«Неужели, — думал он, — я своими глазами увижу такие картины здесь, на Земле? Летающие повозки, в которых сидят люди! Сам смогу подняться в воздух и увидеть все сверху, как птица. И люди, среди которых я буду жить, окажутся столь же могущественными, как пришельцы. И я сам стану таким же».

Друзья сказали ему, что это будет именно так, Рени им верил, и у него буквально дух захватывало, когда он думал о предстоявшем.

И однажды Рени увидел сон…

Он снова оказался в доме Дена, почувствовал на лбу обруч раба. Он знал, что совершил проступок и что его должны наказать за это. Ден и Реза подходили к нему с плетьми в руках. Ден был таким, каким Рени его знал до появления пришельцев, совсем еще молодым с виду. В двойственности сновидения Рени помнил о пришельцах и в то же время знал, что их никогда не было и не будет. Появление пришельцев было «сном». Он, Рени, был и навсегда останется только рабом.

И острое чувство тоски и безнадежного отчаяния наполнило все его существо. Зачем жить, если нет и не было пришельцев, если нет и не будет могущества и знаний, если он никогда не увидит будущего, прекрасного и свободного, мира.

Он бросился на своих господ, которых остро ненавидел (даже Гезу), чтобы избить их и получить в наказание неизбежную смерть. Только смерть, — жизнь была ему не нужна!

Он сделал это так стремительно, как не может двигаться человек в действительности. И… промчался сквозь Дена.

Он не понял во сне, как это могло произойти. Он видел, что оба жреца повернулись к нему и снова приблизились. Град ударов обрушился на его тело. Но плети проходили сквозь него и не причиняли ни малейшей боли.

Рени радостно рассмеялся. Пришельцы не были сном! Они были, были, были!

Он хохотал все громче, сидя на земле, под ударами плетей, которых не чувствовал, сознавая, что неуязвим, что люди, избивавшие его, бессильны против него, не могут причинить ему ни малейшего вреда.

Он снял обруч и бросил его в лицо Дену.

И Ден исчез.

Тогда Рени встал и, размахнувшись, бросил свой обруч, как это может быть только во сне, во всё, что его окружало.

И всё так же исчезло: Геза, сад, храм и их дом. Рени очутился в могиле и видел, как медленно приближается крышка, чтобы закрыть от него весь мир.

Крышка опустилась, наступил мрак, но Рени всё ещё продолжал видеть её над головой. Видеть всё более ясно и отчетливо.

Потом крышка превратилась в потолок избы Чеслава, и Рени проснулся.

Прошлое было только сном. И он снова радостно засмеялся, на этот раз уже наяву.

Этот сон запомнился ему надолго.

Он понял, что жизнь, которую он вел сейчас, единственно возможная и желанная ему, что вне этой жизни для него нет ничего. И когда однажды неожиданно явилась мысль, что все виденное им во сне могло оказаться действительностью, а настоящее только сном, — Рени содрогнулся от ужаса.

Быть рабом! Нет, он был уже не способен на это. Он и наяву предпочел бы смерть, пускай самую мучительную, чем такую жалкую жизнь.

Даже крупицы знаний, которые успели дать ему пришельцы, изменили Рени. Он был теперь совсем не тем человеком, которого знал Геза.

И с каждым днем, с каждым уроком, процесс внутреннего преобразования шел в нём всё быстрее и неудержимее, подобно лавине.

Рени всегда был одинок. Кроме Гезы, он не знал иной привязанности. Родителей своих он не помнил, с рабами в доме Дена у него почти не было ничего общего. Представители господствующих каст смотрели на него с презрением, видя в нем низшее существо. Рени не принадлежал ни к тем, ни к другим.

И вот все изменилось. Он вступил в подлинную полнокровную жизнь, имел цепь этой жизни и верных друзей.

Ему так казалось. Но в действительности Рени ещё не знал жизни. Ему суждено было узнать её, постигнуть так же, как он постигал неведомую ему науку, именно здесь, на этой «остановке»!

Четверо ученых, с земной точки зрения, были еще очень молоды. По возрасту, то есть по числу прожитого времени, между ними и Рени разница была совсем незначительна. Но по знаниям, опыту и количественному объему умственной работы, которую они успели совершить, пришельцы были во много раз старше. В качественном отношении никакого сравнения вообще не могло быть.

На той ступени, которой достигло человечество на родине пришельцев, сознательная жизнь наступала значительно раньше, чем это происходило на Земле, не только в эпоху Рени, но и теперь.

Трудовая жизнь, иначе говоря — полезная обществу деятельность отдельного индивида, начиналась рано. И, несмотря на свою молодость, четверо пришельцев уже давно привыкли к этой деятельности. И не представляли себе возможности иной жизни.

Пришельцы не умели ничего делать. Обстоятельства, поставившие их в положение пассивного созерцания чужой жизни, воздействовать на которую они могли в чрезвычайно небольшой и примитивной степени, далеко не удовлетворявшей потребность полезного труда, причиняли им страдания, неведомые окружающим их людям.

В период подготовки своей экспедиции на Землю четверо пришельцев проделали чрезмерно большой труд. Их ум был сильно утомлен. И, попав на родине Рени в такие же условия пассивности, как здесь, они были даже довольны. Полный отдых казался им приятным.

Но и тогда, к концу своего пребывания в стране Моора, они уже почувствовали неясную тоску, резко отличающуюся от естественной тоски по родине, и понимали, что это чувство вызвано… усталостью.

Безделие утомляет даже сильнее, чем чрезмерный труд. Они это знали.

Выдержать установленный срок «отдыха» пришельцам помогла надежда — в следующий раз они окажутся в привычных условиях активной деятельности.

Но надежда обманула. Предстоял ещё более длительный период покоя, заполнить который было совершенно нечем.

И усталость овладела ими очень скоро, и с гораздо большей силой, чем раньше.

Что могли они делать здесь?

Научные и технические знания были бесполезны: их не к чему было применить. Простой физический труд — помощь поселянам в полевых работах — совершенно не соответствовал даже представлению о труде и, разумеется, не мог удовлетворить их. Главная цель — оставить о себе длительную память — была достигнута чуть ли не в один день. Занятия с Рени носили характер простой беседы и никак не могли считаться трудом.

Физически пришельцы были слабее не только Чеслава или Рени, но и всех людей, которые их окружали. Но они уставали от работы неизмеримо меньше, почти совсем не уставали.

Высокоразвитый мозг неизбежно вызывает и столь же высокую организацию нервной системы. Болезни (а физическая усталость родственна заболеванию) во многом преодолеваются психикой. Равновесие физической и психической сторон организма предохраняет его от заболевания. Человек гораздо легче, чем кажется, может заставить себя не замечать усталости.

Пришельцы обладали высочайшей степенью такого равновесия, их нервно-психическая организация полностью господствовала над физическими свойствами тела, и они даже не замечали, что отсутствие усталости является следствием воздействия их мозга. Это происходило в них подсознательно.

Но, управляя телом, совершенная психика не может так же легко управлять сама собой. И, не испытывая усталости физической, пришельцы мучились усталостью нравственной.

Дни шли друг за другом в одуряющей монотонности, которую совершенно не замечали люди, окружавшие пришельцев. Для поселян такая жизнь была единственной, которую они знали.

Труд утомлял, и отдых был благостен.

Для Рени жизнь, которую он сейчас вел, казалась более полной, чем прежняя, в доме Дена. Физический труд ему нравился, а огромная умственная нагрузка, даваемая ему уроками пришельцев, создавала полезную гармонию. Бездумная жизнь была уже невозможна для него, а одна только умственная еще недоступна и даже вредна.

Привязанность, не говоря уж о любви, делает человека проницательнее. И Рени, глубоко привязанный к пришельцам, любивший их, вскоре заметил, что друзья становятся все мрачнее и угрюмее. Он видел, что пришельцы всё чаще уединяются в своей камере, точно тяготясь присутствием людей возле них.