Фотографии лишь усугубили переживания. Видеть радостные счастливые лица, хуже, чем трупы в крови. Впрочем, кровь врачей не пугает, да и видом трупа их не удивишь, а вот когда тебя уже тошнит от жизни, вид счастливого человека может довести до истерики.

Они прошли в спальню. Тая предложила сестре немного поспать после тяжелой дороги.

– Ладно. Сейчас выпьем еще по стаканчику, и спи. – Она ушла на кухню и вернулась с вином.

– Кстати, хотела тебя спросить, – беря в руки фужер, улыбнулась Ляля. – Где ты взяла это вино?

– В том самом кафе, где ты его пила с адвокатом. На бутылке штамп стоит. Я же помню, что оно тебе нравится.

– Нравится. Но разве я тебе об этом говорила?

– Ты все уже забыла. Они выпили.

– Боже мой, какая слабость. Я сейчас провалюсь в сон, – ставя бокал на тумбочку, тихо прошептала Ляля. – Даже язык вяжет.

– Да-да, я знаю. Это очень хорошее зелье.

– Зелье?

– Успокаивает и делает человека беспомощным. Правильно? Ты уже ответить не можешь. Ни руки, ни ноги не слушаются.

Ляля повалилась на кровать.

– Но голова соображает хорошо. Ты же все понимаешь, что я говорю.

Ляля слышала, но не понимала. Сестра несла какую-то околесицу. Тая потянулась к стене и выдернула кинжал из ножен. Замахнувшись, она посчитала:

– Один, два, три!

Но ничего не получилось. Сил не хватало. Сердце командовало мышцами, а не голова.

Тая вонзила кинжал в ножны, ушла в другую комнату и вернулась с револьвером.

Все, что могла сделать беспомощная Ольга, это плакать. Она все уже поняла.

Им никогда не стать счастливыми обеим. Или одной, или другой. Судьба склонила голову на плечо Таисии.

– Раз, два, три. – Тая закрыла глаза, и раздался выстрел.

На звонок в квартиру дверь открыла незнакомая женщина. Паша и двое его музыкантов-телохранителей открыли рты.

– Привет, мальчики. Нечего на меня пялиться. Это я, но в другом обличий.

– Ничего себе маскарад! – произнес один из добровольных охранников. – А глаза?

– Ну все, катись к чертовой бабушке. Мы с Пашей должны работать, я и так вся как на иголках. Наконец Паша и сам пришел в себя.

– Ну все, мальчики, пока. Придете за мной завтра в десять утра. Я обещал Инге поработать с ней. У нее завтра ответственный день.

Назаров вошел в квартиру и захлопнул за собой дверь. Снимая пальто, он не сводил с девушки глаз.

– Ну а зачем все это? Блондинкой тебе лучше.

– Как ты не можешь понять, глаз режиссера по мне уже пристрелялся. Он замылен и уже не видит во мне перемен и моей игры. А когда я выйду в новом виде, то на меня и смотреть будут по-новому и роль прозвучит иначе.

– Остроумно.

– Надеюсь, ты есть не хочешь?

– Съел биг-мак в машине, зная твое нетерпение.

– Ладно. Выпей для храбрости.

Она взяла его за руку, отвела на кухню. На столе стояла бутылка с остатками вина и чистый фужер.

– Ладно. Выпить можно для снятия усталости. Он взял бутылку, налил себе вина и выпил. Они вернулись в комнату.

– Значит, так, – волновалась девушка. – Репетируем финал. Я не могу читать последний монолог над подушкой, мне нужно видеть лицо любимого.

– А, это после того, как он стреляется?

– Ну конечно же, ты сам все помнишь.

– А где же пистолет?

Тая подвела его к письменному столу и выдвинула ящик.

– Вот он лежит.

– Красивая игрушка.

Он потянул руку, но она задвинула ящик на место.

– В театре взяла до завтра. Еще наиграешься. Текст помнишь?

– А что там помнить, две фразы.

– Отлично. Говоришь, подходишь к столу, достаешь оружие, приставляешь к виску, нажимаешь курок и падаешь. Но только на спину, чтобы я видела твое лицо.

И умоляю тебя, Пашенька, сделай все по-серьезному. И не расколись, когда будешь изображать мертвого. Все испортишь. Знаешь, чего мне стоит начинать все сначала.

– Ну все, все. Я серьезен, как Смоктуновский в Гамлете.

– Вставай посреди комнаты, а я отойду к двери. Они заняли мизансцены, и Тая начала.

– Не все так просто, Джек! Это не измена. Я по-прежнему люблю тебя. Но ты теперь беден, а Ральф богат. Кто же виноват, что твой отец решил все состояние оставить твоему брату, а не тебе. Я ухожу к нему с болью в сердце.

– Значит, все дело в деньгах? Твоя любовь измеряется долларами? Женщина, которой я отдал свое сердце, уходит к моему родному брату? Вы не люди! Вы мерзопакостные корыстные животные.

Павел подошел к столу, выдвинул ящик, взял револьвер и взвел курок.

– Не смей, Джек! Только не это! – вскрикнула она.

– Мне больше нечего делать на этом свете.

Он приставил пистолет к виску и нажал на спусковой крючок. Прогремел выстрел. Голова Павла качнулась, словно ее пнули ногой, и он свалился на пол.

Минуту Тая стояла на месте и смотрела, как льется кровь по лицу «любимого».

– Ты прав. На этом свете тебе делать нечего. Умничка, Паша! Переиграл Смоктуновского. Такой талант пропадал.

Спектакль закончился, и приходилось возвращаться к обычным делам. Можно бы и поплакать, но некогда.

Два трупа в квартире ее не смущали. Главное, ничего не упустить и соблюдать осторожность.

Она отправилась на кухню, не забыв при этом надеть перчатки. Бокал, из которого пила Ляля, присоединился на столе к Пашиному бокалу.

Действовала Таисия методично, не торопясь. Даже труп сестры не забыла обрызгать знаменитыми духами.

Через полчаса она уходила из дома в норковой шубке сестры и с ее сумочкой.

Красные «жигули» так и остались стоять под окнами. Красотка поймала себе такси.

Степан Марецкий пожал плечами и глянул на стоящих в дверях музыкантов.

– И что? – хрипло спросил он. Голос майор сорвал раньше, теперь мог только хрипеть.

– Да ничего. Я же говорю, дверь мы открыли своими ключами. Ровно в десять, как договорились. На звонок никто не отвечал. Ну мы сами вошли. А тут такая сцена.

Кроме экспертов и Сухорукова присутствовали Журавлев и Настя. Марецкий сам их вызвал.

– Что скажете, Виктор Николасвич? – обратился он к врачу.

– Много могу сказать. Оба умерли примерно в одно и тоже время. Где-то в районе шести вечера…

– Мы привезли его домой в пять, – перебил музыкант, – дверь нам открыла та женщина, что лежит на кровати. Мы обалдели. Очень похожа на Ингу, но темненькая. Ну мы и купились.

– Ладно, помолчи пока. Продолжайте, Виктор Николасвич, – прохрипел Марецкий.

– Знаешь что, Степа, делай со мной что хочешь, но могу дать голову на отсечение, что этот парень сам застрелился. Ну невозможно с такой точностью воспроизвести инсценировку. Уверен, что вскрытие покажет, а женщина убита раньше.

– А что с револьвером? – глянул Марецкий на Кораблева.

– "Будьдог" австрийского производства, тридцать девятого года, пятый калибр, барабан на семь патронов. Все простреляны. Таким «Абвер» во время войны снабжал своих агентов женского пола. Легкий, удобный, маленький. Игрушка.

– Игрушка семерых уложила.

Журавлев подал бумагу Марецкому.

– Этот револьвер Ольга Ципканская забрала у предпринимателя Капелина. А это – дарственная его бабке от командования.

– А что ты раньше молчал?

– Не успел. И вряд ли тебе могла помочь эта бумажка без оружия.

Сухарев высыпал содержимое женской сумочки на стол.

– Только руками ничего не трогай, – предупредил Кораблев.

– Я не трогаю. Вот пузырек с ее знаменитыми духами, которыми и в этой квартире все комнаты провоняли. Паспорт, права, кошелек, пудреница, тушь…

– Ты сказал права? – переспросил Марецкий.

– Да ее машина здесь у подъезда стоит, – пояснил Журавлев. – И купил ей «жигули» все тот же Капелин два года назад.

– Сплошные открытия! – хлопнул себя по бедрам Марецкий. – Пристально посмотрев на Вадима, он спросил:

– На фотографии было семь мужчин, а что делать с седьмым? Это тот, что стоял задницей к объективу? Может, он и есть убийца? Что скажешь, следопыт?