— Креолки, конечно, всегда выглядят моложе своих лет, но готов поклясться, что вам ни днем не больше двадцати четырех.

— Двадцать пять, — сказала она беспечно, скрывая боль, которая захлестывала ее всякий раз, как она вспоминала, что мужчины попросту отвернулись от нее. — Я… как это по-английски? Я оказалась уже «за пределами для любого креольского джентльмена».

Он смотрел на нее таким потрясенным взглядом, что у Камиллы перехватило дыхание.

— Они дважды глупцы. Во-первых, потому, что не похитили вас до того, как вы оказались «за пределами», а во-вторых, потому, что посмели думать, будто женщина в двадцать пять лет теряет очарование.

Хоть комплимент и согрел ее, она не была уверена, стоит ли ему верить.

— Вы хотите сказать, что американцы думают по-другому? — она вздернула подбородок. — Я, например, сама слышала, как некоторых ваших леди называют старыми девами.

Он улыбнулся и наклонился к самому ее уху:

— Только не таких, как вы. — Его взгляд остановился на ее губах. — И уж, конечно, не таких красивых.

Совершенно уже смутившись, она покраснела. Сколько лет минуло с тех пор, как молодые люди хотя бы делали попытку ввести ее в краску. Боже, а когда ее последний раз приглашали на танец?! Если, конечно, не считать тех случаев, когда единственной целью ставилось выудить какие-нибудь подробности о ее семье, завоевавшей дурную славу пиратов.

И когда он спросил низким, чуть дрожащим голосом:

— Ну как у меня получается, мадемуазель? — на мгновение она испугалась, уж не прочел ли он ее возмутительные мысли. Но он добавил: — Я уже лучше вальсирую?

— Вы прекрасно вальсируете, — пробормотала она. Но мысли ее витали далеко от танцевальных па. Например, она думала о том, что пальцы его крепко переплелись с ее пальцами… что бедра его слишком близко, хотя и не дотрагиваются до нее… а дыхание согревает ей щеку.

Ох, нет, она слишком далеко зашла, такие размышления скорее подобают развратнице, нежели леди. Но до чего же все-таки странно, что раньше ни один мужчина не вызывал у нее подобных мыслей.

— Если уж я с вашей помощью так продвинулся в вальсе, — в голосе его слышались насмешливые нотки, — может быть, вы меня обучите и другим танцам? — Он вдруг перешел на хрипловатый шепот. — Мне почему-то мучительно захотелось пойти к вам в ученики.

Она подняла взгляд и натолкнулась на его странную улыбку, которая показалась ей несносной. Скорее всего, над ней просто издеваются, и ей следует немедленно обидеться. Но вместо этого она ощутила дрожь возбуждения.

— Думаю, вы выучили достаточно для одного вечера, майор, — лукаво усмехнулась она.

Музыка смолкла, и они остановились, но Вудвард не отпускал ее.

— Мадемуазель, — начал он, — не согласились бы вы…

— Ах, вот ты где! — прошипел позади нее знакомый голос. Она вздрогнула. Дядюшка! Она совершила ужасную ошибку, начисто позабыв о нем.

Майор выпустил ее, она обернулась и натолкнулась на гневный взгляд дяди Августа. Не подумав, что майор может знать французский, он заговорил громким шепотом:

— Сначала ты позоришь семью, громогласно у всех на виду подвергая мужчин критике. Затем ты бесстыдно пляшешь с варваром…

— Прошу прощения, — вмешался майор Вудвард на чистейшем французском. Лицо его вновь приняло жесткое выражение. — Ваша дочь просто…

— Вот еще! Она вовсе не дочь мне! — отрезал дядя Август. — Моя дочь никогда не повела бы себя столь возмутительно. Она мне всего лишь племянница, которая постоянно навлекает позор на наши головы.

Камилла хорошо знала, как дядя относится к ней, он никогда не позволял ей этого забывать, но тут ей стало нестерпимо обидно, что он так подчеркнуто грубо ведет себя на глазах у майора. Она отвернулась, скрывая набегающие слезы.

— Племянница, значит, — сказал майор Вудвард. — Но все равно вы не должны винить ее за то, что она приняла мое приглашение на танец. Я на этом настоял.

Она была благодарна ему за ложь, но дядюшку это вряд ли успокоит.

— Мне есть за что винить ее! — резко сказал дядя Август. — Прекрасно зная, что незамужняя женщина не вправе принять приглашение от человека, не представленного семье, она все же приняла его, — тон дяди стал снисходительным. — Поскольку американцы незнакомы с порядками, царящими в культурном обществе, вы не могли ожидать, что нанесете нам оскорбление, приглашая ее. Но она обязана была отказать вам незамедлительно! В будущем, уверяю вас, она так и поступит.

Камилла испуганно взглянула на майора, боясь, что он немедленно вызовет дядю на дуэль после такого высокомерного оскорбления. Вудвард действительно весь напрягся, рука потянулась к эфесу шпаги, но, видимо вспомнив, что нельзя нарушать столь хрупкий мир, с трудом воцарившийся в бальном зале, тем более что окружающие уже начали на них оглядываться, он спокойно взял ее руку и неспешно поцеловал.

— Благодарю за урок, мадемуазель, — тихо проговорил он, затем шагнул в толпу и исчез.

Она смотрела ему вслед, руку в перчатке жгло огнем. Урок. Она, конечно, поняла, что он имел в виду не урок танцев, а урок, преподнесенный ему дядей Августом. Первый она бы ни на что не променяла, а второй с удовольствием вычеркнула бы из памяти.

— Пошли, — бросил дядя, схватив ее за руку и потащив к двери. — Мы уезжаем сейчас же!

— Потому что я танцевала с американцем? — спросила она в недоумении, едва поспевая за его сердитым шагом.

— Нет. Потому что Дезире заболела. Юджина обнаружила ее на улице, ей стало дурно.

Мысли об американце как ветром сдуло.

— Боже мой! Что с ней?

— Наконец-то мне удалось привлечь твое внимание. Ты даже соизволила забеспокоиться. Но ведь именно это — самочувствие Дезире — и должно было волновать тебя в первую очередь! Ты обязана была присматривать за ней вместо того, чтобы отплясывать с этим америкашкой. Ты хоть понимаешь…

Но она больше не слушала брюзжания дяди по поводу ее ответственности. Единственное, что занимало ее мысли, — это Дезире. Уже третий раз на этой неделе ей становилось плохо. О двух первых случаях Дезире просила никому не говорить, потому что не хотела попусту беспокоить родных, и Камилла сохранила происшествие в тайне. Но теперь она сомневалась, что поступила правильно.

Что-то странное происходило с ее любимой кузиной. И пришло время выяснить, в чем дело.

— Я сказал «пригласи ее на танец», а не «увивайся за ней», — заметил генерал Уилкинсон майору Вудварду, когда тот подошел к своему командиру, стоявшему у стола с угощениями. — Теперь взбешенный дядя вообще утащил ее с бала.

Саймон посмотрел, как закрылась дверь за Камиллой Гирон, и с удивлением спросил:

— Вы знали, что это ее дядя?

— Не знал, пока мне только что не доложил об этом месье де Мариньи.

Бернард де Мариньи был одним из немногочисленных креолов, которые вели себя дружелюбно по отношению к американцам. И неудивительно, потому что в свои восемнадцать он был немыслимо богат и успел устать от жизни. Его покойный отец в свое время был самым богатым человеком в округе и избаловал сынка до отвращения. Так что он мог не обращать внимания на мнение окружающих.

— Она сирота, живет с дядей и тетей, — продолжал генерал. — Дядю зовут Август Фонтейн. Торговец хлопком, не слишком богат, но пользуется уважением благодаря своему происхождению. Считается, что он ведет свой род от какого-то из французских королей.

— Что ж, гордыня у него поистине королевская. Теперь понятно, почему он не желает, чтобы племянница танцевала с таким, как я. — Саймон налил стакан пунша и выпил одним глотком, от души пожелав, чтобы это было что-нибудь покрепче. — Оказывается, креольским леди запрещено танцевать с человеком, предварительно не прошедшим церемонии официального знакомства с семьей.

— А, ну да, — кивнул генерал. Он потягивал пунш маленькими глотками, скользя взглядом по лицам и нарядам собравшихся с легким пренебрежением. — Насчет этого у креолов целый свод правил. Традиции блюдут свято и заносчивы, знаете ли, чертовски.