— Или признаться, что в глубине души вожделел аятоллу.

Другая половина.

— А какой расклад у нас?

— В этом и фокус. Все происходит само собой, без нашего вмешательства. Со стороны кажется, что мы идем верной дорогой…

— Точно, как будто…

— Как будто мы выше всего этого…

— О, мне нравится быть выше этого. Я хочу остаться выше этого. Это возможно? Мы можем быть выше этого?

Все кивают.

— Мы не даем прямых комментариев. Мы проповедуем осторожность…

— И всем сердцем надеемся, что бла-бла-бла…

— Молитвы всего народа…

— Дело тут не в политике…

— Вернемся к процессу бла-бла-бла.

Он опять смотрит в окно, солнце уже встало, и облака, поблекнув, стали снова серыми и белыми. Там, за облаками, Вашингтон. Два дня. Ему кажется, что он генерал, готовящий войска к нападению на огромный город. Что они прошли долгий путь от Сакраменто до Вашингтона. Хороший получился бы фильм. Он возвращается к двери, это позиция ему нравится больше всего.

— Цифры? Цифры уже есть?

Все переглядываются и улыбаются.

— Пока только предварительные…

— Но они у нас есть?

— Уиртлин[37] хочет сам их представить.

— Но цифры у нас есть?

— Да. Цифры есть.

Он ждет.

Присутствующие с трудом владеют собой.

— Одиннадцать.

Он роняет руки. Господи. Это произойдет.

— Одиннадцать? — Он неподвижно стоит в дверях, Герцог пополам с Гомером Пайлом[38].

— Я хочу сказать, что есть предел погрешности, и это не влияет на…

— Одиннадцать? За два дня до?

— Да, сэр. Нам не победить.

Все косятся на него. Нам не победить? Неудачная фраза, особенно учитывая позорные ляпы этого лета по Ку-клукс-клану и Тайваню, его заявление о том, что деревья загрязняют окружающую среду, и не следует тратить деньги, финансируя интеллектуальное любопытство, его умение пугающе далеко уходить от темы и говорить, что бог на душу положит, в результате чего он теряет по восемь пунктов в неделю. Они не могут позволить ему сбиться снова. Впрочем, он, кажется, не замечает их забот. Он обладает девичьей памятью. И большим запасом самоуверенности. Но важнее всего: он обладает 11 процентами поддержки. За два дня до.

— Как вы сказали только что? По поводу надежды?

— Мы всем сердцем надеемся…

— Нет. Постойте. — Он улыбается.

Улыбка освещает его лицо — чистейшая радость семидесятилетнего ребенка.

— Это Я всем сердцем надеюсь.

Все молча смотрят на него. Значит, вот как. Вот как оно бывает.

— Теперь речь идет обо мне. Я в глубине души надеюсь.

Он задерживается в дверях еще на минуту, глядя, как они занимаются своими делами. Потом идет по коридору к себе, выключает свет и ложится на спину в постель. В темноте прислушивается к собственному дыханию и пытается угадать, какой галстук ему выберут на завтра.

Дэвид Бест пытается вылезти из зеленовато-желтого «Меркьюри Бобкет», руль впивается в его живот, словно нож в толстый ростбиф. Наконец, выбравшись, он презрительно смотрит на машину, захлопывает дверцу, поворачивается и сталкивается лицом к лицу с Винсом Камденом.

Дэвид отскакивает и прикрывает рукой грудь.

— Винс. Господи. Напугал до смерти.

— Не могу поверить, что ты поселил Рея-Прута здесь.

Дэвид еще не оправился от страха.

— Что? Ты о чем?

— Рей Скатьери. Ты включил его в программу по защите свидетелей и поселил в Спокане. Господи, Дэвид. Ты хоть знаешь, кто он такой? Он зверь.

Толстые щеки Дэвида вспыхивают. Он оглядывается и сжимает губы.

— Черт тебя побери, Винс. Тебе не разрешается вступать в контакт с другими участниками программы…

— Да уж, контакт у нас получился что надо, — огрызается Винс.

Дэвид мрачнеет. Озирается за одно плечо, потом за другое.

— Пошли со мной.

Винс следует за Дэвидом в здание. Час еще ранний, и в фойе никого нет. Стальные двери лифта разъезжаются, они молча поднимаются на шестой этаж, Дэвид старается не встречаться взглядом с Винсом. Винс подавляет зевоту. За последнюю неделю он спал всего несколько часов.

Обшитая дубом приемная маршала безлюдна. Они входят в кабинет Дэвида, он садится за стол, упирается в него разведенными в стороны руками — поза капитуляции или бесконечного количества возможностей, если это не одно и то же.

— Ладно, — говорит Дэвид. — Куда теперь?

— Что?

— Если свидетели вступают в контакт друг с другом, мы перевозим одного из них. Ну и… куда? Сам выбирай. Куда тебе хотелось бы уехать?

— Я не… — Винс смотрит в небольшое окошко. Хмурое утро. Он об этом не думал. Конечно. Почему не дать им перевезти тебя в другое место? Уехать от Прута, Ленни, от того, что велел ему сделать Готти, и просто… исчезнуть. Начать сначала. С чистого листа. Просто сбежать.

Дэвид лезет в ящик стола, достает карту и разворачивает ее на столе между ними.

— Ты как-то говорил, что хочешь открыть свой ресторан? Хорошо. Мы поможем. Выбери город, а мы подыщем помещение.

На карте изображена вся страна, расчерченная венами шоссе и рек, испещренная горами, штаты обведены черным, раскрашены разными цветами, столицы помечены звездочками. В этих знакомых очертаниях есть какое-то утешение. Проводишь пальцем по границам штатов и вспоминаешь мозаику из начальной школы. И теперь то же самое: каждый штат — элемент мозаики, ровные параллельные края Теннеси, прямоугольники в центре страны, причудливые изгибы штатов, граничащих по рекам. В детстве ты вынимал из мозаики маленькую лесистую Флориду и Айдахо и играл ими, как пистолетами. Боже, ты стрелял из Флориды в других детей!

— Гавайи? — подсказывает Дэвид, будто предлагает выпить. — Калифорния?

Винс переводит взгляд с карты на портрет президента Картера — даже четыре года назад в его лице было заметно бремя страха и необходимости выбирать — и принимает решение.

Краткое мгновение иногда способно соединить тебя с твоим временем. Президент Картер смотрит на него в молчаливом согласии. Так оно бывает: живешь себе своей жизнью, но каждые четыре года тебе дают совет, крошечный совет о том, как все должно развиваться дальше. Он и конкретен, и абстрактен подобно черным границам штатов — скромный совет о том, в каком направлении идти. Разумеется, это циничный процесс: ответный, упрощенный, неверно направленный, но черт возьми, каждые четыре года тебя заставляют остановиться и понять, что ты часть чего-то большего. И каждый раз это крошечное гребаное чудо.

Винс касается головы кончиками пальцев и тихо произносит:

— Зачем ты перевез сюда Рея-Прута, Дэвид?

Дэвид отталкивается от стола.

— Винс. Я не могу говорить с тобой об этом.

— Дэвид, он плохой человек…

— Он, вероятно, самый ценный свидетель в стране, Винс.

— Но почему сюда? Обязательно надо было перевозить его сюда?

Дэвид высоко поднимает широкие плечи.

— А чем мы занимаемся, Винс? В программе три тысячи человек, многие из них достаточно неглупы, мы не можем поселить их в Нью-Йорке. Или Детройте. Или Кливленде. Или в любом другом месте, где работает мафия. Значит, вычеркиваем двадцать крупных городов с пригородами. Минус Вегас. И Атлантик-Сити. Что остается? Лексингтон? Де-Мойн? Феникс? Спокан? Ну, скажи. Где, по-твоему, нам найти свалку, Винс? В какой район свозить мусор? Куда нам, по-твоему, отправить такого человека, как он? Куда нам, по-твоему, отправить такого человека, как ты?

Винс заслужил эту издевку.