Подперев дверь, я достал дрожащими пальцами папиросу, размял, роняя на пол табачные крошки, и закурил. Ноги, честно унеся меня от голодных бестий, объявили забастовку, и мне пришлось опуститься на лестничную ступеньку.

Клубы табачного дыма лениво расползались по лестнице. На полу валялась пара выкуренных до мундштука окурков. Я затягивался третьим, размышляя о судьбе моей тяжкой.

Сейчас, немного успокоившись, я уже не стал бы так категорично декларировать свое сумасшествие — никакая галлюцинация не может быть такой долгой, яркой и реалистичной. Или может? Для однозначного ответа не хватало медицинского образования. Кто же все-таки сошел с ума — я или окружающий мир? Постепенно я начал склоняться к последнему. И стало еще страшнее.

Лучше уж палата в психиатрической клинике, чем охотящиеся на городских улицах чудовища. Я ведь бухгалтер, а не Конан-варвар! С ностальгической нежностью я погладил портфель с квартальным отчетом и поднялся на ноги — слушать непрекращающуюся возню за дверями становилось невмоготу. Единственный свободный путь вел наверх, и я зашагал по мраморным ступеням в поисках если не помощи, то ответов.

На площадке второго этажа оказалось четыре квартирные двери, украшенные старинными ручными звонками-вертушками. Я покрутил все по очереди, слушая раздававшееся в квартирах треньканье, но ответа не дождался. Как и этажом выше.

Все уехали в отпуск? Включая вездесущих бабок-пенсионерок? Заколотив наглухо парадные во всех домах? Я недоверчиво хмыкнул и поднялся на следующий этаж. Сколько их в этом доме? Шесть? Семь? На улице было не до счета.

На этот раз мне звонить не понадобилось: все двери оказались распахнутыми настежь, а одна из них, сорванная с одной из петель, косо свисала в разгромленную прихожую. Поколебавшись, я выбрал именно ее и прошел до порога комнаты. Дальше разгром становился непроходимым, словно под полом взорвалась фаната. Обломки половых досок торчали вкривь и вкось, белея измочаленными концами. На одном из обломков недоеденным шашлыком повис старинный радиоприемник; замызганным городским снегом серели клочья ваты, вывалившись из вспоротых матрацев; повсюду блестели лужицы разбитых стекол; рваные полосы полуоторванных обоев свисали со стен, чуть слышно шурша на сквозняке.

Ясно было, что ответов на мои вопросы здесь давать некому, и, суда по слою пыли, довольно давно. Странно, конечно, для столь респектабельного внешне здания. Неестественно. Я недоуменно пожал плечами и покинул растерзанную квартиру.

На удивление просторный холл, служивший прихожей в соседней, казался чистым до стерильности. От больницы его отличала только отделка — в лечебницах не любят помпезные, красные с обилием золота тона, здесь же в них было выдержано все, начиная с настенных бра и заканчивая массивными рамами затянутых почти непрозрачной патиной старинных портретов. Тишина давила, и хотелось заорать, чтобы нарушить ее нестерпимый гнет.

Вопреки желанию я тихо, на цыпочках, прошел через холл, миновал огромную гостиную, уставленную заботливо укрытой полотняными чехлами мебелью. Из огромного тканевого шара, висящего под потолком, потерянно высовывался запыленный рожок хрустальной люстры, украшенный потерявшими блеск подвесками. Неужели здесь когда-то веселились люди? Пили вино, шутили, танцевали? Верилось с трудом — такая атмосфера должна царить в — затерянных храмах забытых богов. Мрачная, таинственная и жутковатая.

В дальнем конце зала, полускрытый в тени тяжелых драпировок, виднелся проем в следующую комнату. Все так же, стараясь не шуметь, я приблизился, заглянул внутрь, и дыхание замерло в груди: посреди лишенной окон, обшитой алым шелком комнаты, на застеленном черным бархатом столе стоял массивный открытый гроб, поблескивая полированными боками в свете горевших вокруг него свечей, укрепленных в высоких медных шандалах. В гробу лежал иссохший мертвец в черном костюме и ослепительно белой манишке. Глаза покойника были открыты, а рот искажала кривая усмешка, обнажая неприятного вида желтые зубы.

Внезапно до моего слуха донесся тихий скрип, и голова покойного повернулась ко входу, ища глазами дерзнувшего нарушить его покой. Взгляд мертвеца неумолимо приближался к моей вмиг побледневшей физиономии, торчавшей из-за портьеры. В последнюю секунду я все же сумел сбросить накатившее оцепенение и беззвучно, не дыша, вышел из квартиры, аккуратно затворив за собой дверь.

Только на лестничной площадке я позволил себе перевести дух и мгновенно взлетел на следующий этаж, подальше от неумершего и его логова.

Я, как и многие, люблю «ужастики», но на экране телевизора, в сочетании с мягким диваном под задницей и баночкой холодного пивка в руках. Кстати, на экране подобная мизансцена кроме иронии ничего бы не вызвала: слишком уж все отдавало дешевыми голливудскими клише. Теперь же я обливался холодным потом, стоя на полутемной лестничной площадке верхнего этажа, не решаясь продолжить поиски. Но и стоять здесь тоже не казалось безопасным: разыгравшееся воображение услужливо рисовало то вставшего из гроба мертвеца, то сумевшую наконец справиться с преградой крысу-переростка… В конечном счете терять было нечего, и я робко тронул вертушку ближайшего звонка, готовый бежать прочь в случае опасности…

Ничего не произошло, и я, исполнившись нахальства, требовательно крутнул беззащитный звонок, отозвавшийся из-за двери переполошенной трелью.

— Сейчас, подождите секунду!

Высокий девичий голос прозвучал по-неземному прекрасной музыкой, и я готов был упасть на колени перед моей будущей спасительницей, даже если сама она страшна, как всадники Апокалипсиса, но возникшая в дверях девушка повергла мой замученный безумными событиями разум в состояние полного ступора.

Она была прекрасна. Я созерцал виденье, посещающее юношескую часть населения только в самых горячечных снах. Она смотрела на меня дивными лучистыми глазами, затенить которые не могло даже очаровательное опахало длинных изогнутых ресниц. На ней был только почти прозрачный пеньюар, и локон черных, как южная ночь, волос стекал на высокую девичью грудь, оттеняя нежно просвечивающий розовый бутон соска…

Я глупо улыбнулся и икнул, пытаясь издать хоть один членораздельный звук, но безуспешно. Девушка терпеливо ждала результатов моих усилий. Похоже, она знала, какое впечатление может произвести на мужскую половину человечества, и теперь наслаждалась произведенным эффектом.

— Что же, мы так и будем смотреть друг на друга? — сжалилась она наконец. — Заходите, мне кажется, вам все-таки есть что сказать, мой молчаливый гость!

Я шагнул, тут же зацепившись за порог. Большой палец босой ноги взорвался неистовой болью, вмиг вернув мне способность говорить… Лучше бы я оставался немым: вырвавшееся выражение к разряду интеллигентных отнести было нельзя даже с большой натяжкой. Я покраснел и опустил взгляд, уставившись на изодранные в лохмотья носки и перепачканный костюм. Совсем не то, что требуется для хорошего первого впечатления…

Меж тем девушка, тактично не заметив ни моих грязных ног, ни соленой рулады, успела пройти вглубь коридора, сделав мне приглашающий жест. Я, памятуя об оставшихся позади монстрах, тщательно запер дверь, попутно убедившись в надежности запоров, и двинулся следом. Коридор привел в гостиную.

Девушка уже сидела в кресле у не по сезону жарко пылающего камина, поджав под себя ножки в похожих на пушистые облачка домашних туфельках. Пока я возился с замками, она успела переодеться в платьице, глубокое декольте которого скорее подчеркивало, чем прятало девичьи прелести. Будь это в прежней жизни, я бы решил, что впечатление, не смотря ни на что, произвести удалось, но сейчас только слегка удивился тому, как мало времени ей понадобилось на переодевание. Или я приходил в себя достаточно долго?

Гостиная была под стать хозяйке — изящно и со вкусом обставленная, выдержанная в нежных пастельных тонах — не гостиная, а уголок, созданный для любовных признаний.