Осознав смысл его слов, я перестала его слушать и заорала:

— Знаешь что?

Чашка Пимми зазвенела на блюдце.

— Мы с мужем…

— Да? — Он выглядел озадаченным. — Я звонил тебе в Рождество. Он снял трубку.

— Мы с мужем не живем вместе! И ты можешь поместить этот факт в копилку примеров лоуренсовской верности и хранить его там.

— О, — протянул он. — А я думал…

— Я живу одна, — устало произнесла я. — По-прежнему одна. И мне это нравится.

— Что ж, — обрадовался Робин, — значит, я могу как-нибудь навестить тебя, чтобы обсудить то, что хотел.

— Нет, Робин.

Слишком громко. Ложечка Пимми со звоном упала на пол.

— Джоан, но мне нужно кое-что сказать тебе.

— Если это как-то связано с верностью, Робин, лучше оставь при себе, прошу. И все же, как твой канадский роман?

— Джоан, пожалуйста. Я очень сильно изменился и хочу поделиться этим с тобой. Джоан, умоляю, я был бы очень признателен, если бы ты позволила…

Я вспомнила блокирующий захват регбиста в моем холле и толстые розовые губы.

— Нет. Ты милый мальчик (да простится мне это), но — НЕТ.

Что бы он ни собирался сообщить мне с унылым видом, его речь заглушил звонок, возвестивший о необходимости вернуться к работе.

— Я решила, — сообщила я ученикам четвертого класса, — что в этом семестре мы обратимся к некоторым поэтам двадцатого века. Вы можете назвать мне кого-нибудь?

— Байрон, — сказала одна из самых сообразительных девушек.

Меа culpa. Моя вина…

— Страница тридцать один в ваших сборниках, Томас Элиот. — Я медленно просматривала названия, и меня словно током ударило, когда, листая страницы, наткнулась на строку «Двенадцать…», — я быстро перевернула страницу: ни дети, ни я сейчас не были к этому готовы.

— Сначала почитаем немного из «Практического котоведения». Страница тридцать восемь.

— Мисс, разрешите?

— Да, Шарон?

— А это не он написал мюзикл о кошках?

— Ну, как сказать…

— Я так и подумала. Мы смотрели его в Рождество вместо традиционного спектакля. И дома есть запись. Если хотите, я могу принести ее. Отличная музыка, просто классная…

В этот момент электрическое напряжение пропало, как внезапно стихает гул выстрелов после объявления о прекращении огня.

Я не успела осознать, что происходит, а они уже стояли на пороге моего дома с чемоданами и горой обвинений. Это произошло в пятницу, — предстояли первые выходные после начала семестра.

Мать была в слезах, отец шаркал ногами и выглядел угрюмым.

— Мы были вынуждены приехать, — произнесла мама, хлюпая носом.

— Разреши нам войти, — сказал отец, поднимая чемоданы, размеры которых взволновали меня.

— Господи, что вы здесь делаете?

— Джоан, ради Бога, впусти нас. Мы не можем разговаривать на пороге. — Отец поставил багаж в холле, снял кепку и провел рукой по волосам — от уха до уха.

Похоже, случилась настоящая беда.

— Что такое? Почему вы не сообщили мне?

Они подошли ближе.

— Ты одна? — спросила мама, поднимая влажные глаза над носовым платком.

— Конечно, одна.

— Ее здесь нет?

— Кого?

— Этой чернокожей?

Я вспомнила.

— Нет, нет, — весело сообщила я. — Она уже уехала. Больше здесь не живет.

— Что ж, — сказал отец, проходя за мной в кухню, — думаю, это уже хорошая новость.

— О, Джоан, — мама встала позади отца, ее голос звучал трагически, — что с тобой происходит? Почему ты не сказала нам в Рождество, что все настолько плохо?

Я налила воду в чайник и попыталась собрать обрывки мыслей, — приезд родителей внес полную сумятицу. Я имею в виду — я только что вернулась из школы, чувствовала себя вполне нормально и была счастлива, потому что взяла новые книги из библиотеки на уик-энд и предвкушала два приятных, спокойных дня. А теперь вот это.

Я подумала, что, может быть, сплю. Повернусь медленно, и они исчезнут. Так и сделала, но родители стояли на месте — по-прежнему в небольшой очереди из двух человек: отец с холодным взглядом и мать, заплаканная и недовольная.

— Что все это значит? — спросила я.

Отец подвинул стул матери, а потом сам присел возле кухонного стола.

— Может быть, вы хотя бы разденетесь?

— Сядь, — приказал отец. Я повиновалась. — Джоан, у нас был подробный разговор с Джеком.

— О чем?

Мне удалось не дать гневу вырваться из груди, поэтому голос прозвучал беспечно и ровно. Я поздравила себя с этим.

— Ты прекрасно знаешь.

— Джоан, он очень беспокоится о тебе. Это действительно так. — Мама залилась слезами. — И мы то-о-о-же…

— Но волноваться не о чем. — Гнев уже подкрался к горлу. — В любом случае вам не следовало говорить с Джеком обо мне. Он не имеет никакого отношения к моей жизни. И ничего о ней не знает.

— Напротив, — проговорил отец с необычным для него пафосом, — похоже, он знает очень много. Гораздо больше, чем мы.

— А потом мы обсудили происшедшее с отцом Робертом, и он рассказал нам, что ты говорила ему в Рождество, и… Что ж, мы были вынуждены приехать. Успели на утренний поезд. — Мама снова закрыла глаза платком и начала лить слезы.

— Джоан, ты ведешь себя очень глупо.

— Пап, пожалуйста, не нужно со мной так разговаривать. Я не маленькая девочка.

— А ведешь себя именно так.

— Как?

— Все это… — Он повел рукой в перчатке. — Эта чушь о женщинах…

Посыпались монеты, зазвенел звонок, замигали огни, и джек-пот — понимание — прямо-таки хлынул на меня. Я откинула голову и громко расхохоталась.

Учитывая обстоятельства, это привело моих родителей еще в больший ужас.

— Все это неправда, — объяснила я. Потребовалось приложить большие усилия, чтобы хотя бы немного взять себя в руки. — Я просто выдумала все, чтобы Джек оставил меня в покое. Я не лесбиянка.

Отец замер, скривив рот от отвращения, мать зажмурилась и содрогнулась.

Я поднялась, чтобы приготовить чай.

— А как же та девушка, которая здесь жила?

Я покачала головой, пересчитывая пакетики с заваркой.

— А ребенок?

— Это, — произнесла я, осторожно накрывая чайник крышкой, — правда. Остальное, — я расставила чашки, убеждая себя: «Держись естественно, что бы ты ни делала, держись естественно», — была чистая фантазия.

— Джек считает, что ты немного не в себе после того случая.

Как бы мы жили без эвфемизмов?

— Послушай, папа, я делала аборт без всякой радости. Но из-за этого не сошла с ума. Ужасно принимать такое решение, но сумасшествие не относится к его многочисленным последствиям.

— А что это за история про пятое измерение? Я не понял, о чем ты говорила.

Гнев — а я была уверена в своей правоте — вырвался из моего горла и, оказавшись на языке, стал еще сильнее.

— Тогда ты, черт возьми, должен был спросить у меня, а не кивать с таким видом, будто понял!

— Хорошо, хорошо. — Он оказался рядом и гладил меня по волосам — так, как делал это раньше, когда что-то не ладилось. Но он больше не был непогрешимым отцом.

— Успокойся, Джоани, все наладится. Мы рядом и можем помочь тебе. Именно для этого нужны родители. Просто скажи, что нам сделать.

— Вы можете пить чай, — ответила я, снова становясь взрослой, — и слушать.

И, как в абсурдном финале комедии ошибок, я все им рассказала. Честно. Они не были в восторге, но, похоже, смирились. Я поняла это, когда мама начала пудрить нос. Когда я закончила, а чайник абсолютно остыл, их лица омрачала лишь легчайшая тень сомнения.

Из-за этой тени или потому, возможно, что я устала говорить так много правды в свою защиту, в конце я добавила чуточку лжи, просто для гарантии.

— В любом случае, — сказала я, — вам больше не нужно волноваться, нормальная я (а что такое норма?) или нет. Потому что у меня есть друг.

— О, как здорово, — обрадовалась мама. — Мы можем с ним познакомиться?

И поэтому мне пришлось, крадучись, пробираться к телефону в крайне неподходящее, позднее время — нужно было позвонить Робину Карстоуну. Пока родители устраивались в свободной комнате (они отвели мне неделю на отпущение грехов), я спросила Робина, не выручит ли он меня и не согласится ли пойти со мной и моими родителями в театр. Больше я ни о чем его не предупредила.