Пар над дорогой. Выхлопные газы смешиваются с клубами резкой вони. Индийское солнце шпарит все на своем пути, а то, что оно пропустило, доваривает пар. Будь то звериный помет, гниющие остатки пищи, смачные плевки. Грязь вдоль всей улицы и вокруг ресторанчика «Чатавали», куда сбредаются все приехавшие с Запада, поскольку именно сюда их направляет «Одинокая планета», этот справочник — настоящая библия среди прочих индийских экскурсионных справочников.
Мама рассказывает мне про папу, как сильно у него прихватило сердце, вскрывает упаковку с влажной салфеткой и протирает свою трубочку для кока-колы. А я все никак не могу врубиться: если папа так сильно болен, что она делает здесь, в Индии?
— Гм… видишь ли, он хотел, чтобы я с тобой пообщалась, посмотрела, как ты тут.
— Ну и как я, по-твоему?
— Ну-у… вид у тебя счастливый.
— Знаешь, я правда счастлива. Я жутко счастлива, мамочка.
Она протирает руки и хочет запихнуть скомканную салфетку в коричневый пластиковый мешочек (специально для мусора), но никак не может раздвинуть его края: пальцы у нее влажные, скользят. Наконец ей удается избавиться от салфетки, и она принимается потягивать через трубочку свою диетическую кока-колу.
— Папа надеялся, может, ты захочешь уехать со мной. — Она кладет ладонь мне на руку, ее пальцы дрожат.
— Мам, я не могу.
— Почему, доченька?
— Мой путь — здесь.
Я заказываю еще одну порцию чиа.[22] Мама все поглядывает на одно семейство с мальчишкой, оба точно из Европы, и, судя по одежде, их пасет «Оксфам».[23] Она англичанка, по виду уже почтенная тетенька, просто леди Сарра из Библии, он немец. Парочка, конечно, чумовая. Я знаю, мама ждет моих комментариев, но отмалчиваюсь, а что говорить-то? Мальчишка веселый и чистенький, лучше, что ли, когда детей в семь лет запихивают в закрытую школу? А до семи их мучают бонны да няньки.
В Дели освещение совсем особое, оно делает людей более красивыми. Я любуюсь мамой. Вроде бы вся в тревогах, но выглядит классно, такая свеженькая, нарядная. Вдруг остро ощущаю, как я ее люблю, и мне хочется ей об этом сказать. В тот момент я была уверена: если сумею хорошо ей все объяснить, поделюсь своими новыми знаниями, которые успела получить от Баба, она раскроется мне навстречу, как цветок. Она ведь так похожа на цветок, нежный и весь в росе, готовый расцвести в полную силу.
— Мама, я хочу достичь Просветления.[24]
Мама снова поворачивается ко мне.
— Ты слышала, что я сказала? И ты должна проделать этот путь вместе со мной.
— Гм-м. — Она с пристрастием изучает пластмассовую трубочку.
— Ну и что ты думаешь?
— О чем?
— О том, что я сказала, о Просветлении, о том, чтобы мы шли к нему вместе.
— Я не знаю, как это делают.
Раздается легкое шуршание, она достает пудреницу, открывает и начинает водить по губам помадой. Да, Баба правильно нас предостерегал: нельзя поддаваться чужому настроению, надо уметь отгораживаться. Ресторан вдруг преобразился, а еще минуту назад мне здесь нравилось. Но, оказывается, тут у них тучи мух, и грязь на стенах, и пятна на скатерти.
— Где туалет? — свистящим шепотом спрашивает мама, и я веду ее к яме с двумя дощечками по бокам.
— Ты что, издеваешься?
В общем, побрели мы в свой отель, к нормальному унитазу.
В холле мама увидела доску с объявлениями о пропавших без вести, остановилась. Чуть кивая и беззвучно шевеля губами, стала читать про некую Микелу: «Ищем любимую нашу дочь, 22 года, рост 5 футов 4 дюйма (168 см), сухощавая, в последнем телефонном разговоре сказала, что едет на север, в Дехрадун,[25] но туда не доехала. Видели ее в последний раз в Мируте,[26] в январе 1997-го». Подошел администратор, стал рассказывать, как эту девушку разыскивала мать, всюду, но — безуспешно.
— Она ехала везде, ее брали с собой британские туристы, то туда, то сюда, — он для наглядности потыкал перед собой сложенной лодочкой ладонью, — но ее дитя нигде нету, ни здесь, ни там.
Мы теперь уже втроем всматривались в фото Микелы. У нее был крупноватый, с горбинкой, нос, как у актрисы Барбры Стрейзенд, глаза — карие, волосы длинные, вьющиеся, на прямой пробор, губы — полные. Ее легко можно было бы узнать, «такое лицо — одно на миллион», бормочет мама. Там были фото еще двух израильтянок и английского парня, как говорится, без особых примет, только колечка два — в носу и в ухе. Но таких лиц сколько угодно, попробуй этого парня найди. Я вежливо интересуюсь, куда бы все они могли подеваться. Мама тут же выдвигает свою версию: «А может, их убили?» Менеджер как-то сразу оживился и приосанился, чувствовалось, что он обожает всякие страшилки.
— Очень может, — говорит он, облизнувшись, — но иногда эти люди снова тут. Я видел одного мальчика, он стоял тут, смотрел себя на стене и очень хохотался, как сумасшедший. Да-да, нам часто бывает вызывать машину с доктором. Когда много гостей, вечером, всякие плохие мальчики, их много, очень плохие.
Бедная мамочка, ее просто достали все эти оборванные нищие и постоянный смрад — везде, без бутылки с водой — никуда; рулоны туалетной бумаги, уйма дорожных пакетов, и со всех сторон — коровы. А раз коровы, то и коровьи лепешки, хотя их-то почти нет, под колесами велорикш и машин они тут же сплющиваются в плоские кругляши. Коров действительно многовато. Этих священных тварей сами индийцы называют «бездельницами». Справедливо. Молока не дают, бродят где попало, прямо среди машин, и жрут все подряд. Не скажу, что приятно видеть, как такая туша валяется со скрещенными ножками под бугенвиллией, усыпанной красными цветами. А еще эти бродяжки оккупировали травяные обочины вдоль дорог, они на каждой улице, в каждом парке, на любом островке зелени. Глядя на них, сразу чувствуешь: вот она, Индия, и пусть катятся к черту все условности. Индией правят коровы.
Еще один мамин пунктик: она навезла с собой кучу таблеток. Нет-нет, не «колес», конечно, а лекарств. От желудка, от «нервов», от всего. Масло из чайного дерева, вентолин, темазепам, имодиум и антибиотики, как же без них? Естественно, сразу же проблемы с желудком: пока мы добирались до Ришикеша, мама ничего в рот не брала, а в поезде это вообще была какая-то пытка, но она сама решила ехать поездом. Зато я мела все подряд, как прожорливая свинья.
Мама любит меня — правда, так, как ей удобно, особо не надрываясь. Но в ответ хочет получить на все сто, под завязку. Приголубит, погладит по головке, найдет очередной твой гороскоп, высмотрит что-то в хрустальном шарике. И за это ты должна быть паинькой, послушной девочкой, ничего не менять ни в себе, ни в своей жизни. В Индии ей понравились только две вещи: текстиль и газета «Хиндустан таймс», точнее говоря, разделы с брачными объявлениями и гороскопами (уж по этой части всем дадут фору).
«Милая, красивая, скромная браминка, 23 лет, 160 см, магистр экономики, отличная хозяйка, ищет спутника жизни. Предпочтительны квалифицированные специалисты со схожим характером. К письму не забудьте приложить свой биокалендарный гороскоп. Сведения о прежних браках. П/я 12030». Вот такие тра-ля-ля, вот такая мура.
Дальше те же ля-ля, тра-ля-ля, ага: «Аптекарь из Пенджаба ищет девушку-фармацевта».
А есть еще прикольнее: «Требуется действительно разведенный, окончивший школу, каста значения не имеет, опыт обучения в монастыре, с зарплатой не меньше ста тысяч, бакалавр педагогики и экономики, владеющий британским английским, счет в банке, магистр в области коммерции, доктор наук (физик)». Вот это, я понимаю, запросы!
Ришикеш делится Гангом на две части: на Хелл[27] (где в основном трущобы из щебня) и на Кэндиленд.[28] Как только мы приехали, я сразу потащила ее в Кэндиленд, в наше кафе под железной крышей. Увидев у входа белолицего толстяка (одного из гуру), мамуля моя немного оттаяла. Я сказала ей, что сюда захаживали «Битлы»,[29] это произвело на нее впечатление. Усадила ее в серединке, подальше от всех этих мартышек, и пошла за Рахи. Рахи, она постарше меня, приехала из Европы, флегма невероятная.
