В горнице бубнил телевизор, пацанов слышно не было. Егор прошел на кухню. Погремел кастрюлями, суп – пойло свинячье, жареная картошка – сплошные жженки. Поматерился вполголоса и прислушался. Зинка признаков жизни не подавала. Он бросил на стол сковороду с холодной картошкой, вытащил из потрепанного пакета все что осталось после драки. Водки оставалось еще стакана на полтора. Видно, дед Фима успел закрутить колпачок на бутылке. Осталось и сало, а вот хлеба не было. Он, невнятно матюгаясь, взял в хлебнице засохшие полкаравая и налил в стакан водку. Поднес его к носу и глянул на окно. И вдруг ему показалось, что где-то далеко-далеко, сразу и не разберешь в какой стороне, заиграла тихая, почти неуловимая мелодия, от которой в тот же миг потеплело на сердце. И он словно увидел с заоблачных высот и самого себя, и жизнь свою никудышную. Судорожно, одним глотком выпил водку. Вытер смочившую ресницы слезу. То ли пожалел себя, то ли нет. Налил еще.

- Ты чё это там делаешь?!- Голос Зинкин резкий, опротивевший спугнул эту музыку.

- Да пошла ты к такому-то ляпу…- пробормотал Егор, выпил еще и только после этого закусил.

- Я не с тобой, что ли, разговариваю?!- Крикнула Зина из горницы.

- Чё тебе надо?!- Отозвался Егор.- Заткни свое хлебало! Ты чем целый день занималась?! С ухажерами терлась?!

Он вылил в стакан остатки водки, выпил залпом и привстал. На старые дрожжи развезло моментально, словно не был с полчаса назад почти трезв. Ухмыльнулся и закурил.

Тут же в дверях появилась Зинка. Глаза больные. Глазки крысиные.

- Чё тебе надо?- Спросил ее Егор.- Скройся! Скройся, я тебе сказал, мурло поганое…

- Потуши сигарету!

- Чего?!

- Дети в доме! Выбрось сигарету!

Егор встал со стула. Получилось на этот раз.

Удар. Еще удар.

Ночь.

Он не заметил, как наступила зима. Деревню завалило снегом по самую маковку. Дороги чистили через раз да потому только, что через Царское село проходил прямой тракт до Челябинска. Народ судачил, что в Ситове, в городе, и то дороги почти не чистят. Врали, наверно.

А зима на самом деле выдалась снежной. Снег подваливал каждый день. Валил густо пушистыми новогодними хлопьями. Глядя на них, сразу вспоминалось, что самый долгожданный и светлый праздник уже не за горами. От суматошного девяносто пятого года остался коротенький мышиный хвостик.  И так хотелось верить, что наступающий год будет намного лучше и счастливей  года уходящего.

Лес приоделся в пушистый новогодний наряд. Ели укутались в снежные шубы, с сосновых лап снег обрушивался от малейшего дуновения ветра.

К Новому году Егор уже перестал что-либо соображать. Со стороны казалось, что он подцепил какую-то чумную, заразную болезнь, лекарство от которой еще не придумали. Себя он ощущал как-то отстраненно, словно в его теле поселился еще один человек, который потихоньку изживает полноправного хозяина этой плоти. Он уже понимал, что до "белой горячки" осталось сделать воробьиный шажок… В какой-то момент он неожиданно понял, что Зинка подсыпала в его суп отраву. Свои подозрения выразил в краткой форме и заставил ее съесть весь суп из кастрюли.

Но непонятней всего было то, что она не уходила. Держалась за Егора как привязанная. Мало того, вскоре уже разделила с ним пьянство.

А Игорек, хотел Егор этого или нет, все больше напоминал родного отца внешне, а мать умственно. Это был маленький человечек с заторможенным взглядом и полным ртом крохотных остреньких зубов, к году их вылезло шестнадцать штук. Он кусался и почти безостановочно кричал утомленный алкоголем, попадавшим в его кровь с материнским молоком, и сильно отставал от сверстников в физическом развитии. Если он не спал, то ползал по полу и орал благим матом, и тянул ручонки к случайным собутыльникам родителей. Те, глядя на ребенка, пересмеивались и рискованно шутили по поводу его матери. Зинка в такие моменты закатывала скандал и бросалась в рукопашную. А Егор чувствовал, что уже начинает ненавидеть прижитого ребенка.

Все же нужно отдать ему должное, с ненавистью в своем сердце он боролся изо всех сил. Ребенок был ни в чем не виноват.

Отрезвление наступило под Новый год. В доме к празднику было хоть шаром покати, ни жиринки – всю скотину убрали с началом холодов, лень стало ходить за ней. Деньги вырученные за мясо и само мясо проели и пропили. И собутыльников как обрезало за неделю до праздника. Выждав два дня, Зинка закатила истерику, собрала ребятишек и ушла к родителям. Егор плюнул ей вслед, хрипанул от души:

- Попутного ветра в горбатую спину!- И забылся в тяжелой полудреме.

Проснулся от холода. За день нетопленная изба выстыла, и ему уже казалось, что от холода судорогой сводит уставшее сердце. И в животе от голода болело нудно и тоскливо. Егор запахнулся в дедовский овчинный тулуп, но сон к нему больше не шел. Спустя десять минут, охая и хватаясь за стены, он прошел на кухню, сел за стол и закурил. Никаких мыслей, кроме как о еде, у него не было. Под столом от малейшего движения начинала звенеть батарея пустых бутылок. Он долго смотрел на залитое потемками, изрезанное тонким морозным рисунком оконное стекло. В этот вечер он впервые думал о смерти как об избавлении. Вот до чего он додумался в этот вечер. Но вскоре мысли о горячей похлебке с добрым куском мяса отвлекли от всего остального. И он неожиданно вспомнил, как не раз приносил пакеты с вырезкой Раиска Сибогатов. Где добыл мясо шибко не распространялся, но и без того было понятно. За лето на селе скотины пропало немерено. Деревенские жители догадывались, что Раиска приложил к этому руку не в последнюю очередь. Но не пойман – не вор. И в этот вечер Егор впервые подумал и о такой возможности добыть пропитание и заработать на бутылку. Не успел он подумать об этом, как уловил в воздухе отчетливый запах вареной баранины.

Он встал, прошел в горницу и посмотрел на будильник. Было около полуночи. Идти на воровское дело вроде бы еще рановато. Егор вышел во двор, поговорил с Верным и выкурил сигарету. Потом вспомнил, что мясо еще нужно будет сварить, а печь не топлена и дома холодища. Он принес дров. От нечего делать вышел на темную улицу и прогулялся возле дома. Уличное освещение не включали уже года два. Небо вызвездило, изо рта валил густой пар.

Он вернулся в дом. Была половина первого ночи. В этот момент его решимость начала угасать. И в этот же момент он убедил себя в том, что ему просто необходима помощь пресловутого Раиски Сибогатова. Уже не мешкая, опасаясь и вовсе передумать, он пошел к нему.

- Почему так поздно?- Настороженно спросил Сибогатов мелкий, чернявый мужичонка. Не смотря на позднее время, он не спал и был трезв как стеклышко.

- Слушай, Раис,- начал Егор издалека,- не поможешь мне, еттыть?..

- Погоди, я сейчас.

Спустя минуту он вышел на улицу уже одетый, в ватнике и подшитых валенках.

- Что надумал?

Егор начал было разводить руками в поисках нужных слов для внятного объяснения. Но неожиданно для самого себя ляпнул напрямик:

- Жрать нечего. Не пособишь? Одному страшновато в первый раз.

Раиска широко улыбнулся. В темноте этого не было видно, но Егор его улыбку почувствовал.

- А чё ты, еттыть?..

- Да я ничего…У кого брать собираешься?

Егор слегка опешил.

- А у тебя на примете никого нет?!

- Нет, брат, это ты сам соображай. Ты – организатор, ты и думай. Мое дело маленькое.- Чувствовалось что две "ходки" к "хозяину" он сделал не зря.

- Ну, давай,- после короткого раздумья сказал Егор,- пойдем к деду Фиме.

- К деду так к деду,- кивнул Раиска.- Идем.

- Э-э, а домой?

- Домой не надо.

К задам Фиминого дома они подкрались по твердой собачьей тропе. Пес во дворе молчал. Раиска ловко и бесшумно открыл оконце стайки, шепнул через плечо: "Учись, пока я живой",- и нырнул внутрь хлева. В животе у Егора от страха сдавило болезненным спазмом. Он забрался в оконце, шарахнулся в сторону от шумно вздохнувшей коровы и просипел: "Раиска!". Тот отозвался, как с того света: "Иди сюда!". В темноте дробно затопотали бараньи копытца. Послышался быстрый прерывистый храп. Егор вздрогнул, в руки ему ткнулось что-то жесткое и увесистое. Он понял, что это бараний бок. И в этот момент во дворе взбрехнула собака.