Все высокие рассуждения о Храме Искусства ивысоком служении ему — враньё! Храм-то — храм, да себе самому! И бог в этом«храме» — сам артист, и себе, только себе он восхищения и славы жаждет! Бедныйи несчастный! Ибо настоящий Храм и Настоящий Бог, и настоящая Вечная Слававовне остаются, недостижимые для переполненного страстью тщеславия актёрскогосердца. Редко кто из нашего брата-артиста искренне к вере приходит — единицы. Ите — либо со сценой порывают бесповоротно, либо мучаются служением двумгосподам. Горе, а не жизнь! А уж какая война за кулисами ради этой славы, какиеподлости, какие интриги, какая мерзость!
Господи! Ведь я ни одного своего ребёнка сам невоспитал, только зачинал да хвастался: я и в сорок — силён, и в пятьдесят шесть«родил», и в семьдесят четыре снова отец! Да всё от молодых, и каждая следующаяжена моложе предыдущей! Посмешище старое, фигляр блудливый! Кто теперь моегопоследнего ребёнка вместо отца растить будет? Да и жёны-то!Студенточки-артисточки, будущие звёзды с моей фамилией! Одна Аня, небось, меняи любила-то искренне...
Господи! Я проклинаю эту сатанинскую страсть кславе и отрекаюсь от всей своей самоугодливой лицедейской жизни, от всегосвоего жестокого бессердечия, от своего безумного тщеславия, исковеркавшего моюсобственную и всех моих близких людей жизни! Боже! Прими моё отречение и простименя, если можешь! Анна! И ты меня прости, за всех вас, любивших меня, и задетей моих прости ради Христа!
Он умолк и в изнеможении опустился на подушки.
Флавиан сосредоточенно, закрыв глаза, молился.Анна Сергеевна неслышно плакала в углу.
— И ещё. Анна! За Мишеньку, сыночка нашего, отцаМихаила, служителя Божьего, прости! Стыдно мне, ох как стыдно, но расскажу!
Год назад, через Интернет, меня дальнийродственник разыскал, из Израиля. Так, «седьмая вода на киселе», моего отцадвоюродного брата, по жене-еврейке, внук. Бывший ленинградец, интеллигент, ещёв восьмидесятые эмигрировавший, у него в Израиле своя фирмочка туристическая,путеводители по Израилю пишет. Попереписывались мы некоторое время черезИнтернет, он меня о семье расспрашивал, приезжать в Святую Землю приглашал,обещал максимально возможный сервис предоставить. Я ему про детей рассказал,про Сашкин бизнес, про Машины выставки, про Зинаидины съёмки и гастроли,похвастался...
А про Мишу нашего, Аня, про то, что он вообщесуществует — умолчал, постеснялся перед дальним родственником-иудеем своегородного первенца сына — христианского священнослужителя... Поговори с Мишей,Аня, пусть он простит меня за всё, и за то, что я бросил вас тогда, предаллюбовь вашу, и за это последнее моё предательство...
— Он, Тоша, тебя давно простил, любит тебя и отебе молится. Я, когда у него в С-ке на службе бывала, слышала сама, как он наектении о здравии твоё имя, раба Божьего Аристоклия, среди первых, преждемоего, возглашал. Чтит тебя, как отца, всегда по телефону, как здоровье папы,спрашивает, фотографию твою, где ты с ним маленьким на рыбалке с удочкойстоишь, в изголовье кровати своей повесил. Ты, Тоша, за Мишенькину любовь ктебе не беспокойся...
Аристоклий Иванович закрыл глаза своимикрасивыми, холёными руками, голова его часто вздрагивала.
— Анна Сергеевна, Алёша! — Флавиан грузноподнялся. — Вы, я думаю, идите пока чаёвничать, нам с Аристоклием Ивановичеместь о чём наедине пошептаться. И он начал выкладывать из обширного «чемодания»епитрахиль с поручами и завёрнутые в чистое вышитое полотенце Крест сЕвангелием.
Часа через три, после исповеди, соборования ипричастия, я зашёл ещё раз в кабинет знаменитого артиста, проститься. Он лежална своём диване светлый и умиротворённый, тихий какой-то, похожий на большогодовольного ребёнка. Увидев меня, улыбнулся:
— Алёшенька, голубчик! Какой у вас другзамечательный — батюшка Флавиан! Берегите его! Он меня утешил, я теперь умруспокойно, с радостью! Пообещайте поминать меня, хоть иногда. Возьмите вон туиконочку, эмалевую, она старинная — «Алексий Божий человек», будете на неёглядеть и за меня помолитесь.
— Батюшка Флавиан! Как бы я хотел, чтоб вы меняи отпевали! Так ведь не отдадут вам моё тело-то, в столице с ним очередноетеатральное действо устроят... А ну и пусть! Пусть себе устраивают, вы меня всвоей церкви тоже отпойте, заочно, моя душа там будет, где вы её провожать станете,а с телом, пусть что хотят, то и делают, прах — он и есть прах! Как вЕвангелии: «пусть мёртвые погребают своих мертвецов»! Прощайте, батюшка,прощайте, Алексей! Аннушка, милая, подушку поправь чуть повыше...
Через пятнадцать дней тело Народного артистаСССР, Героя Социалистичекого Труда, Заслуженного деятеля искусств и пр. и пр.после гражданской панихиды в М-ом театре и торжественного заупокойногобогослужения в Елоховском Кафедральном соборе было погребено в присутствиимногочисленной культурной общественности столицы на Новодевичьем кладбищегорода Москвы.
Анны Сергеевны там не было. Она молилась с нами,в нашей Покровской церкви, на заочном отпевании, совершаемом тихо иблагоговейно отцом Флавианом в сослужении приехавшего из С-ка протодиакона Михаила,статной осанкой и глубоким бархатистым баритоном удивительно напоминавшегоновопреставленного раба Божия Аристоклия.
ГЛАВА 3. ЗАПЕЧАТАННЫЙСОСУД
— Ира! Всё! Я пошёл на работу! Скажиразбойникам, чтобы до обеда к «офису» не подходили и в окно зелёным крыжовникомне кидались! У меня срочная заявка, даст Бог — часа за четыре закончу!
— Хорошо, Лёша, я их скоро на поляну к верхнемуручейку уведу, где Никитична козлят пасёт, пусть с козлятами поиграются!
— Мобильник не забудь, на всякий случай!
— Возьму, возьму!
Я захватил пару заранее наполненных колодезнойводой двухлитровых пластиковых бутылок — утро было уже жаркое, — сунул ноги врастоптанные плетёнки и по извилистой тропинке между старых вишен и зарослейкрыжовника отправился в свой «офис».
Мой «офис» располагался в бывшем курятнике надальнем конце нашего сада. Когда-то покойная Марфа Андреевна держала в нём кури уток, затем лопаты и грабли, а потом — совсем ничего. После перехода дома сучастком в наше владение первое время мы складывали в бывшем курятнике всякийненужный хлам, вскоре он стоял всеми забытый, но в связи с изменением моегостатуса на работе курятник понадобился и превратился в «офис».
Не вдаваясь в скучные подробности, сутьизменения моего статуса на фирме Григория Семёновича означилась тем, чтобольшую часть рабочего времени я мог теперь проводить за компьютером где угодно— в помещении фирмы, в нашей митинской квартире или в Покровском, обрабатываяаналитические материалы по вверенному мне направлению и вовремя присылая результатычерез Интернет самому Григорию Семёновичу или его заместителю по транспортнойгруппе.
Своим рабочим временем и местом пребывания я могтеперь распоряжаться сам, ограниченный лишь указанными в присылаемых заявкахсроками выполнения работы.
Несмотря на периодические «форс-мажоры»,усаживающие меня за компьютер более чем на сутки, новая схема работы меня оченьустраивала, так как я мог теперь помогать в семейных делах Ирине. А также явсегда был готов исполнить любимые мною обязанности адьютанта-шофёра-чтеца-певца-разжигателя-подавателякадила и носильщика «чемодания» во время пастырских или «требных» поездок отцаФлавиана.
Ноги у него, особенно правое колено, болели всёсильнее, коробка с «раздаткой» его «Симбира» всё как-то не доремонтировалась(это при всей-то оперативности Мишиных автомастерских!), и возил Флавианатеперь практически только я, даже слегка переделав, с учётом его габаритов,салазки правого пассажирского сиденья в «БТРе». В общем, за всем этимотлучением батюшки от руля и переводом меня в «надомники» явно просматриваласькакая-то хитроумная интрига клана Семёновых сыновей.
Зато у меня теперь появился персональный «офис».Вместе с Семёном, Юрой-спецназовцем и соседом-дачником, прекрасным кузнецом ихудожником Арменом, обратившимся с помощью Флавиана в лоно Русской ПравославнойЦеркви, мы за три дня превратили старый курятник во вполне «цивильное»помещение.
