Споры вызвал образ Анны Акимовны. А. М. Скабичевский утверждал, «что со смерти Островского не появлялось еще у нас такого замечательного типа из купеческой среды», как героиня рассказа («Литературная хроника». — «Новости и биржевая газета», 1894, № 47, 17 февраля). Это замечание Скабичевского признал удачным Билибин (в цитированном выше письме Ежову), на него сослался и Гольцев в статье «А. П. Чехов (Опыт литературной характеристики)» («Русская мысль», 1894, № 5, стр. 50).

С точки зрения Петерсена, «личность героини, то положение, в которое она поставлена, и те душевные перипетии, которые она переживает, — если и не вполне новы в литературе <…>, то, во всяком случае, обличают в авторе живую наблюдательность и, так сказать, самостоятельное отношение к предмету, не довольствующееся уже пройденными путями и стремящееся найти новые черты в данной среде, лицах и явлениях» («Семья», 1894, № 8, стр. 5).

В. Альбову поведение героини представлялось недостаточно ясным и обусловленным: «…Почему она не может уйти <…>? По-видимому, просто потому, что она, как и Лаптев в рассказе „Три года“, раба своего положения. Но это не освещено в рассказе» («Два момента в развитии творчества Антона Павловича Чехова…» — «Мир божий», 1903, № 1, стр. 100). М. Полтавский, говоря об интересном замысле писателя — создать «замечательным тип женщины», пришел к заключению, что Чехов не справился с этой задачей («Биржевые ведомости», 1894, № 77, 19 марта). Ляцкий считал, что замысел Чехова — «раскрыть ложную психологию молодой купчихи-миллионерши» — представляет собой всего-навсего «наивную попытку», не увенчавшуюся успехом («Вестник Европы», 1904, № 1, стр. 153).

Мнения критики разошлись и в понимании образа адвоката Лысевича. И. И. Иванов увидел в Лысевиче идейный центр, главный фокус произведения, а в Анне Акимовне — только «фон для портрета героя». Рассказ Чехова интересовал критика прежде всего как «документ для характеристики русского декаданса» («Заметки читателя». — «Артист», 1894, № 3, стр. 155). Иванов, ссылаясь на книги М. Нордау, писавшего о вырождении, проявлением которого, с его точки зрения, являются символизм и декадентство (подробнее о М. Нордау см. примечания к «Черному монаху^*»), утверждал, что в лице Лысевича Чехов изобразил современного «героя такими правдивыми и яркими чертами, что знай Нордау о рассказе русского автора — он непременно уделил бы ему место в своих ссылках» (стр. 154). «Лысевич, — писал Иванов, — буквально повторяет то самое, что Бодлэр и его ученики воспевают в стихах», но «фигура Лысевича исполнена жизненной правды, она остается в памяти читателя до мельчайших подробностей, остается нечто большее, чем черты, соответствующие бодлэризму» (стр. 155).

Другие критики, останавливавшиеся на характере Лысевича, считали, что Чехов в этом случае отошел от жизненной достоверности — фигура эта утрирована, карикатурна (Петерсен; Д. М. в «Русских ведомостях», 1894, № 24, 24 января). По мнению М. Полтавского, личность Лысевича «обрисована автором крайне небрежной выставлена им в таком свете, что поневоле кажется лишенною всякого реального значения» («Биржевые ведомости», 1894, № 77, 19 марта).

Ю. Николаев (Ю. Н. Говоруха-Отрок) отнес «Бабье царство» к тем рассказам, в которых, с его точки зрения, выражено скептическое отношение к интеллигенции. В «Бабьем царстве» критик увидел противопоставление интеллигентной дряблости — ясности простых людей. В Анне Акимовне «отчасти сохранившаяся <…> простота чувства еще борется с искусственною атмосферой всяческого „интеллигентного“ разврата мысли и чувства, в котором она вращается, — и в этой борьбе ее несчастие и драматизм ее положения» («Литературные заметки». — «Московские ведомости», 1894, № 27, 27 января).

А. В. Луначарский, признавая выдающийся талант Чехова, сожалел, что этот талант направлен на изображение только теневых сторон жизни. «Довольно давно уже, — писал Луначарский, — этот исключительный, очаровательный, милый талант посвятил себя описанию самой серой, самой тусклой жизни. С страшной правдой выступала жизненная пошлость в „Трех годах“, „Бабьем царстве“, в удивительной „Моей жизни“» («О художнике вообще и некоторых художниках в частности». — «Русская мысль», 1903, № 2, стр. 58). Луначарский выражал надежду, что Чехов поможет своим героям «прорвать тину и вынырнуть из омута».

Переводчица В. Кислянская писала Чехову 15 мая 1904 г.: «Восхищаясь всеми Вашими сочинениями, как темой, избранной в них, так равно языком и отличным стилем, желаю перевести на польский язык Ваши повести и рассказы». Среди названных Кислянской произведений — «Бабье царство». В письме от 8 июня 1904 г. Кислянская благодарила Чехова за разрешение переводить «упомянутые рассказы и повести» (ГБЛ).

При жизни Чехова переведено на немецкий, венгерский и сербскохорватский языки.

Стр. 272. «Рождество твое, Христе боже наш…» — Тропарь на праздник Рождества Христова.

Стр. 275. Про богатых сказано: бездна бездну призывает. — «Бездна бездну призывает» — Псалтирь, псалом 41, ст. 8. Лакей Мишенька, очевидно, вкладывает в изречение обывательский, житейский смысл: деньги к деньгам идут.

Стр. 280. …определяет подобные отношения Leconte de Lisle. — Шарль Леконт де Лиль (1818–1894), французский поэт, глава парнасской группы поэтов.

…скоро приедет Дузе. — Элеонора Дузе, итальянская драматическая актриса, посетила Россию в 1891–1892 годах.

Стр. 282. Герцогиня Джосиана полюбила Гуинплена — Имеются в виду герои романа В. Гюго «Человек, который смеется» (1869).

Стр. 286. Последняя его вещь истомила меня, опьянила! — Вероятно, имеется в виду роман Ги де Мопассана «Наше сердце», вышедший в русском переводе в 1890 г.

Стр. 290. …запела альтом «Рождество твое», потом спела «Дева днесь», потом «Христос рождается» — «Рождество твое» — см. выше^*; «Дева днесь» — кондак на праздник Рождества Христова: «Христос рождается» — песнопение вечернего богослужения на праздник Рождества Христова.

Стр. 292. …читает: «В рождестве девство сохранила еси» — Тропарь на праздник Успения божьей матери.

Впервые — «Русские ведомости», 1894, № 37, 6 февраля, стр. 2. Подпись: Антон Чехов.

Включено в сборник «Повести и рассказы» (М., 1894; изд. 2-е — М., 1898).

Вошло в издание А. Ф. Маркса.

Печатается по тексту: Чехов, т. VIII, стр. 122–183, с исправлением: стр. 300, строки 1–2: слава богу вместо: славу богу (по «Русским ведомостям» и сб. «Повести и рассказы», изд. 1–2).

Время написания определяется по письмам Чехова и по записи сюжета «Скрипки Ротшильда» в Записной книжке Чехова (№ 2, стр. 12–13. — ГБЛ). Запись содержит эпизод, узловой для развития сюжета и для характеристики гробовщика: «Гроп для Ольги. У гробовщика умирает жена; он делает гроб. Она умрет дня через три, но он спешит с гробом, потому что завтра и в следующие за тем дни — праздник, напр<имер> Пасха. На 3-1-й день она все-таки не умерла; приходят покупать гроб. Он, находясь в неизвестности, продает; она умирает. Он бранит ее, когда ее соборуют. Когда она умирает, он записывает гроб в расход. С живой жены снял мерку. Она: „помнишь, 30 лет назад у нас родился ребеночек с белокурыми волосиками? Мы сидели на речке“. После ее смерти он пошел на речку; за 30 лет верба значительно выросла». Слова «Гроп для Ольги» написаны с отступом и могут быть истолкованы как рабочее заглавие записи, позволявшее сразу выделить ее из числа прочих. Написание «Гроп» дало основание публикатору записных книжек, Е. Н. Коншиной, предположительно считать слова «Гроп для Ольги» «имитацией записи гробовщика в своей расходной книжке» («Записные книжки как материал для изучения творческой лаборатории А. П. Чехова». — В кн.: А. П. Чехов. Сборник статей и материалов. Вып. 2, Ростов н/Д., 1960, стр. 121).