– Это правильно, – послышался голос Агаты Трой. – Послушайте, я бы хотела спуститься к себе. Я еще не распаковала свои вещи. Прошу меня простить…

– О, разумеется. Но мы еще увидимся. Кстати, вы не видели тут поблизости нашего душку Аллейна?

– Боюсь, что не знаю, кто…

– Высокий и тощий, как козлик, но очень милый. Англичанин вроде бы. Ой, я просто тащусь от него. Я тут поспорила с моими ребятами, что не только затащу его на вечеринку с поцелуями, но и непременно заставлю водить.

– А я уже заранее распрощался со своими денежками, – прыснул один из юнцов.

– Не слушайте их, мисс Трой. Но куда запропастился мой англичанчик? Я ведь только что его здесь видела.

– Он, наверное, поднялся на шлюпочную палубу, – предположил кто-то.

– Ах, вот вы о ком, – донесся до ушей Аллейна четкий голос Агаты Трой. – Да, он там, наверху.

– Вот спасибо! За мной, кодла!

– Уррра!

– Улю-лю!

– Проклятие! – процедил сквозь зубы Аллейн.

В следующий миг мисс Ван Маес насела на него, казалось, со всех сторон сразу, хвастаясь, как соорудила себе леи – настоящую гавайскую травяную юбчонку – из фиджийского красного жасмина. Затем принялась пылко уговаривать Аллейна спуститься вместе с ней в бар.

– Что тут вообще происходит? – возмущалась она. – У меня уже три часа во рту не было ни капли. Поскакали!

– Вирджиния, – сипло произнес один из толпы поклонников. – Ты и так уже назюзюкалась в стельку.

– Кто – я? Ха! Ты бы на себя посмотрел! А впрочем – какого рожна! С какой стати я вообще должна просыхать? Так вы идете с нами, мистер Аллейн?

– Благодарю покорно, – покачал головой Аллейн. – Вы не поверите, но мне нельзя пить. Врачи запрещают.

– Ха, очень остроумно!

– Уверяю вас – я не шучу.

– Мистер Аллейн, похоже, втюрился в эту даму с картиной, – догадался кто-то.

– Как – в эту тощую? С физиономией, заляпанной зеленой краской? Нет, мой мистер Аллейн до такого не опустится. Что он – чокнутый, что ли? И вообще, разве мозет приличная зенщина расхазывать по пароходу в таком виде? А картина? Я, конечно, из везливости ее похвалила, но ведь такую муру и заканчивать не стоит. Подумаешь – причал в Суве! Я лучше открытку куплю. Идемте со мной, великий сыщик. И не томите душу – сказыте, что эта неряха ничего для вас не значит!

– Мисс Ван Маес, – терпеливо произнес Аллейн. – В вашем присутствии я начинаю чувствовать себя древним, как египетские пирамиды, и вдобавок – недоумком. Ведь я совершенно не представляю, как ответить даже на самый простой из ваших вопросов.

– Я вас научу. Вы дазе не подозреваете, зайчик мой, как со мной интересно.

– Спасибо, вы очень добры, но боюсь, что я уже вышел из подходящей возрастной категории.

Огромные глазищи Вирджинии расширились еще больше. Густо намазанные тушью ресницы торчали в разные стороны, как черные зубочистки. Пепельные волосы ниспадали на плечи сияющими волнами. Выглядела она, конечно, сногсшибательно. Настоящая кинозвезда, подумал Аллейн. Но перебрала уже основательно.

– Ничего, братва, – вдруг густо пробасила она. – От своего пари я не отказываюсь. Ставлю пятьдесят против двадцати пяти, что этот красавчик поцелует меня еще до прихода в Гонолулу.

– Я весьма польщен… – неуклюже пробормотал Аллейн.

– Он польщен, видите ли! И заруби себе на носу, красавчик, голливудские поцелуи меня не устраивают. Никакой цензуры, ясно? Только взасос и – финита! Вот так-то!

Вирджиния пристально посмотрела на Аллейна, на ее ангельской мордашке впервые проскользнула тень сомнения.

– Слушай, – сказала она. – Не хочешь ли ты сказать, что у тебя и впрямь ляляки к этой бабе?

– Не знаю, что такое «ляляки», – сухо сказал Аллейн, – но к мисс Трой у меня ровным счетом ничего нет, а уж у нее ко мне – и того меньше.

«От мисс Агаты Трой – ее подруге, мисс Кэтти Восток, художнице, известной портретами шахтеров, водопроводчиков и темнокожих музыкантов.

Борт парохода «Ниагара»

1 августа

Милая Кэтти!

Я прерываю свое путешествие в Квебеке, так что письмо это ты получишь примерно за две недели до моего возвращения домой. Я очень рада, что со следующим семестром все улажено. Преподавание – занудная наука, но теперь, когда я достигла столь головокружительных высот и могу подбирать учеников сама, это занятие уже не представляется мне таким утомительным. Спасибо, что ты все утрясла. Если сможешь, договорись с прислугой, чтобы к 1-му сентября все были на месте – я возвращаюсь третьего, а к десятому, когда начнутся занятия, они уже должны все подготовить. Твое письмо, отправленное авиапочтой, пришло в Суву в день нашего отплытия. Да, договорись с Соней Глюк, чтобы она нам позировала. Эта стервочка – не только прехорошенькая, но и знает толк в своем деле; когда не капризничает, конечно. Да и тебе самой не помешает написать обнаженную натуру крупным планом к выставке, которая, если мне не изменяет память, назначена на 16-е сентября. Ведь тебе хорошо удается обнаженная натура, да и пора бы немного отвлечься от водопроводчиков – а то как бы они не приелись публике. Кажется, я еще не рассказывала тебе, кого набрала на этот семестр? Привожу полный список:

1. Фрэнсис Ормерин. В настоящее время живет в Париже, но там, по его словам, все помешались на сюрреализме, а он его совершенно не чувствует и не желает тратить время на «эту белиберду». И вообще – переживает депрессию или что-то в этом роде.

2. Вальма Сиклифф. Это та самая девчушка, что намалевала здоровенные плакаты для министерства торговли, которыми все восторгались. Уверяет, что хочет научиться работать с натурой. Желания у нее, по-моему, хоть отбавляй, но своего почерка еще нет, да и манера довольно вычурная. К тому же, если не ошибаюсь, она ищет, за кого зацепиться.

3. Бейсил Пилгрим. Если не ошибаюсь, именно на него положила глаз наша Вальма-охотница. Он, между прочим, достопочтенный[1]. Старый лорд Пилгрим уже стоит одной ногой в могиле. В свое время он наделал шуму, выступая против законопроекта, разрешающего аборты. У Бейсила шестеро сестер – все старше его, – а мать, леди Пилгрим, умерла при его рождении. Сомневаюсь, чтобы Вальма Сиклифф понравилась престарелому джентльмену. Если творения Бейсила едва не загнали старого чудака в Армию спасения, то от манеры Вальмы он вообще ударится в язычество.

4. Уотт Хэчетт. Это – свежая кровь. Очень многообещающий парнишка. Он – австралиец, а нарыла я его в Суве. Примитивист с очень смелыми и точными линиями. Необычайно живой и энергичный, но бедный, как церковная крыса. Когда я его откопала, он держался на одних бананах и азарте. Голос у него дребезжащий, как проржавевшая жестянка, и он не способен ни о чем говорить, кроме своей работы и своих симпатий и антипатий. Боюсь, что сначала он будет действовать остальным на нервы, а потом замкнется в себе. Как бы то ни было, его манера мне нравится.

5. Седрик Малмсли. Этот уже подрядился иллюстрировать роскошное издание средневековых романов и хочет поработать над живой натурой. Я сообщила ему, чтобы он связался с тобой. Мне сказали, что он отрастил рыжую бороду, которая потешно раздваивается, и носит сандалии. Седрик, а не борода.

6. Вольф Гарсия. Он прислал мне письмо. Ему поручили изготовить мраморную скульптуру «Комедия и Трагедия», которую установят перед зданием нового театра в Вестминстере, и я разрешила ему поработать с нами, чтобы сделать глиняные модели. Видела бы ты его письмецо – конверт без марки, а написано пастелью на туалетной бумаге. Думаю, что ты увидишь Гарсию задолго до того, как получишь мое письмо. Пусть пользуется студией, но только присматривай за ним одним глазком, если там будет Соня. После 20-го сентября ему обещана другая студия, так что он у нас не задержится. Не вороти нос, Кэтти. Сама ведь знаешь, что этот парень – непризнанный гений; к тому же другие столько мне платят, что я могу себе позволить приютить пару нищенствующих Рафаэлей. Да-да, ты права: второй гений – это Хэчетт.