…виделся с Немировичем-Данченко и говорил с ним, то мне было очень скучно… — В начале января 1901 г., когда Чехов встречался с Немировичем-Данченко в Ницце, Владимир Иванович не был хорошо знаком с пьесой «Три сестры» и не представлял еще, как будет осуществляться постановка ее на сцене Художественного театра. Позже, в письме от 22 января (4 февраля) 1901 г. Вл. И. Немирович-Данченко писал Чехову: «Теперь я наконец могу дать тебе отчет о „Сестрах“. По приезде я сначала посмотрел, по два раза акт, посмотрел и расспросил у Константина Сергеевича, чего не понимал в его замысле. С тех пор я вошел в пьесу хозяином и все это время, каждый день, работаю. Конст<антин> Серг<еевич> проработал над пьесой очень много, дал прекрасную, а местами чудесную mise en scène, но к моему приезду уже устал и вполне доверился мне. Сначала пьеса казалась мне загроможденной и автором, и режиссером, загроможденной талантливо задуманными и талантливо выполняемыми, но пестрящими от излишества подробностями. Я понимал, что актеры еще не сжились с ними, и все-таки мне их казалось много. Я говорю о всевозможных переходах, звуках, восклицаниях, внешних эффектах и проч. и проч. Мне казалось почти невозможным привести в стройное, гармоническое целое все те клочья отдельных эпизодов, мыслей, настроений, характеристик и проявлений каждой личности, без ущерба для сценичности пьесы или для ясности выражения каждой из мелочей. Но мало-помалу, после исключения весьма немногих деталей, общее целое начало выясняться, и стало ясно, к чему и где надо стремиться <…> Фабула развертывается, как в эпическом произведении, без тех толчков, какими должны были пользоваться драматурги старого фасона, — среди простого, верно схваченного течения жизни. Именины, масленица, пожар, отъезд, печка, ломка, фортепьяно, чай, пирог, пьянство, сумерки, ночь, гостиная, столовая, спальня девушек, зима, осень, весна и т. д. и т. д. и т. д. Разница между сценой и жизнью только в миросозерцании автора — вся эта жизнь, жизнь, показанная в этом спектакле, прошла через миросозерцание, чувствование, темперамент автора. Она получила особую окраску, которая называется поэзией <…> Это все, т. е. жизнь и поэзия, будет достигнуто, и фабула развернется. Подробности, казавшиеся мне сначала многочисленными, уже обратились в тот фон, который и составляет житейскую сторону пьесы и на котором развиваются страсти или, по крайней мере, их проявления» (Избранные письма, стр. 229–231).
Собираюсь с Ковалевским в Алжир ~ уеду туда 21 января. — См. примечания к письму 3251*.
…получил твое письмо. — Письмо от 9 января 1901 г.
Цветов Марии Федоровне я не посылал… — В письме от 9 января Книппер спрашивала: «Антон, ты прислал Марии Федоровне <Андреевой> цветы из Ниццы? Она говорит, что судя по почерку — ты. Ее, бедную, конка вывернула из саней, и она ходит с подвязанной рукой, вывихнула плечо».
Твой Тото… — Эта шутливая подпись вызвала недовольство Книппер: «Как к тебе не идет кличка Тото! Не смей! Выдумай другую».
3254. И. А. ТИХОМИРОВУ
14(27) января 1901 г.
Печатается по автографу (ИРЛИ). Впервые опубликовано: ПССП, т. XIX, стр. 18.
Ответ на письмо И. А. Тихомирова от 9 января 1901 г. (ГБЛ).
Ирина не знает, что Тузенбах идет на дуэль… — Ответ на просьбу Тихомирова рассудить спор: «Знает ли твердо Ирина, что Тузенбах идет на дуэль (4-ый акт) или только смутно догадывается. Мне лично кажется, что она лишь догадывается, а других сбивает фраза Ирины: „Я знала, я знала“ (когда она слышит о том, что Тузенбах убит) <…> Теперь мы заняты именно четвертым актом, и очень важно выяснить этот вопрос, чтобы не осветить Ирину ложным светом».
Чебутыкин поет только слова… — Ответ на следующий вопрос Тихомирова: «Есть маленькая подробность. В последней редакции третьего акта у Вас стоит так: „А у Наташи романчик с Протопоповым (поет). Не угодно ль этот финик вам принять“. Я понял, что ремарка — „поет“ относится к словам — „не угодно ль этот финик вам принять“, т. е. эту последнюю фразу Чебутыкин поет (быть может, взята даже из какого-нибудь романса или куплетов). А режиссеры, а за ними и Артем решили так, что Чебутыкин, сказавши „у Наташи романчик с Протопоповым“ — что-то напевает и уже потом говорит — „не угодно ль этот финик вам принять!“… Кто из нас прав?»
…Соленый думает, что он похож на Лермонтова… — Чехов отвечает на следующий запрос: «Соленого начал репетировать Санин. Так, конечно, и должно бы быть с самого начала. Новая редакция роли Соленого его увлекла, но благодаря этому увлечению он чуть было не пошел по ложному пути — он ухватился за сходство с Лермонтовым и стал строить роль на каком-то демонизме. Выходило и тяжело и фальшиво, но на последних репетициях его удалось уговорить отказаться от этого толкования. Между прочим, каково это сходство с Лермонтовым? Действительное или только кажущееся Соленому? Мне думалось, что эта черточка чуть-чуть комического характера».
…в марте буду уже дома… — Чехов приехал в Ялту 15 февраля.
Ваше письмо ~ растрясло мою меланхолию. — Тихомиров писал о работе Художественного театра над постановкой «Трех сестер»: «Вчера во время репетиции „Трех сестер“ Станиславский, объясняя настроение и конфузливость Соленого в присутствии Ирины, рассказал нам, как он сам конфузится и не находит что сказать в Вашем присутствии и не почему-либо иному, а именно потому, что Чехову он имеет очень много сказать и пересказать <…> Репетиции „Сестер“ идут ежедневно, но несмотря на это пьеса далеко еще не готова, хотя уже была одна генеральная, а вторая назначена на 14-ое января; может быть, приезд Немировича поможет делу двинуться быстрее, а пока очень многое не вытанцовывается у нас. Федотик лично мне доставил уже немало страданий. Я за эти последние три года сидел все время почти исключительно на ролях стариков, и сразу преобразиться в молодого человека, смотрящего с доверчивой улыбкой на все окружающее, мне довольно-таки трудновато <…> А пьеса, уже теперь ясно, будет иметь большой успех. Знаете ли, что среди ваших актеров есть несколько человек таких, которые не пропускают ни одной репетиции, хотя сами они в пьесе и не заняты, но каждый день аккуратно они являются в театр и с все возрастающим интересом смотрят каждую репетицию — настолько уже теперь силен захват этой пьесы. Великолепно играет М. П. Лилина Наташу. Она идет прямо-таки впереди всех и несомненно даст яркое и вполне художественное лицо. Большой успех будут иметь О. Л. Книппер и М. Ф. Андреева. Хороша нянька М. А. Самарова. У мужчин дело подвигается туже. Первым идет, по-моему, как бы Вы думали кто? — Ферапонт — Грибунин. Талантливый он человек. Быстро овладел ролью А. А. Вишневский, и она у него уже почти готова. С ролью Вершинина случилось нечто вроде конкурса. Первым репетировал его Судьбинин, но у него Вершинин выходил сухим резонером, даже грубоватым армейцем. Нечего и говорить, что такой Вершинин никого удовлетворить не мог. Станиславский объяснял и показывал Судьбинину Вершинина очень интересно, хорошо, но сам его еще не пробовал репетировать. Случилось, что Судьбинин захворал, и вместо него был вызван Качалов, и с первой же репетиции стало ясно, что именно он справится с этой ролью. Его мягкая манера, красивый голос и природная мечтательность очень пригодятся ему в этой роли, которая осталась за ним <…>. Итак, как видите, теперь мы целиком живем Вашими „Тремя сестрами“…»
…поклонитесь Вашей сестре. — Александре Александровне, служившей в конторе Художественного театра.
3255. Е. Я. ЧЕХОВОЙ
14(27) января 1901 г.
Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Впервые опубликовано «Красный архив», 1929, № 6(37), стр. 179.
