— Садись, — приказал он.

Я села. В серьезности намерений Робина сомневаться не приходилось. Он опустился в кресло напротив.

— Очень симпатичные часы. — Я заметила кошмарные стенные часы в виде солнца.

— Тоже от прошлого жильца, — пояснил он. — Их вряд ли можно назвать симпатичными.

— О, не знаю, — сказала я, подумав, что, может быть, нам стоит сосредоточиться на обсуждении дизайна. — Мне они кажутся вполне милыми.

— Хочешь, чтобы я подарил их тебе на свадьбу? — холодно поинтересовался он.

— Можно, я воспользуюсь твоей ванной?

— Нет, — сказал он.

Грубиян.

— А почему ты сейчас не в крепких объятиях своего суженого?

— Не твое дело. Мне просто нужно немного времени. Антракт, чтобы все обдумать. Ты ведь знаешь, — я пожала плечами и беспечно рассмеялась, — что полагается делать нам, женщинам, после того как нас позвали замуж…

— И каково это, быть обрученной? — Он наклонился ко мне.

— Своеобразно, странно, я не знаю… Почему бы тебе не попробовать? У тебя ведь есть подруга.

Внезапно он стал таким грустным, что я почувствовала огромный прилив сострадания. Ведь, в конце концов, я была так счастлива (это ощущение тут же покинуло меня, но я не сомневалась, что оно скоро вернется), а у Робина не осталось ничего, кроме, судя по его виду, предстоящего сильного похмелья. И я решила заявить о своей невиновности.

— Робин, конечно, сегодня в театр мы пошли вместе, но я никогда не говорила, что нас объединяет что-то помимо дружбы. Ты не можешь винить меня за…

— За что?

— Ну, например, за то, что… если ты чувствуешь себя униженным. Просто хочу сказать, что мне очень жаль.

— Спасибо тебе большое, но в извинениях нет никакой необходимости. — Он издал некое подобие стона. — Черт возьми, Джоан, ведь, когда мы встретили его в театре, он, как мне показалось, тебе даже не нравился, а теперь ты собираешься за него замуж? Как это могло произойти?

— Думаю, это случилось, когда я поняла, что он чувствует то же самое по отношению ко мне.

— И что же это был за чудесный момент? — с раздражением спросил Робин, соединяя подушечки пальцев и хлопая ими, как доведенный до бешенства директор школы.

— Ты не видел его в ток-шоу по телевизору? — спросила я.

— Нет, — устало ответил он, — говори по существу.

Хлоп, хлоп — шлепали пальцы. Я во всех деталях пересказала разговор о замечательном школьном преподавателе из Чизвика.

— Джоан.

— Да, Робин.

— Бедная Джоан.

— Да, Робин?

— В Чизвике живет не один замечательный школьный учитель.

Странно, однако любопытно.

Он вздохнул очень глубоко, от всего сердца.

— Мне не следовало бы говорить тебе, но он… — Робин кивнул в сторону стопки книг на столе. — …Верил в абсолютную правду. Поэтому я скажу. — Он с грустью посмотрел на меня. — Есть еще… я.

Все ясно.

— Да, Робин, — осторожно начала я, — но я тебя не люблю.

Он мрачно усмехнулся:

— Знаю.

— Послушай, — я старалась говорить как можно более доброжелательно и спокойно, — я люблю Финбара Флинна, а он любит меня. Мы собираемся пожениться… — Я решила немного приукрасить правду, чтобы мои слова прозвучали более убедительно. — И дело в том, что со Дня святого Валентина мы любовники…

— О нет, — сказал Робин, — дело как раз в этом.

— Прости?

Тишину нарушало только шипение газа.

— Вы с Финбаром не любовники. Финбар и я, мы — любовники. Вам с Финбаром только предстоит, как выразился бы Лоуренс, пережить неистовые страсти любви…

Ш-ш, ш-ш — шумел газ.

Мы сидели напротив друг друга, и, насколько я помню, я размышляла о том, что же произошло с верностью, и пришла к выводу, что она осталась в прошлом веке. И естественно — разве могло быть иначе? — едва я об этом подумала, зазвенел звонок.

Робин поднялся. Я ожидала, что он по меньшей мере встанет на голову и сделает двойное сальто, но нет — он просто вышел, достаточно спокойно, из комнаты и направился к входной двери.

Я слышала стук каблуков в коридоре.

Я слышала скрежет дверного замка.

Я слышала скрип открывающейся двери.

Почувствовала дуновение ветра по полу. И услышала знакомый бархатный голос:

— Мой дорогой Роб, я не мог не прийти. Раздался шорох шагов, шелест одежды, щелкнул замок… и стук двух пар каблуков приближался к комнате.

Я мечтала стать невидимой. Но Семела над моей головой лишь рассмеялась и отказалась помогать.

Они вошли вместе. Сначала Робин, за ним Финбар. Робин посмотрел на меня, а потом вынужден был отвернуться — длинные пальцы Финбара обвили его шею, он заключил Робина в объятия.

«Что происходит? — задавала я себе вопрос. — Какая-то репетиция?» Если это так, то скоро состоится премьера, потому что с моей точки зрения играли они идеально. Но почему язык моего новоиспеченного жениха так глубоко во рту у Робина?

Я кашлянула — это показалось мне наиболее приемлемым, — и Финбар прекратил свои дентальные исследования. Но так и не оглянулся. Его чувства в этот момент были мне хорошо знакомы: ты думаешь, что стоит тебе не заметить чего-то, и оно исчезнет.

— Боюсь, — тихо обратился Робин к Финбару, — ты только что проиллюстрировал мой рассказ, прерванный на середине.

И тогда дуайен привлекательности повернулся и затравленно посмотрел на меня темными глазами. Один раз, чтобы быть уверенным, он моргнул, а потом произнес: «О Господи!» — настолько громко и трагично, что это на тот момент могло бы считаться его лучшей ролью.

«Ах ты, педик, свободный от предрассудков», — подумала я.

И спасаясь из безвыходной ситуации, потеряла сознание.

Они усадили меня в кровать Робина, закутали в одеяло и вложили в руку чашку с «Боврил»[33].

— Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, — устало сказала я. — Просто замечательно. Сейчас быстро выпью чай и отправлюсь в «Палас».

Кто-то, по-моему Робин, положил ладонь мне на лоб.

— Это не бред, — кисло заметила я.

Мне хватило доли секунды, чтобы прийти в себя. Я — в одеяле, с горячей чашкой, с одной стороны от меня расположился кельт с угрюмым выражением лица, а с другой — ангел с прекрасным ликом. Неплохая современная пародия на триптих Беллини под названием «Мадонна с чашкой бульона и два грешника».

— Как ты мог? — Я взглянула на Финбара, который смотрел на меня с беспокойством, вполне уместным в данный момент.

— А почему нет? — Он пожал плечами. Беспокойство сменилось открытым, крайне привлекательным озорством.

Я хотела выплеснуть на него бульон, но вдруг обессилела от страстного желания.

— Послушай, — продолжал он, — меня нельзя назвать респектабельным человеком. И я никогда не считал себя респектабельным. Я не могу вести себя, как простой бухгалтер, да ты бы никогда и не заинтересовалась мной, если бы я им был. — Пока я пыталась разобраться с логикой этого потрясающего заявления, он продолжал: — Ты больше, чем кто-либо, должна понимать это.

— Почему?

Он очень ласково прикоснулся к моему лицу.

— Потому, моя дорогая малышка, что ты сама крайне эксцентрична.

Я была вынуждена задать неизбежный вопрос, хотя была уверена, что заранее знаю ответ:

— Почему ты сделал мне предложение?

— Мне это показалось правильным. Я ничего не планировал… И не собирался в этот вечер совершать настолько серьезный поступок, просто так получилось.

— Хотел пустить пыль в глаза тому киношнику? В твоей жизни должна была присутствовать женщина?

— Герань, — сказал Финбар, — в моей жизни была женщина. Ты.

— У тебя был еще и он. — Я махнула чашкой в сторону Робина: тот был не только подавлен, но и переживал сильное похмелье. Откровенно говоря, я считала, что его мучения вполне заслуженные.

Робин тихо произнес:

— Если бы ты согласилась выслушать меня, когда я вернулся из Канады, этого могло бы не случиться.

К тому моменту я уже допила бульон. В противном случае я поступила бы так, как собиралась с Финбаром (хотя с большим трудом сдержалась).