В 1897 г. журнал «Русский архив» (кн. 1, № 3) опубликовал окончание пушкинской «Русалки», якобы записанное по памяти инженером-путейцем Д. П. Зуевым, слышавшим его в свое время в чтении самого Пушкина. Публикации предшествовало вступление, написанное П. Бартеневым. Публикация вызвала в литературных кругах споры и сомнения в подлинности текста «Русалки». Через год академик Ф. Е. Корш напечатал в «Известиях Отделения русского языка и словесности» Академии наук (1898 г., т. III, кн. 3 и 1899 г., т. IV, кн. 1 и 2) свой разбор зуевской публикации, доказывая подлинность пушкинского текста. В ответ на это и появились «Маленькие письма» Суворина, изобличающие совершенную Зуевым подделку. Отдавая должное тому, что касается исследования Коршем стиха Пушкина и что, по мнению Суворина, заслуживает «и внимания, и благодарности», так как до него «никто так обстоятельно не говорил об этом предмете и никто не вносил в подобное изучение столько тщательности и вполне научного труда», Суворин выступил против «механически-филологического приема», с помощью которого Корш стремился выдать явную и на редкость бездарную подделку за текст Пушкина.

После того, как в «Новом времени» появились первые три письма Суворина, Корш напечатал в газете «Петербургские ведомости» (1900, № 33, 3 февраля) ответную статью «Г-н Суворин в качестве научно-эстетического критика», в которой пытался защитить свой метод исследования и доказательств как наиболее объективный, исключающий предвзятость в оценке, когда «при проверке подлинности стихов <…> не знают иного способа, кроме применения мерила совершенства, определяемого к тому же собственным вкусом, т. е. такой-то стих не принадлежит Пушкину, потому что он не совершенен (читай, мне критику, не нравится)».

Это выступление Корша, а также два письма, полученные редакцией «Нового времени», косвенно подтверждавшие фальсификацию, заставили Суворина снова вернуться к вопросу о подлинности окончания «Русалки» и методе анализа литературного произведения. «Я веду спор с г. Коршем не филологический и технический, а эстетический и литературный <…> Я могу признать, что г. Корш знает все тайны филологии, но я посылаю ему упреки не за филологию, а за то, что он свою науку употребляет на дрянное дело, за то, что он своими софизмами играет, как фокусник, и поддерживает глупое дело, пошлую подделку, не стоящую выеденного яйца. Я доказываю ему, что безрассудное применение им технического метода есть ложь и обман, а в лучшем случае — самообман, не рекомендующий ни его эстетического вкуса, ни понимания им обязанностей ученого, который не имеет права заниматься пустяками и свой самообман навязывать обществу и Академии наук».

…насчет Коноваловой и присяжных ~ Вам не следовало бы писать ~ Пусть А-т пишет ~ Чтобы трактовать подобные вопросы ~ надо быть прямолинейным ~ а Вы на половине письма собьетесь, как и сбились… — 26 января 1900 г. в «Новом времени» была напечатана заметка за подписью А-т «За человека страшно», в которой с возмущением говорилось о некоей Татариновой (Чехов ошибочно назвал ее Коноваловой), убившей своего ребенка и несмотря на это оправданной судом присяжных.

3 февраля в ответ на эту заметку появились «Маленькие письма» Суворина, где он писал о роли суда присяжных как «совести общества» и о возможных и неизбежных его ошибках в приговорах и решениях: «Известный процент приговоров всегда будет возбуждать в обществе и критику и неудовольствие, а из этого вовсе не следует, что самое учреждение никуда не годно. Оно лучшее из того, что придумано в настоящее время, но не абсолютно лучшее». Говоря о приговорах, Суворин писал, что надо учитывать многие мотивы преступления, в том числе и то внутреннее состояние, которое человек нередко старается скрыть не только от окружающих, но даже самого себя, — так каждый, по мнению Суворина, хотя однажды «желал чужой смерти», и потому все люди более или менее «убийцы в душе». Не давая однозначной, окончательной оценки приговору по делу Татариновой, Суворин тем не менее заканчивал свою заметку так: «Пусть будут смягчающие обстоятельства — тут большой простор для человечности, — но кто убил, тот непременно виноват».

…купил последний том Л. Толстого ~ тонкая работа Клюкина. — Книгопродавец М. В. Клюкин выпустил в 1900 г. «Воскресение» Л. Толстого с сокращениями и произвольными изменениями глав в составе книги (Сочинения графа Л. Н. Толстого. XVI. Изд. 2, доп., М., 1900). Книга была приобретена Чеховым для Таганрогской библиотеки и послана им туда. О получении этой книги П. Ф. Иорданов уведомил Чехова в письме от 7 февраля 1900 г. (ГБЛ).

Кто это Фома Неверный? — Под этим псевдонимом в «Новом времени» печатался Г. А. Немиров. Чехов, очевидно, обратил внимание на его статью «Широкая масленица» («Новое время», 1900, № 8602, 7 февраля) с описанием бала-маскарада в Мариинском театре.

3044. О. Л. КНИППЕР

14 февраля 1900 г.

Печатается по автографу (ГБЛ). Впервые опубликовано: Письма, т. VI, стр. 47, 49.

Год устанавливается по почтовым штемпелям на конверте: Ялта. 15 II.1900; Москва. 19 II.1900.

…фотографии очень, очень хороши, особенно та, где Вы пригорюнились… — 19–28 января 1900 г. О. Л. Книппер писала: «На днях снимали „Чайку“. Мои карточки в будничном виде будут готовы 1-го февраля. Для Вас снялась специально. А пока посылаю актрису за письменным столом, снятую при магии, правда недурно?» (Переписка с Книппер, стр. 123).

Правда, правда, сердитесь? — Ср. письмо О. Л. Книппер от 5 февраля 1900 г. в примечаниях к письму 3028^*.

…почитатель талантов, живущих у Никитских ворот. — У Никитских ворот, в доме Мещериновой, жила Книппер.

Даже в Севастополь приеду… — Предполагалась поездка Художественного театра в Севастополь и Ялту.

Что у Вас в театре делает Иван Цингер? — Этот вопрос Чехов задал, очевидно, в связи с полученным от И. В. Цингера письмом от 9 февраля 1900 г. (просьба о фотографии с автографом для родственницы — Н. В. Летниковой). Сын известного ученого-математика, профессора В. Я. Цингера, убежденный толстовец, И. В. Цингер был в то время рабочим сцены в Художественном театре. Н. В. Летникова, сестра его жены, одна из первых в России женщин-хирургов. Ответ Чехова Цингеру остается неизвестным.

3045. М. П. ЧЕХОВОЙ

14 февраля 1900 г.

Печатается по автографу (ГБЛ). Впервые опубликовано: ПССП, т. XVIII, стр. 332–333.

Год устанавливается по письму М. П. Чеховой от 7 февраля 1900 г., на которое отвечает Чехов (Письма М. Чеховой, стр. 148–149).

Ты говоришь, что я пугаю своими отъездами… — В ответ на письмо от 31 января М. П. Чехова писала: «Желаю тебе веселиться все лето за границей, а мы в Ялте с Художественным театром проведем время еще веселее! И всегда ты пугаешь отъездами своими!»

Получал письма только от таких особ, как ~ Веселитская и ~ А. Ф. Линтварева… — Л. И. Веселитская писала Чехову 1 февраля: «Дай Вам бог здоровья за ту большую радость, кот<орую> Вы нам доставили Вашим „В овраге“. Мих<аил> Осип<ович> <Меньшиков> напишет Вам пространнее, а я только радуюсь на Вас и за Вас. Радуюсь и за Марию Павл<овну>, п<отому> ч<то> знаю, как ей приятна Ваша новая вещь». А. Ф. Линтварева в письме от 10 февраля просила Чехова «приехать в Севастополь и что-нибудь прочесть в Клубе» — в пользу организуемых в Севастополе детских яслей.

Прислала письмо Гургуля, очень талантливое ~ Она пишет, что Ольга Леонардовна сказала ей, будто она очень любит Немировича… — М. Т. Дроздова писала Чехову, что познакомилась у Марии Павловны с О. Л. Книппер: «Спросила ее, правда ли она влюблена в Немировича, а в Вас нет, она ужасно смеялась и сказала, что Немировича любит, а Вас нет, больше мне не удалось с ней ни о чем говорить, очень надо было уходить. Когда я ушла отсюда домой, то доро́гой мне так хотелось быть такой же милой, тоненькой и изящной, как она, даже иметь усики, доро̀гой мне казалось, что я иду легче, как Книппер, и что я сама так же свежа и бодра, как она, но все это благодаря тому я попала в такой самообман, что предо мной не было зеркала, а то бы живо спустилась на землю. До моих меблированных комнат от Вас всего полчаса ходьбы, и то хорошо на такое время побывать Книпперью — дурень думкой богат <…> Была я недавно на „Одиноких“ в Художественном, любовалась на Книппер, ну и молодчина же она. Она и поет, а я и не знала. Я понимаю, что в нее можно влюбиться насмерть». В этом же письме Дроздова вспоминала: «Вы как-то мне говорили в Мелихове, что если Вы влюбитесь, то можете свободно уехать и все забыть, мне почему-то кажется, что Вы влюблены не на шутку в Книппер и хотите уехать за границу, по-моему, совсем не надо» (ГБЛ).