Спустя несколько лет после продажи бывшей любовницы Марка Вецио и ее сына в доме старого капуанского всадника произошла известная нам трагедия. Измена любимой и уважаемой жены была установлена, змея ревности впилась в сердце Марка Вецио, в голове помутилось, явилась ужасная мысль, что Тито не его сын. В это роковое время начались безуспешные странствия оскорбленного супруга по белу свету. Мы уже знаем, что ему не удалось застать в живых человека, который был причиной всех его страданий, и вопрос, от которого зависело спокойствие его будущей жизни, остался неразрешенным. Нравственному недугу, также, как и физическому, свойственно прогрессировать, усиливаться, с каждым днем терзая все больше человеческую душу. Страстная, кипучая натура Марка Вецио искала выхода, она неизбежно должна была себя проявить. В то время, когда старый римлянин приехал в Александрию, его бывшая любовница Флора, теперь носившая имя Кармиона, и ее сын Аполлоний пользовались огромной известностью и влиянием не только среди народа, но и у жрецов, философов и гордых потомков царя Птолемея.

Слух о несметных богатствах старого римлянина распространился по всей Александрии и дошел до главных жрецов! Совершенно ясно, что никто лучше Аполлония не мог осуществить коварный замысел. Расчет был абсолютно точен. Исстрадавшаяся душа Марка Вецио нашла некоторое успокоение в учении Аполлония. Новый, до сих пор неведомый мир открылся перед патрицием и он совершенно подчинился влиянию своего сына, конечно, нисколько не подозревая об этом. Аполлоний вел дело очень умело, распаляя воображение старика до предела, нередко доводя последнего до галлюцинаций. Очень скоро Марк Вецио из посвященных превратился в самого ревностного приверженца нового учения и решил распространить его сначала в Риме, а потом уже и во всем мире. Искренне привязавшись к своему учителю Аполлонию, он взял его с собой в Рим, где шага не ступал, предварительно с ним не посоветовавшись, и предоставив в его распоряжение свой дом и свое состояние. Хитрый Аполлоний, как мы знаем, сумел прекрасно воспользоваться всеми преимуществами своего нового положения. Он был посвящен во все козни и интриги основных деятелей той эпохи. Через некоторое время и его мать последовала за ним в Рим, где, как могла, способствовала осуществлению замыслов сына.

Под именем египетской волшебницы Кармионы Эсквилинской горы она воздействовала на своих суеверных посетителей соответственно планам Аполлония. Для Кармионы все средства были хороши. Она ни перед чем не останавливалась и по просьбе своего сына приготовила медленно действующий яд для своего бывшего любовника. Яд действовал, силы старика постепенно угасали, катастрофа быстро приближалась. Аполлоний это видел и поспешил нанести новый, коварный, решающий удар…

— Аполлоний, — говорил хриплым голосом умирающий, — я чувствую, что силы меня оставляют, часы моей жизни сочтены, поддержи во мне веру, пусть она не оставит меня в последний смертный час. Что, если могила, вместо того, чтобы открыть мне все тайны, закроется надо мной немой, холодной плитой, и только одна надгробная надпись будет говорить о том, что здесь покоится прах Марка Вецио. Скажи мне, милый Аполлоний, умоляю тебя, ты не ввел меня в заблуждение?

— Малодушный человек! Можно ли колебаться именно в тот час, когда ты так близок к обители добрых духов? Неужели же ты и теперь, после очищения, сомневаешься в существовании того мира, куда постоянно стремится твоя обновленная душа?

— Значит есть этот загробный мир! Аполлоний, ты готов поклясться мне в этом? — вскричал старик с энергией, которую трудно было предположить в этом угасающем человеке. — Значит я еще могу надеяться на месть? Я окажусь там, где нет масок, нет обмана и лицемерия, измена там оказывается неприкрытой, во всей своей гнусной наготе. Там несчастный муж может стать неумолимым судьей или демоном-мстителем злодейской парочке, обманувшей его. О, в таком случае я умру с восторгом!

— Зачем ты думаешь о женщине, оставившей тебе своего сына, ты должен забыть о ней, — сказал Аполлоний. — Как должен забыть и о том, кто не достоин носить твое имя.

— Нет, я не могу, я не в силах забыть свой позор.

— Напрасно, теперь ты не должен обращать внимания даже на то, что человек, носящий твое имя, опозорил его.

— Как, он опять что-нибудь натворил?

— Глупости, пустяки, на которые не стоит обращать внимание. В твоем теперешнем положении ты не должен знать об этом. Даже не глупостью, а сумасшествием можно назвать его поступок, потому что иначе нельзя объяснить такой цинизм в столь юном возрасте. Впрочем это его дело, а не мое.

— Аполлоний, ты скрываешь от меня что-то ужасное. Говори, умоляю тебя, наконец, приказываю.

— Вецио, будь великодушен, не заставляй меня говорить о том, что позорит твое знаменитое и честное имя, что может разорвать твое сердце… отца.

— Я ему отец? А кто может это доказать? И ты, Аполлоний, смеешь его так называть! Ты что, насмехаешься надо мной? Это жестоко с твоей стороны! Нет… он не сын мне… хотя и носит мое имя, которое он осмелился опозорить, запятнать грязью. Итак, говори Аполлоний, рассказывай мне все, не смей ничего от меня скрывать.

— Он влюбился в распутную женщину, одну из наложниц печально известного всему Риму Скрофы, рабыню-гречанку, ввел ее в свой дом, купив на вес золота, отпускает на волю, а что ужаснее всего, говорят, хочет на ней жениться. Последнее кажется невероятным, такой поступок противоречил бы всем гражданским и общественным законам Рима.

— Влюбился в распутную женщину, наложницу содержателя гетер Скрофы! Да, поступок, вполне достойный сына преступницы и прелюбодейки. И этот человек носит мое имя! Нет, я не допущу, чтобы меня так оскорбляли, клянусь прахом моих предков, не допущу! Если бы пришлось его казнить, я бы не стал колебаться!.. Нет, он этого не сделает… Иначе я поступлю с ним так же, как Брут и Манлий[160] поступили со своими сыновьями.

— Не забудь, что времена меняются, народ обожает этого юношу и защитит его даже от справедливого суда.[161]

— Значит я должен молча проглотить оскорбление!

— Нет, Но тебе надо использовать более надежный способ. Ты давно решил лишить его наследства. Сделай лучше — объяви его незаконнорожденным. Всего две строки в твоем завещании отнимут у него твое имя, а вместе с ним и все твое состояние. Напиши, что Тито не твой сын, а Терции Минуции и Авла Гиенция. Поверь мне, этих строк вполне достаточно для того, чтобы нежный друг публичной женщины не смел больше оскорблять имя потомка знаменитых медиастутиков.[162]

Некоторое время старик угрюмо молчал, лишь глаза его недоверчиво и злобно сверкали из-под нависших бровей.

— Итак, — наконец заговорил он, — дом Вецио, тебе не суждено удержаться без позора, так разрушайся же, падай, но без стона и слез! Аполлоний, позаботься о свидетелях на завтра, а сейчас позови моих слуг, пусть отнесут меня в постель, я чувствую себя слабым, а мне надо сохранить силы хотя бы на несколько дней.

Аполлоний хлопнул в ладоши, явились два невольника и понесли обессилевшего старика в его опочивальню. Лукавый египтянин почтительно поцеловал руку Марка Вецио и удалился. Выйдя на улицу он сквозь зубы проговорил:

— Скоро всему конец. Завтра утром будет составлено духовное завещание и его внесут в списки претора. Я же надеюсь получить право римского гражданства. А вечером… вечером увеличу дозу яда, с помощью которого я стану хозяином дома, где должен был жить и умереть рабом.