В иных шутках явственно сквозила ирония по поводу развернувшейся кампании. На рисунке Ивана Малютина два рабочих под портретом Троцкого играют в шахматы, и один из них с досадой говорит другому: «Эх, Саша, объявил бы я тебе сейчас мат, да нельзя… Троцкий не велит».

На другом рисунке в журнале «Красный перец» под таким же портретом собралась целая «лига по борьбе с руганью». Матрос и извозчик сидят, боязливо зажав ладонями рты, чтобы нечаянно не вылетело словечко. «Звездочкой отмечено место представителя грузчиков. Не вытерпел — ушел»…

Атака на матерщину довольно быстро захлебнулась. Мат продолжал «царить» и в казарме, и на заводах, и в быту. Однако революция все-таки добилась в этом отношении совсем неожиданной, и даже, наверное, нежеланной «победы». Из речевого оборота напрочь исчезло матерное богохульство. Правда, произошло это только потому, что сам священный ореол вокруг таких слов, как «Бог», «Христос» или «Святой Дух», сильно потускнел, померк. Они стали в большинстве случаев «неприличными», были официально поставлены едва ли не ниже самих ругательств.

Революция в одежде. «Революцию в одежде» в России начал не Ленин, она развернулась сразу после Февраля. Еще Керенский шокировал многих своей простой одеждой: френчем защитного цвета, рабочей курткой — совершенно непривычными одеяниями для министра. Это была революционная одежда — символ всеобщего равенства. И. Гуревич в мае 1917 года опубликовал такую заметку под заголовком «Удивление»: «Одна бывшая «ее высокопревосходительство», жена видного сановника старого режима, сказала:

— Я могу все понять, но не понимаю только, как это жена министра допускает, чтобы он появлялся всюду в простой рабочей куртке… Если у него нет камергерского мундира, то фрак же он может сшить!.. Если у него нет лент, звезд и орденов, то он может же выхлопотать у французского или американского президента!»

Тотчас за попыткой «революции» против фраков и мундиров последовала и «контрреволюция». По крайней мере в настроениях. В июне 1917 года либеральный сатирик Аркадий Аверченко посвятил этому вопросу целый фельетон. Любопытно, что по зрелом размышлении он фактически принимал сторону старорежимной сановницы. «Вы помните, — спрашивал он, — что такое были министры старого, проклятого Богом и людьми режима? Помните, какими они Юпитерами, какими Зевсами громовержцами держались. Перед ними ходили на цыпочках, перед ними склонялись… В чем же дело?!!!! Я вам скажу, только вы на меня не обижайтесь: все дело было в их мундирах, орденах, лентах и золотом шитье. И когда они в таком чучельном виде выходили перед толпой, все почтительно склоняли перед ними головы и по рядам несся благоговейный шепот: «Министр идет, министр»… И важно проходил этакий позолоченный идол с каменным лицом, весь расцвеченный разноцветными балаболками, ленточками, крестиками, расшитый, расписанный, разрисованный — точь-в-точь та знаменитая писаная торба, которая, по свидетельству пословицы, так мила дурню.

Граждане! Товарищи! Братья! Сделайте вывод: раз коллективному всероссийскому дурню нужна писаная торба… — так дайте ему эту «писаную торбу». Министры! снимайте ваши скромные рабочие куртки, которые так умиляли первое время — снимайте свои затрапезные пиджаки!.. Свободные русские товарищи еще не доросли до того, чтобы уважать благородную бедность наряда. Они недостойны этого символа братского единения с ними… Дайте им убогую роскошь наряда, нацепите на себя фунтов десять золота, увешайтесь «Белыми Орлами», «Красными Подвязками» и «Зелеными Крокодилами», и, когда вы в таком попугаечьем виде прибудете на митинг, перед вами растянут красный ковер, возведут под руки на трибуну и скажут: «Говорите, ваше высокородие». И никто не хлопнет вас по плечу, не попросит сигарку, и даже сам товарищ Троцкий уберет ноги со стола и привстанет при вашем появлении…»

Мундиры не сдавались просто так, без боя. Американский социалист Джон Рид приводил такую историю: «Любопытный случай произошел с сенатором Соколовым, который в самом разгаре революции как-то явился на заседание сената в штатском костюме. Ему не позволили принять участие в заседании, потому что на нем не было предписанной ливреи слуги царя!»

Октябрь довел революцию в одежде до конца. Фраки и расшитые золотом мундиры окончательно стали частью театрального или карнавального гардероба. Иностранные журналисты посвящали целые статьи необычно простой одежде советских «министров». Дипломат Иван Залкинд вспоминал: «Очень мил был также один американский корреспондент, приносивший мне свои депеши на просмотр: этот господин о самой революции, ее целях и условиях вообще не писал ни слова; что его занимало — это были костюмы Ленина и Троцкого: факты, что Троцкий выступил как-то на митинге без воротничка, а Ленин переменил клетчатый пиджак на серый, давали ему темы для телеграмм в 200 слов…»

Впрочем, не чуралась таких тем и отечественная печать. Скажем, газета «Вечерняя жизнь» в мае 1918 года помещала очерк Д. Болховитинова «Ленин». «Одевается старомодно, — отмечал журналист, — не то из своеобразного щегольства, не то оттого, что, великий разрушитель и потрясатель в области социальной, он большой консерватор в повседневном быту. Обычно — простенький пиджачок (почти всегда двубортный). Изредка сюртук такого покроя, как носили наши деды (не редингот, не подумайте, ради Бога!). Жакет ненавидит. Смокинга не признает. Не носит желтых или лакированных ботинок, каких-нибудь там модных полосатых брюк. И я дорого заплатил бы человеку, который видел его в цилиндре или во фраке».

Генерал Михаил Бонч-Бруевич не без удивления вспоминал, как одевался Ленин в 1918 году: «Скромный, едва ли не перелицованный, пиджак, галстук в белый горошек». Отдыхая в Горках в 1922 году, Ленин обычно ходил в линялой сатиновой рубашке. Своим внешним видом Владимир Ильич как бы показывал: нет ничего постыдного в том, чтобы ходить в дешевой, потертой, поношенной одежде. Так же вели себя и многие другие революционеры старшего поколения. Михаилу Булгакову запомнилась при его единственной встрече с Крупской в 1921 году ее «вытертая меховая кацавейка». Когда одна английская газета напечатала очерк о Крупской под заголовком «Первая леди», Ленин шутливо заметил, что правильнее было бы назвать очерк иначе, а именно «Первая оборванка».

Сам Владимир Ильич облачался во фрак и цилиндр последний раз, вероятно, еще тогда, когда выступал адвокатом в царских судах. Но, как ни странно, он не отвергал напрочь эту «буржуазную» одежду. После Октября даже оркестранты в Большом театре перестали надевать фраки и смокинги, а носили какие-то простонародные наряды, порой нарочито карикатурные. Немецкий дирижер Оскар Фрид в 1922 году посетил Россию. «Я сомневался, — рассказывал он, — уместно ли будет выступить перед новой пролетарской публикой во фраке». Беседуя с Лениным, дирижер завел разговор на эту тему: «Я счел удобным задать вопрос о костюме. Ленин, не задумываясь, нашел правильный ответ:

— Но, конечно же, дорогой господин дирижер. Подход к нашей пролетарской публике не должен быть хуже, чем подход к старой буржуазии. И почему бы дирижеру, управляя оркестром, не выступить, как всегда, в праздничном костюме — во фраке?»

Не отвергал Ленин целиком и форменную одежду. Когда после Октября зашла речь о создании новой милиции, Владимир Ильич сразу спросил:

— А форма для милиции предусмотрена?

Его собеседники замялись: любая форма казалась им вредным пережитком старого режима.

— Нет, товарищи, — сказал Ленин, — милиционеру без формы нельзя! Милиционер должен отличаться от обывателя. Подумайте над этим.

Среди мужских головных уборов победу (вплоть до 40-х годов) одержала рабочая кепка с козырьком. В июне 1917 года на столичных демонстрациях очень четко разделились два потока — «кепок» и «шляп». Ленин иронически говорил «оборонцам»: «Ваши лозунги носят, как видите, только те, кто ходит в шляпках и цилиндрах».