуть к моей богине, взять ее за руку, дождаться поцелуя или хотя бы поглаживания по голове.

Когда мама с папой уезжают, я плачу и подолгу смотрю на мамин портрет, который висит над моей кроватью. Мне кажется, что она уехала и оставила меня, потому что я что-то сделала неправильно. Так уже было. Помню, как-то раз мама хотела посмотреть фигурное катание, а я раскапризничалась, потому что в это время показывали «Спокойной ночи, малыши». Мама обиделась на меня и уехала. В тот вечер я долго стояла перед ее портретом и просила прощения. Я маленькая и глупая. Лучше бы я уступила, тогда еще час или два смогла прижиматься к ней и чувствовать ее тепло и ласковую руку на моей голове. Я сама себе враг, потому что не умею просчитывать последствия своих поступков.

На Новый год мне постоянно дарят медведей, и это большая трагедия. Я всегда хочу чего-то другого, хотя бы куклу, но в моей компании больше мишек. Есть мамин медведь Майкл, мамин же кот в сапогах по кличке Маркиз, маленький Мишутка, медведица Муся, оранжевый с зеленым брюхом еж без имени и пара других игрушек. Зато у меня есть потрясающая кукла Флавия, приехавшая ко мне из Италии. Она похожа на настоящего ребенка и даже умеет плакать. Правда, дают мне ее нечасто. В основном она живет на шкафу, чтобы я ее случайно не сломала. Ее прислал один итальянец, Аттилио, которого бабушка вылечила от инфаркта. У нас даже есть его фотографии, на которых он изображен со своим большим семейством. В самом центре – его маленькая дочь Флавия, в честь нее и назвали мою куклу. В детстве я очень хотела велосипед, но мне его не покупали. Взамен велосипеда мне подарили хоккейную клюшку и шайбу, и я часто выходила с ними на улицу. Правда, передвигаться зимой было сложно: на меня надевали две пары рейтуз, несколько свитеров, а на голову косынку, тонкую шапочку и сверху теплую шапку. Со стороны я была похожа на маленького неуклюжего пингвинчика, переваливающегося с боку на бок и с трудом балансирующего на ледяном насте. Наверное, из-за этой закулеканности я часто болела, и бабушке приходилось делать мне уколы. Она грела на плите свой медицинский металлический ящичек, кипятила шприц и иголки и долго гремела ими на кухне. Я пряталась в туалете. Выманивать меня оттуда приходилось бабушке Шурочке. Ей, бедной, приходилось врать, что уколов не будет. Я каждый раз верила.