-    К сожалению, я не силен в секретах штампов, - сказал он сдержанным холодноватым тоном. - В инструментальном у нас есть рабкор, Евстигнеев, толковый парень. Он поможет вам.

-    Евстигнеев? Не позабыть бы!.. Спасибо, побегу! - Она ушла с подозрительной торопливостью

«Штампы, Евстигнеев, обманщик-офицер... Чепуха какая-то», - с досадой думал Ефим.

Ему вдруг показалось химерой, блажью его решение жениться на Воронцовой. Что из того, что он, увидев в Наде воплощение своего идеала, сразу полюбил ее, сразу уверовал, что она самой судьбой ему предназначена! У нее-то усцело зародиться ответное чувство?.. Судя по всему, она знать не знает, ведать не ведает о его грандиозных планах, касающихся ее.

«Ну и осел же ты, — разносил он себя, - сам-то какие строки сочинил под утро: «Еще ничего не осознано, только начало пути...» Выходит, он еще ничего не осмыслил, а она уже от него без ума!.. Глупейшая самоуверенность и ничего более! Похоже, Ефим, придется тебе хорошенько побороться за Надину любовь... Но как же рок?..»

-    Сегал! Ефим!.. - послышался ему словно издалека и неправдоподобно голос редактора. - Ты. случайно, того, не оглох? - Гапченко взирал на него с крайним удивлением.

-    A-а! Здравствуйте, Федор Владимирович! Я так, задумался.

-    Ну-ну, бывает... Пошли ко мне, есть хорошие новости. - Редактор панибратски, как никогда до сих пор, обнял сухой рукой Ефима за плечи. Он был возбужден, на хронически зеленовато-бледных щеках проступило подобие румянца.

-    Утвердили, Ефим, утвердили! - восклицал громко Гапченко, пританцовывая, кружась по кабинету, хлопая себя ладонями по бокам. - Живем!.. Ура!..

Ефим изумленно глядел на своего, вдруг неузнаваемо преобразившегося, шефа: таким он его никогда не видел. Что это с ним?

-    Не иначе, как вы выиграли сто тысяч, Федор Владимирович, а то чего бы так ликовать?

- Чего?! Вот чудило! Ха-ха-ха! - Гапченко расхохотался раскатисто.

Ефим и не предполагал, что угрюмый, вечно озабоченный человек может так заразительно, открыто смеяться.

-    Утвердили, говорю тебе, понимаешь, утвердили! - в восторге повторял Гапченко. - Прощай, редакция! Да здравствует МВД!.. Понял, дурашенька?

-    A-а!.. Понял... Поздравляю. Хотя, в общем-то...

-    Что, «в общем-то», «в общем-то»? Да понимаешь ли, голова твоя садовая, какое счастье мне привалило, понимаешь? Конец нищете! Она меня вот как душит. - Гапченко сжал костлявыми длинными пальцами горло. - Вот как! Но, слава Богу, конец. Скоро заживем, получим, конечно, хорошую квартиру, снабжение соответствующее и все прочее...

Гапченко сделал еще несколько патетических высказываний, потом вроде опомнился, успокоился, сел за свой, теперь бывший, рабочий стол.

-    Завидуешь мне, Ефим, признайся откровенно, завидуешь, а? - он пытливо заглянул в глаза Ефиму. - Ясно, завидуешь, как тут не позавидовать!

Ефим задумался. Ошибается Гапченко. В памяти всплыли Андреич, Зарудный с их леденящими душу рассказами... Вот и Гапченко становится рыцарем Лубянки. Завидовать?!

-    Какую работу вы там будете выполнять? - спросил он.

-    Год спецучебы сначала, а там... следственную, скорее всего, - подчеркнул с гордостью экс-редактор.

Неизвестно какая сила помешала Ефиму произнести пренеприятнейший для слуха Гапченко монолог.

-    Что ж, вам виднее, - сказал он уклончиво, - честно говоря, это не по мне. Как говорится в Святом писании: «каждому - свое».

В другое время Гапченко непременно переспросил бы, а возможно и допросил с пристрастием, почему не по нему, Сегалу, работа в столь почетном в СССР месте. Но привалившее счастье размягчило его душу и вскружило голову.

-    Неисправимый ты чудак, Ефим, ей-богу, - почти добродушно сказал он. - Небось рад, что ухожу? Надоел редактор-брюзга?

Ефим не успел ни обрадоваться, ни опечалиться неожиданному уходу редактора; чуть поразмыслив, ответил:

- Чему радоваться? Вдруг ваш преемник окажется для меня хуже вас! Кстати, кому вы собираетесь передать бразды правления, не Адамович, случайно?

-    Именно ей, пока партком не подберет подходящей кандидатуры.

Кровь бросилась в лицо Ефиму.

-    Вот так-так!.. Хуже не придумать!..

-    Могут придумать и хуже, - усмехнулся Гапченко, - ничего... Знаю, ты Софью терпеть не можешь... Сочувствую. А расстраиваться не советую: ее редакторство долгим не будет, ни партком, ни, тем более, райком ее на это место не утвердят: не потянет. Да и... - на радостях разоткровенничался Гапченко, - анкетные данные не те.

Ефим не стал уточнять о каких анкетных данных говорит редактор. Без того ясно: Адамович - еврейка.

-    Да-ас! - невесело протянул он, - перспективка! Мне с Адамович не сработаться: тупа, как пень, норовиста, что дурная лошадь. Хоть беги отсюда.

-    Вот как? - Гапченко довольно усмехнулся. - Значит, со мной тебе работалось не так уж скверно?

-    Значит, — согласился Ефим, — все под солнцем относительно... Да, чтобы не забыть, где мой фельетон о Козыре?

Гапченко будто подменили. Он почесал пальцем в затылке, нехотя сказал:

-    Знаешь, я показал фельетон Смирновскому. Он его прочел. Покраснел, кольнул меня взглядом. Зачем, спрашивает, ты мне эту пакость демонстрируешь? Разве можно такую черную статейку публиковать? Опять за старое - шельмовать руководящие кадры? Мало ли что твоему Сегалу на ум взбредет?.. Резолюции моей не получишь. Возьми эту стряпню и употреби в уборной после нужды.

-    Так и сказал? - зачем-то переспросил Ефим, хотя ни на секунду не сомневался: павиан не осудит макаку за аморальное поведение.

-    Так, слово в слово... Фельетон мне не вернул, положил в письменный стол. По-моему, дал его прочитать Козырю. Он вчера мне встретился - видел бы ты, как прошипел: «Ваш Сегал - злостный клеветник, подвяжите ему язык для его же пользы». - Гапченко сочувственно посмотрел на Ефима. - Выходит, я тебе помог нажить еще одного мил-дружка.

-    Ничего, одним больше, одним меньше... Какое имеет значение?

-    Не скажи!.. Козырь - штучка! Не ровен час, укусить может. И еще как!

Зазвонил телефон. Гапченко снял трубку:

-    Слушаю!.. A-а! Понял! - он, как ужаленный, сорвался с места, вытянулся в струнку, замер по стойке «смирно». -Гапченко слушает, товарищ полковник!.. Сейчас же выезжаю... Слушаюсь... Так точно!

Ефим с неодобрительным интересом рассматривал бывшего своего редактора: откуда у сугубо гражданского лица появилась вдруг прямо-таки военная выправка, чеканный угоднический язык?..

Гапченко положил трубку, лицо его раскраснелось, глаза возбужденно заблестели, он засуетился.

-    Вызывают! Догадался? - поднял кверху указательный палец. - Оформлять, наверно, будут, - протянул Ефиму руку. - Пока, я побежал... Прощального обеда не будет, не на что... Как-нибудь потом.

Некоторое время Ефим оставался в кабинете редактора один. Итак, путь Гапченко отныне определен... А вот каково теперь будет работать ему - вопрос непустячный. Уйти отсюда? Куда?.. Пока его попытки устроиться в городскую газету успеха не имели, правда, наведывался он туда не так уж часто.

Его озадачило довольно странное, как-то двусмысленно сказанное предложение инструктора горкома партии, с которым он говорил о работе: «А вы не хотели бы пойти в торговлю?» Инструктор тут же рассмеялся, но принужденно. Это не забылось.

А вдруг вместо Гапченко придет человек что надо? Ефим с удовольствием ухватился за эту мысль. Порой и такое обнадеживает.

Однако сегодня, рассуждал он, главное в его жизни - Надя. Перебил некстати Гапченко его думы о ней. На чем они оборвались?.. На том, что он, если честно признаться, до смешного самоуверен в своих видах на нее. Хватит ли у него на борьбу за Надину любовь вместе с настойчивостью еще и такта, терпения, наконец?

Надя занималась группой штампов и в редакции не появлялась. Несколько раз Ефим порывался пойти к ней вечером в общежитие. Дойдет до барака, постоит, постоит и на попятную. Однажды все же расхрабрился, постучал в комнату.