Таунсенд подняла бокал, смущенная его словами. Она не знала, что думать и чего ожидать от него. Прежде для нее не составляло труда понять, как он относится к ней, а теперь он, похоже, прячет свои мысли под маской дружеского безразличия. «Почему?» – недоумевала она.

Спустя полчаса ей показалось, что нашла ответ.

Благодаря огромному количеству вина, которое он заставил ее выпить – каплю одного, каплю другого, рассуждая при этом о букете, сладости, кислоте, крепости и выдержанности, – она явно опьянела. Из-за многочисленных горящих в комнате свечей – а может, из-за ее затуманенного взора – самый воздух, казалось, стал каким-то сказочно светящимся, и Ян в одной рубашке с открытым воротом склонялся к ней как красивый, улыбающийся Бог, парящий в золотом свете.

Уверенная, что он собирается соблазнить ее, Таунсенд подняла на него непокорный взгляд. Она склонилась вперед и хотела поставить свой пустой бокал на стол. Комната так кружилась перед ней, что она не сомневалась – попробуй она встать, сразу же упадет на пол.

– Осторожно! – Яну удалось подхватить падавший бокал. Таунсенд не рассчитала расстояние до края стола. Отставив бокал в сторону, он повернулся к ней, она же вскинула голову, взгляд стал еще угрюмей. Ян не мог сдержать смеха при виде ее лица, но в этом смехе нежность, от которой у нее, как от физического прикосновения, пробежал по спине трепет. А он вновь наклонился к ней, охватив ее стул обеими руками и фактически поймав в капкан. Его лицо было так близко, что Таунсенд легко могла бы коснуться его губ, даже не приподняв головы. При мысли о поцелуе она вздрогнула.

– Сдается мне, вам пора спать, – сказал он, и она увидела, как его твердые, сильные и страстные губы слегка сжались.

Раздражение Таунсенд усилилось. Ее возмущал его покровительственный, чуть насмешливый тон.

– Пойдемте, – неожиданно произнес Ян и легко, без усилий заставил ее встать. Она слегка качнулась, когда он отпустил ее, поддержав за локоть. Она с досадой стряхнула его руку.

– Благодарю вас, я вполне могу дойти сама, – сказала она.

– Вы уверены?

– Да, – голос был ледяной. Он пожал плечами и отошел.

– Поступайте, как знаете. Только поосторожнее на ступеньках, хорошо?

Таунсенд метнула в него свирепый взгляд. Он склонил свою темную голову на плечо, ожидая ответа, но она не произнесла ни слова.

Таунсенд была в замешательстве. Разве сейчас не самый подходящий момент, чтобы схватить ее руки и – несмотря на ее протесты и сопротивление – отнести в спальню? Конечно, попытайся он это сделать, она сразила бы его наповал каким-нибудь уничтожающим замечанием или ударила по этому красивому, наглому лицу, чтобы стереть с него глупую усмешку. Или лучше было бы отложить это до той минуты, когда они окажутся в спальне?

Пока она ломала над этим голову, Ян склонился к ее руке с подчеркнутой старомодной вежливостью придворного.

– Желаю вам приятных сновидений, мадам. – И, выпустив ее руку, покинул комнату.

Таунсенд смотрела ему вслед с таким бешенством, что готова была от злости запустить в него бутылкой. Как смел он заставить ее поверить, что намерен соблазнить ее, а сам повернулся и ушел? Что с ним происходит? И что происходит с ней? Неужели она за эти несколько месяцев так похудела и огрубела от работы, что не в силах прельстить его? Чем можно соблазнить его изнеженный вкус?

Таунсенд топнула ногой. О, все это приводило ее в ярость. Зачем же он дал ей почувствовать себя отвергнутой, как будто она хотела затащить его к себе в постель?

– Прошу прощения, мадам.

– Да? – крикнула она, резко повернувшись.

Казалось, что вместе с ней повернулись и стены, и она поспешно ухватилась за ближайший стул. – Да? – повторила она более спокойно.

Это был Рене, – его седеющая голова показалась в полуоткрытой двери.

– Господин герцог просил меня проводить вас в ваши комнаты.

– Зачем?

– Не знаю, мадам.

– Я прекрасно себя чувствую, – светским тоном проговорила Таунсенд. – Нет никакой необходимости провожать меня. Спокойной ночи, Рене.

– Спокойной ночи, мадам.

На втором этаже Таунсенд остановилась на минуту, держась за перила. Из-под дверей зеленой комнаты, которую занимал Ян, пробивался свет. Она попыталась представить себе, что он делает: готовится ли лечь спать, или стоит в задумчивости у окна, как всегда перед сном (мало что оставалось для нее неизвестным здесь, в замке), и если так, то думает ли о ней?

При этой мысли перед ее мысленным взором вдруг возник Ян, лежащий в огромной кровати под балдахином, закинув руки за голову. Его красивый профиль четко вырисовывается на подушке, глаза устремлены в потолок. Она представила себе, что отодвигает задвижку на двери и неслышно входит в его комнату. Даже, казалось, различала шуршание подушки, когда Ян повернул голову и увидел ее. Она заранее знала, как он улыбается, и по выражению его лица будет ясно, что он хочет ее. Он раскроет объятия и шепнет: «Приди», и тогда она...

Нет! Она не придет! Она никогда не позволит ему прикоснуться к себе. Из груди Таунсенд вырвался глухой звук, похожий на рыдание. Круто повернувшись, отчего юбки встали колоколом вокруг ее ног, она схватила свечу и убежала.

На следующий день они были приглашены на скромный ужин графом де Гривом и его женой графиней Натальей Анаровской, русской баронессой по рождению. Таунсенд была не совсем уверена, что Ян согласился сопровождать ее, она знала, что он не любит общества малознакомых людей, за исключением тех случаев, когда этого требовали правила версальского этикета. Поэтому крайне удивилась, когда он проявил интерес к этому визиту.

– Граф, как я понимаю, стал для вас чем-то вроде наставника, – сказал он, когда она довольно угрюмо напомнила ему за завтраком об этом приглашении. – Я уже не раз слышал от вас его имя.

Таунсенд, намазывавшая в эту минуту хлеб маслом, не заметила на себе его пристального взгляда.

– Он очень мне помог, когда я приехала сюда. Мне столь многому следовало научиться, и, поскольку он обладал сеньориальным правом над Сезаком и монополией на наши вина, то никто не мог дать мне лучших советов, чем он. Конечно, господин Бретон тоже часто приезжал сюда, но он лишь выполнял свой долг. Граф же, я уверена, помогал мне просто по доброте сердечной.

– Да, – раздраженно обронил Ян. Он понимал, что мало кто из мужчин упустит случай кинуться очертя голову на помощь покинутой, беззащитной молодой герцогине. – Полагаю, что так.

Таунсенд подняла на него глаза, но Ян с мрачным видом занялся завтраком. Она поджала губы и отвернулась. Затевать спор было бессмысленно, хотя очень, очень хотелось накричать на него. Это, наверняка, уменьшило бы пульсирующую в голове боль, которая была результатом чересчур большого количества выпитого накануне вина, а также расплатой за бессонные часы, которые она провела в постели, внушая себе, что уже перестала быть той наивной, беззаветно любящей девочкой, готовой помчаться к мужу, стоит ему улыбнуться и поманить ее пальцем.

– Прошу меня извинить, – учтиво сказана она, поднимаясь из-за стола, – у меня сегодня уйма дел.

– Да, конечно, – с не меньшей учтивостью ответил Ян.

Она решила не оглядываться, чтобы не испортить впечатления от того, с каким достоинством она вышла из комнаты. Когда дверь за ней закрылась, Ян не мог удержаться от смеха. Он вынужден был признать, что это прелестное дитя болот, эта девочка, на которой он женился, явно взрослеет.

А вечером Таунсенд, к великой ее досаде, потратила на свой туалет страшно много времени. Она успокаивала себя тем, что причиной тому – отсутствие Китти, а молоденькая горничная еще не умеет толком ни причесать, ни затянуть корсет. Эта несносная Марианна нещадно дергала ее волосы, колола булавками и накладывала на щеки столько румян, что Таунсенд приходилось стирать их платком.

Тем не менее, когда она наконец появилась на верхних ступенях лестницы и увидела огонек, вспыхнувший при виде ее в глазах Яна, ожидавшего внизу, в прохладном холле, это повергло ее в трепет. Она вдруг ощутила себя привлекательной и желанной. Так оно и было. Она надела одно из вечерних платьев, сшитых ей деревенской портнихой, и хотя ему недоставало элегантности и затейливых вышивок ее придворных туалетов, но простой, ничем не украшенный корсаж кремового шелка и широкие кримплиновые юбки из бледно-розовой парчи придавали ей девственную свежесть, она выглядела такой же юной, невинной и обворожительной, как в день их первой встречи.