Вот так однажды она и сказала Ефиму: «Получилось-то у вас с Надюшей куда как нескладно: хлебнуть вам беды по горло, и нам с Павлом Михайловичем, глядя на вас, горько... Что поделаешь? Видно, судьба».

И сами слова, и тон, какими были сказаны, оскорбили Ефима. Он понимал ход мыслей измотанной вечной нуждой уже немолодой женщины с больным мужем на буксире. Воспринять как благо ум зятя, его редкие душевные качества она, очевидно, не успела. К тому же, какой в них толк? Из добродетелей, и впрямь, шубу не сошьешь. И, верно, дурного помысла не имея, она ударила Ефима под самый дых. Он собрался сгоряча наговорить ей Бог знает что. Возможно, так и поступил бы, если бы теща к словам «Что поделаешь?» не добавила: «Видно, судьба». Не стоило искать особый подтекст или преднамеренную глубину в этом житейском заключении, тем более философский смысл. Тут было просто смирение пред всесильной судьбой, идти наперекор которой дело зряшное. Навалила она ей, пятидесятилетней женщине, еще одну поклажу на плечи... Ладно уж, кряхти, стони, а шагай!..

И Ефим все больше и больше веровал: на тернистом жизненном пути свел их с Надей всемогущий, ни одним гением не объясненный рок. Только, в отличие от тещи, он вкладывал в понятие «видно, судьба» не одну лишь ношу житейскую. Так в бессмертной «Аппассионате» Бетховена рок бросает человека в бурный водоворот бытия. Но человек борется из последних сил и побеждает: к сильным и упорным судьба милостива.

Как и следовало ожидать, Савва Козырь слова своего не сдержал. Едва Ефим появился на пороге его кабинета, он с фальшивой досадой запричитал:

-    Дорогой товарищ Сегал! Хотите браните, хотите казните — комнаты вам пока не подобрали. Потерпите еще месячишко-другой, тогда уж наверняка...

-    Наверняка снова обманете, — бесцеремонно вставил Ефим, - что ж, попробую поверить вам в последний раз. - Он резко повернулся и вышел.

Беседа с Козырем состоялась в первый день возвращения молодоженов из отпуска. На второй день их постигла новая неприятность: соседка Нади по барачной комнате привела какого-то малого, объявила мужем и оставила на постоянное проживание.

-    Как мне быть, Фима? - спросила Надя удрученно.

-    Ни тебе, а нам, - поправил Ефим, - выход теперь один: переберемся пока ко мне в общежитие.

- Да, но...

-    Понимаю, я уже говорил тебе: в нашей большой комнате сейчас живет один пожилой мужчина, и он раза два в неделю работает в ночную смену, по графику. Остальные ребята не успели вернуться из отпуска, куда-то «повыходили замуж», - пошутил невесело.

Вечером Надя собрала свои скромненькие пожитки и отправилась с Ефимом в новое прибежище.

А в редакции царило безвластие. Гапченко отбыл в МВД, Адамович пребывала, по обыкновению, на больничном листе. К возвращению Ефима и Нади из отпуска личный состав редакции представляли Крошкина, Пышкина и новенький сотрудник - Жора Белоголовкин, демобилизованный молоденький лейтенант, на гимнастерке которого сиял орден Красной звезды. Воевал Жора, очевидно, неплохо, но в журналистике, как вскоре выяснилось, взять хотя бы один «редут» не умел...

На плечи Ефима сразу же навалился непомерный груз. Доставалось и Наде, его единственной толковой помощнице.

-    А кто теперь подписывает газеты в свет? Кто читает полосы? - спросил он Анфису Павловну.

-    Твоя пгиятельница Дубова, - ответила та не без ехидства.

-    Мда-с! — кисло улыбнулся Ефим.

-    Вот тебе и «мда-с!», - передразнила Пышкина, - съел?.. Да, не забыть бы, она наказала: как только пгидешь из отпуска, явись к ней.

Дубова вскользь осведомилась, в добром ли он здравии. Не дожидаясь ответа, вперив в него пронзительный взгляд светло-зеленых глаз, спросила: - Позвольте поинтересоваться, почему вы не вступаете в партию?

-    В партию? - переспросил Ефим, не ожидавший такого вопроса.

-    Именно, в нашу партию большевиков, - отчеканила Дубова.

Ефим припомнил: такой же вопрос задавала ему и Горина. Ответить прямо, как тогда, он теперь не мог - собеседница не та. Лгать не хотел, ответил дипломатично:

-    Я полагал, Марфа Степановна, что вы пригласили меня поговорить о делах редакционных. А членство в партии, наверно, мое личное дело, по крайней мере к моей работе в редакции отношения не имеет.

-    Не-ет, ошибаетесь, Ефим Моисеевич, - Дубова по-рысьи сверкнула глазами, - ваша беспартийность прямо касается занимаемой вами должности ответственного секретаря, особенно в настоящее время: редактор - коммунист Гапченко уволился, заместитель - коммунист Адамович подолгу болеет. Нового редактора мы пока не подобрали. Ситуация в редакции сложилась чрезвычайная: беспартийный товарищ Сегал фактически руководит партийной газетой! Допустимо ли это?

Ефим пожал плечами.

-    Недопустимо! - Дубова хлопнула ладонью о стол. - Поэтому предлагаю вам быстренько заручиться рекомендациями и подать заявление о приеме вас кандидатом в члены ВКП(б). Просьбу вашу удовлетворим. Не мешкайте, оформляйте документы. Договорились? - Рысьи глазки сузились, колко поглядели на Ефима.

-    Я подумаю, - ответил он

- Что ж, подумайте, подумайте, да не мешкайте... Так-с, с этим вопросом покончено. Поговорим о планах ближайших номеров газеты.

С тоской и досадой слушал Ефим некомпетентные, но самоуверенные наставления заместителя секретаря парткома. Чуть ли не через каждое слово она подчеркивала железным голосом:

-    Помните, все материалы, предназначаемые для печати, должны отличаться высокой большевистской принципиальностью. Последовательно, день за днем, месяц за месяцем, надо показывать авангардную роль коммунистов на производстве, всегда и везде. Вам ясно?

-    Вполне.

-    Что же касается беспартийных стахановцев, - продолжала поучения Дубова, - то их надо освещать в печати как идущих вслед за коммунистами.

-    И, - вставил Ефим в тоне партийных наставлений, - выполняющих свой патриотический, стало быть, тоже партийный, долг.

Дубова замолчала, с удивлением уставилась на Ефима.

-    Именно это я и хотела сказать. Как вы догадались, Сегал?

-    По логике вещей, Марфа Степановна.

А логика его была очень проста: он вспомнил сравнительно недавний инцидент в этом кабинете, когда партсекретарша распекала его и Гапченко за отсутствие в очерке Сегала слов о партийном долге. По-видимому, Дубова об этом успела забыть. «А что если высокоидейную даму спешить с объезженного конька - хоть на раз лишить привычки проповедовать партийные догмы, хоть на минуточку заставить думать? - озорно прикинул Ефим. - Попробовать, что ли?»

-    Разрешите, Марфа Степановна, кое о чем вас спросить.

Дубова согласно кивнула.

-    Как секретарь парткома по идеологическим вопросам вы требуете систематически показывать в нашей многотиражке авангардную роль партийцев на всех участках производства.

-    Верно, - подтвердила Дубова.

-    Но я могу привести десятки примеров, когда беспартийные рабочие трудятся лучше своих партийных товарищей. Кому в таком случае принадлежит авангардная роль? - Ефим замолчал в ожидании ответа.

Учуяв подвох, Дубова начала сосредоточенно барабанить рыжими пальцами по столу, потом подняла рысьи глаза на Ефима, покачала головой:

-    Не понимаю вас, Сегал, поясните свою мысль.

-    По-моему, я выразился доходчиво, но если вы настаиваете, пожалуйста... Вот, к примеру, во втором механическом есть передовая бригада слесарей, вы, наверно, знаете Юрия Иванова. Он беспартийный, восемнадцать членов его бригады - тоже. Получается: полностью беспартийная бригада - лучшая не только в цехе, но и на заводе. В том же цехе бригада во главе с коммунистом Тереховым постоянно отстает от бригады Иванова. У кого в данном случае авангардная роль? Если я как журналист припишу ее Терехову, то вместе с нашей газетой окажусь лжецом и фальсификатором. Как быть в этом случае?

Дубова густо покраснела. Надежно объезженный партийный конек неожиданно взбрыкнул, сбросил всадницу... Ой, как нехорошо, непривычно, неуютно...