Вечером двадцать первого, возвращаясь пешком в Киллалу, повстречал он на пути спаленные хижины, одну, другую: сгоревшие дотла крыши, обугленные стены. Ко второй он подошел, ощупал шершавую стену — рука сразу почернела от сажи. Он позвал. Но никто не откликнулся.

Лишь дойдя до Киллалы и заглянув к «Волкодаву», узнал он о случившемся.

— Это дело рук тайролийских йоменов, — объяснил Тейдх Демпси, один из дружков Дугана. — Семей тридцать, а то и больше без крова остались, точно беглецы с Севера, что в свое время от оранжистов спасались.

— А знает кто, цел ли дом Джуди Конлон? И школа.

— В Угодья они и не заглянули, — сказал Демпси. — Они разделились на роты и пошли кто куда, а до Угодий не добрались.

— Какой же Купер дурак! — воскликнул Мак-Карти. — Ох, какой дурак!

— Видел бы ты его во главе своего воинства, дураком бы не назвал: в красном мундире, при шпаге, музыканты «Лиллибулеро» играют.

Мак-Карти попросил виски, залпом выпил, взял еще. Ну, теперь в Киллале разгорится кровавая война.

— А видел бы ты протестантского священника, — вступил Деннис Клэнси. — Тот едва штаны на ночную рубашку успел натянуть. Выскочил, хвать Купера за руку, умоляет йоменов отозвать. А на холмах уж пожарища, ровно маяки.

— Толку от попа никакого, — сказал Мак-Карти, — но все одно: порядочно поступил.

— Э, да все эти протестанты — сволочи, — отмахнулся Демпси. — Будто сам, Оуэн, не знаешь. Случайно, думаешь, все йомены — протестанты? У кого мы под пятой, как не у них?! А ведь они у нас в стране гости незваные, это все равно что к нам бы русские заявились.

— Много ты о русских знаешь! — возразил Мак-Карти. — А вот о господине Фолкинере, который тебе два года позволяет ренту не платить, скидку на твою немочь делает, забывать не след.

— Сколько раз говорил, всякие протестанты есть: и хорошие, и плохие, — заговорил Майкл Бинчи. Скучные слова, вымученные, пустое сотрясание воздуха.

— Да, очень хорошие, вот мы и убедились, — подхватил Демпси. — Что ж, отплатим тем же.

От Керри до Мейо — таверн тридцать, почти в каждой деревне. И из одной в другую кочуют такие вот грошовые, затертые от употребления лозунги. Не чета вечно новым, неповторимой золотой и серебряной чеканки поэтическим образам.

Напевая, он вломился в дом и рухнул на стол.

— Что такое? — вскинулась на постели Джуди Конлон. — В чем дело?

— Беднягу Оуэна мутит, понимаешь, Джуди, мутит.

— Кабы мутило — не пел бы. Где только тебя носило? Тут по всей Киллале протестанты зверствовали, все окрест пожгли, людей поубивали, дома разграбили. Ей-богу, я было сейчас тебя за йомена приняла.

— Там такое поганое виски, я, наверное, отравился. До смерти. Видел я, как от дрянного виски дохнут.

— И что ж, тебе один стакан отравы поднесли или два?

— Ты меня лучше пожалей, Джуди, видишь, в каком я бедственном положении. — Он сел, уронив голову на руки.

— Ишь, пожалей тебя! Шляешься неделями напролет бог знает где.

— Нет, я бывал только в порядочных домах. Ходил-бродил, тому поклонюсь, с этим поздороваюсь. — Он поднял голову и увидел листы бумаги на столе. — Оуэн Мак-Карти созерцает плоды своего труда, — изрек он.

— Давай-ка я тебя в постель уложу. — Джуди подошла к нему, обняла за плечи.

Поднявшись, он нетвердой рукой погладил ее по груди, но она решительно смахнула его руку.

— Никаких нежностей! Раз так нализался. Спать ко мне идешь, а в голове небось другие бабы.

— Никаких других, — пробормотал он и повалился на постель, разом забыв о ней. — Никаких других. Ох, плохо бедняжке Оуэну!

Но наутро голова прояснилась, и он был в духе. Выпил несколько кружек воды, ополоснул лицо. Жаркое солнце уже разгоняло утреннюю дымку. Далеко за холмами, защищавшими селение от ветров с Атлантики, раскинулась серой гладью бухта, а за ней, на самом горизонте, вырисовывались три корабля. Они шли на всех парусах.

Усадьба Томаса Трейси стояла на холме при дороге на Балликасл. Хозяин сидел за завтраком, перед ним лежало письмо, написанное решительным, хотя и витиеватым почерком, адресовалось оно дочери Элен и пришло от Джона Мура из Баллинтаббера.

В комнату вбежала Элен с подзорной трубой в руке.

— Папа, иди скорее, смотри! В бухту входят три корабля.

Трейси аккуратно вытер губы носовым платком.

— Элен, ты, конечно, можешь пользоваться подзорной трубой когда угодно, но, будь любезна, спрашивай моего разрешения. Это же не игрушка, а дорогой инструмент.

— Хорошо, папа. Пойдем же скорее на террасу.

Они вышли. Ветер развевал волосы старика.

— Да, Элен, из-за этого и впрямь стоило прервать завтрак. К нам идут военные корабли. Фрегаты. Наверное, из флота Уоррена.

— На что им наша Киллала?

— Кто знает? Видишь, какой поднялся ветер. Может, в открытом море ураган. — Он протянул ей подзорную трубу. — А на столе, Элен, тебя ожидает еще больший сюрприз. Письмо от Джона.

Дочь поспешила было в комнату, но отец поймал ее за рукав.

— Прежде чем передать тебе его, я задумался: Джон — юноша замечательный, пылкий, мне бы смотреть на вас да радоваться, только что-то мне нерадостно, и ты знаешь почему…

— Отец, Джон сам выбрал путь. И меня не интересуют его политические взгляды.

— Зато меня интересуют! В наших краях орудуют изменники, и это дело рук Джона. Разным там Блейкам, О’Даудам и Мак-Доннелам вздумалось поиграть в восстание, а Джон их баламутит. И нашей семье не к лицу ввязываться в такие дела.

— Мне можно идти, отец?

— Отродясь такой упрямицы не видел. Впрочем, видел — твою матушку. Ты пошла характером в Мак-Брайдов, а не в Трейси.

— Отец, мне нет никакого дела ни до повстанцев, ни до английского короля. Мне важнее всего Джон, и довольно об этом. Какой нескончаемой чепухой мужчины порой забивают себе головы.

Трейси рассмеялся.

— Может, ты и права. Ну иди, читай скорее письмо.

А корабли, войдя в залив, не опускали паруса.

В десять утра лучше всех видел корабли Крейтон — он рассматривал их в телескоп, выписанный лордом Гленторном-отцом из Лондона. Крейтон понял, что корабли военные, и ясно, что направлялись они не в Киллалу, а в маленькую килкумминскую бухту в пяти милях к западу. На этом навигационные познания его кончались. Шли корабли под британским флагом, и Крейтон тоже рассудил, что они каким-то образом отбились от эскадры Уоррена. И повернул телескоп, чтобы лучше рассмотреть небольшой мост, который его люди возводили уже три недели.

Джордж Мур обмакнул перо в чернила и продолжал: «Сами идеи, породившие революцию, послужили причиной, благодаря которой революции суждено было выйти за пределы Франции. Поначалу на нее ополчились все европейские монархии, поэтому война носила оборонительный характер. Так представлялось и самим революционерам: „Республика в опасности“. Но, по существу, они породили, взрастили и оформили новое представление о человеке, о человеческих возможностях. Подобные открытия — редкость в истории, и никогда не замыкаются они в границах, прихотливо отмеченных на картах. В Польше, Ирландии, Германии, Голландии, Бельгии у революции появились как друзья, так и недруги, для тех и других было довольно того, что она свершилась. В нашей жизни личности, вершащие великие дела, как правило, не знают подлинных причин, их на эти дела подвигающих».

К часу дня корабли бросили якорь в килкумминской бухте и спустили на воду шлюпки. Купер выстроил йоменов на Дворцовой площади и приготовился встречать гостей. Йомены, одетые по форме, выглядели недурно, хотя Купер знал: английские офицеры удостоят их лишь снисходительным взглядом. Он расправил белый жилет на круглом брюшке и возложил руку на эфес шпаги, отчаянно напрягая мысль в поисках приветственных слов, сколь же учтивых, столь и сердечных.

В два часа, отобедав, Крейтон вернулся к телескопу и вновь нацелил его на корабли. Флагов на них уже не было. По прибрежной дороге к Киллале двигалась колонна, человек двести. Впереди шли три знаменосца, ни одного из знамен Крейтон не опознал. Одно — зеленое. А на головном судне по флагштоку медленно полз многоцветный, но не британский стяг.