Грузинский поэт Тициан Табидзе, которого знал и любил Пастернак, отказался славословить кремлевского хозяина и разоблачать врагов по указанию председателя НКВД Берии. Табидзе был арестован в 1937 г. и вскоре расстрелян.

Пастернак не мог простить себе малодушия, когда направил к Ольге Зинаиду, узнав, что Ольга ждет от него ребенка.

Александр Фрейденберг, брат Ольги, был арестован и погиб в 1938 году.

Ответ Пастернака Але от 19 января 1950 г.: «И опять ничего не напишу тебе. Из-за невозможности рассказать тебе главную свою печаль, что было бы глупо и нескромно и что вообще невозможно по тысяче иных причин». Пастернак своей чуткой и ранимой душой понимал, что Але в суровых условиях туруханской ссылки будет больно узнать, что ее кумир и любимый человек страдает из-за другой женщины. И эта другая женщина так же дорога и нужна Пастернаку, как и Ариадна. Аля была уверена, что ни одна женщина на свете не могла посягнуть на ее безмерную любовь к Пастернаку, которая перешла к ней по наследству после гибели Марины Цветаевой.

Конечно, речь шла не только и в первую очередь не столько о стихах.

Подробные протоколы допросов О. Ивинской на Лубянке в 1949–1950 гг. опубликовал журналист Николаев на пике перестройки в «Литературной газете» от 16.03.94 г., № 11.

Из рассказа Люси Поповой о тех днях: «Вскоре после ареста Ольги и меня стали вызывать на беседы-допросы по поводу террористической деятельности Ивинской и антисоветского романа, который пишет Пастернак. Я, конечно, называла все это чепухой и говорила, что они совсем не такие люди, чтобы заниматься какой-то антисоветской агитацией или тем более террористической деятельностью. Они очень любят друг друга, и Пастернак свои главные произведения посвящает Ольге как близкой ему по духу и любимой женщине.

В марте 1950 г. Бориса Леонидовича вызвали на Лубянку, чтобы что-то отдать. И он думал, что ему отдадут их ребенка. Я вызвалась пойти с ним, чтобы помочь получить ребенка. Дело в том, что у меня недавно родился сыночек Кирюша, и я кормила его грудью. После утреннего кормления я, как приговоренная, шла на Лубянку для очередного допроса. Борис Леонидович явился к следователю на вызов, и тот стал передавать ему письма и книжки, которые Пастернак дарил Ольге с удивительными надписями. Пастернак стал возмущаться тем, что у Ольги отбирают его подарки. Затем потребовал, чтобы Ольгу выпустили, а его посадили вместо нее, т. к. это он, а не Ольга, пишет что-то неугодное власти. Но его не тронули, а отправили домой с его письмами и книжками».

А. Кривицкий, заместитель главного редактора «Нового мира», которого опасался даже Симонов, периодически зловеще повторял: «Мы знаем, какой антисоветский роман пишет Пастернак». Напечатанный в 1947 г. сборник стихов Пастернака тиражом 25 тысяч экземпляров запретили к распространению и уничтожили. Правление Союза писателей приняло постановление о вредном для советских читателей сборнике стихов Пастернака, которое было направлено в ЦК ВКПб. Фадеев и Сурков выступили с резкими нападками на творчество индивидуалиста Пастернака. Эти злобные наветы тиражировали «Литературная газета» и «Культура и жизнь». В статье «О поэзии Пастернака» Сурков клеймил «реакционно-отсталое мировоззрение Пастернака». О реальном отношении Фадеева к стихам Пастернака уже рассказала О. Ивинская в своем комментарии к стихотворению «Зимняя ночь».

В феврале 1948 г. к Пастернаку из Рязани приехала Ариадна Эфрон, чему он был несказанно рад, но это вызвало раздражение Зинаиды. В феврале 1949 г., ко дню рождения Пастернака, Ариадна вновь нелегально приезжает в Переделкино. В том же феврале Ариадна была арестована в Рязани и сослана на вечное поселение в Туруханск. Пастернака лишали встреч с самыми дорогими ему друзьями. С весны 1948 г. на все лето дачу Пастернака заняли какие-то строители, что, по сведениям в писательских кругах, было сделано по рекомендации самого кремлевского горца. Об этом пишет в своих воспоминаниях Нина Муравина, знавшая Пастернака и встречавшаяся с ним в 50-е годы.

О той встрече во МХАТе ее организатор Гладков написал: «Горячий прием актерской братии Пастернака трогательно и немного жалко растрогал. Я сидел и думал: все-таки, наверно, он очень одинок, если ему нужны такие нехитрые триумфы. <…> Когда я сказал Пастернаку, что эта встреча как праздник, Борис Леонидович неожиданно обнял меня, неуклюже поцеловал в щеку и несколько раз повторил: „Спасибо! Спасибо!“»

Галина Нейгауз, жена Станислава, написала в своих воспоминаниях: «С 1946 г. с весны до осени — все свободное от гастролей Стасика время — я прожила в Переделкине, под одной крышей с Борисом Леонидовичем. Пастернак написал письмо к Жаклин во время поездки Станислава в 1958 г. на конкурс в Париж. Он просил выдавать Стасику деньги из сумм гонорара за вышедший во Франции роман „Доктор Живаго“. Примечательны напутственные слова Пастернака, сказанные Стасику перед его поездкой: „Если ты захочешь остаться во Франции, то Жаклин будет регулярно выдавать тебе деньги. Ведь это так удачно, что роман напечатан во Франции, а Жаклин — мой официальный распорядитель всеми гонорарами“».

Министр Госбезопасности СССР.

Об этом и о разговоре с Пастернаком в Переделкине есть запись в воспоминаниях Исайи Берлина, известного английского журналиста и литератора.

Рассказ Ивинской: «Мой отец был из дворян и воевал в белой армии. Он пропал без вести в 1918 г. Мама вышла замуж второй раз в 20-х годах за школьного учителя Дмитрия Ивановича Костко. Он был сыном священника и должен был скрывать это. Маму арестовали по доносу за анекдот про Сталина. Мне удалось ее вывезти во время войны из лагеря, куда я поехала с какими-то продуктами, по комиссованию из-за полной дистрофии». Мама Ивинской и Д. М. Костко похоронены на кладбище в Переделкине. Там же захоронили прах Ольги Ивинской в 1995 г.

Ивинская рассказала: «Видимо, человек-паук, не давая мне погибнуть, хотел сохранить жизнь поэту-небожителю. Сталин помнил о самоубийствах Есенина и Маяковского, а третьим в той святой троице поэтов, с которой Сталин лично беседовал в начале 20-х годов и поручал стать глашатаями эпохи, был Борис Пастернак. Сталин, на мой взгляд, мистически боялся возможности самоубийства Пастернака в случае моей гибели в концлагере. Этим объяснял Боря скромный срок моего осуждения — на пять лет лагерей общего режима по политической статье 58–10».