Облокотившись на леер, Аллейн смотрел на побуревший от времени морской причал, заполненный людьми. Через пару минут вся эта картина начнет отдаляться, постепенно расплываясь, а потом и вовсе превратится в смутные воспоминания. «Мы заходили в Суву». Аллейна вдруг охватило неодолимое желание навеки запечатлеть причал в своей памяти. Поначалу праздно, как бы между прочим, а затем с удивившим его волнением Аллейн принялся запоминать открывшуюся его взору картину. Всю до мелочей. Вот высоченный фиджиец с причудливо расцвеченной прической. Ну и волосищи – ослепительно яркий фуксин в сочетании с ядовито-мышьяковой зеленью грозди свежесрезанных бананов. Поймав это дикое сочетание красок в силок извилин своей памяти, Аллейн с фотографической точностью запечатлел его и перевел взгляд на темное лоснящееся лицо, на котором отражались голубоватые блики водной лазури, потом отметил крепкий торс, белоснежную набедренную повязку и могучие ноги. Его захватил азарт. Сколько он успеет запомнить, прежде чем корабль отчалит? И звуки – их он тоже должен увезти с собой – характерное шлепанье босых ступней, монотонный рокот голосов и обрывки песни, доносившейся от стайки девушек-аборигенок, столпившихся в отдалении на фоне россыпи кроваво – красных кораллов. Нельзя забыть и запах – удивительный пряный аромат красного жасмина, кокосового масла и отсыревшего дерева. Аллейн расширил круг, включив в него индианку в кричаще-розовом сари, сидевшую на корточках в тени развесистого изумрудно-зеленого банана; мокрые крыши будок на пристани и покрытые лужами дорожки, которые веером расходились от причала и исчезали где-то в мангровых болотах и далеких горных грядах. А горы – ну разве можно забыть это чудо? Пурпурно-багряные у основания, перерезанные посередине неспешной процессией облаков, они упирались в торжественное и неподвижное небо фантастическими пиками, похожие на шпили средневековых рыцарских замков. Длинная гряда облаков, окаймленная темно-синей бахромой, в центре угрожающе темнела невыплеснутым дождем. Цвета – сочные и густые краски, причудливая палитра мокрой сепии, ядовитой зелени, кровавого фуксина и сочного индиго. Гортанные голоса фиджийцев – такие громкие, словно их издавали органные трубы, – сочно прорезывали пропитанный влагой воздух, который и сам, казалось, звенел и вибрировал.

И вдруг все словно померкло, краски стали тусклее. Корабль отчалил от пристани. Картина поблекла: скоро, канув в Лету, растворятся и голоса. Аллейн закрыл глаза и с удовлетворением убедился, что волшебная картина со всеми живыми красками и звуками полностью сохранилась в воображении. Когда он снова открыт их, корабль от пристани отделяла уже широкая полоса воды. Не желая больше смотреть на причал, Аллейн отвернулся.

– Господи, ну и зари-ища! – жеманно пропела красотка блондинка, как всегда, окруженная толпой поклонников. – Зуть! В этом городишке я похудела фунтов на десять. Кошмарная зара! Уф-ф!

Молодые люди громко захохотали.

– В Гонолулу жара еще сильнее, – поддразнил один из них.

– Может быть. Но все равно – не такая одуряющая, как здесь.

– Как-то в знойном Гонолулу пережарилась акула! – задорно выкрикнул кто-то.

– Эх, ребята! – воскликнула жеманница, кокетливо закатив глаза и крутя бедрами, будто в гавайском танце. – Потерпите, пока мы придем в мой добрый старый Лугу – вот уж когда повеселимся на славу. Ах, как мне нравятся эти наклеечки на моих саквоязыках! – Она заприметила Аллейна. – Ой, вы только посмотрите, кто к нам позаловал! Скорей зе, зайчик, идите в нашу компашку.

Аллейн медленно приблизился. Не успели они отплыть из Окленда, как синеглазая красавица начала обхаживать его, пуская в ход все свое очарование. Каждый раз при его появлении в ее голосе появлялись теплые нотки. В глубине души Аллейн был польщен – как-никак за красавицей ухлестывало не менее дюжины молодых ухажеров. «Ох уж эти тщеславные сорокалетние мужчины», – вздыхал он про себя. Но блондинка была настолько привлекательна, что Аллейн не без удовольствия предвкушал легкий необременительный пароходный флирт.

– Вы только полюбуйтесь на него! – не унималась она. – Какой симпатяга, верно? Ах, как зе ему к лицу эта английская чопорность! А глаза так и семафорят: дерзытесь от меня подальше! Открою вам секрет – эй, слушайте все! Этот мистер Аллейн – мой самый большой провал и позор. Я для него ровным счетом ничего не значу.

«Вот ведь привязалась, бестия», – подумал Аллейн, а вслух произнес:

– Я просто отчаянный трус, мисс Ван Маес.

– В каком это смысле? – подозрительно осведомилась она. Огромные глазищи засияли.

– Я… я сам не знаю, – поспешно ответил смутившийся Аллейн.

– Полундра, мы пересекаем барьерный риф! – выкрикнул один из юнцов.

Все посыпались к борту. Мелкие волны лениво накатывали на коралловые рифы, омывая их с двух сторон, словно ребра неведомого страшилища, а потом рассыпаясь веером невысоких пенистых бурунчиков. Над Фиджи по-прежнему нависали низкие облака, грозя разразиться дождем. Сочный пурпур острова местами озарялся золотистыми пятнами солнечных лучей, то тут, то там пробивавших себе бреши в серых облаках. Миновав торчащие, будто клыки, кораллы, корабль вышел в открытое море.

Аллейн воспользовался этой заминкой и ретировался; поспешно прошагав на корму, он вскарабкался по трапу на шлюпочную палубу. Там не было ни души – пассажиры, еще не успев сменить одежду, в которой высаживались на остров, толпились на главной палубе. Задумчиво набив трубку, Аллейн бросил взгляд в сторону Фиджи. Да, там было приятно. Удивительно мирно и уютно.

– О, черт! – послышалось вдруг сверху. – Проклятие! Вот дьявол!

Аллейн испуганно задрал голову. На одной из покрытых брезентом шлюпок сидела худенькая темноволосая женщина. Аллейну показалось, что она пытается проткнуть какой-то предмет. В следующую секунду женщина встала и выпрямилась. Аллейн увидел, что она одета в чудовищно замызганные фланелевые брючки и короткий рабочий халат мышиного цвета. В руке у нее Аллейн разглядел длинную кисть. Лицо незнакомки украшало здоровенное пятно зеленой краски, а коротко стриженные волосы торчали, словно караульная рота, – похоже, хозяйка в сердцах запустила в них пятерню, безжалостно зачесав непослушные пряди наверх. Женщина перебралась на нос шлюпки, и Аллейну представилась возможность рассмотреть, чем она занималась. Маленький холст был пристроен к крышке настежь распахнутого ящичка для красок. У Аллейна перехватило дыхание. Картина изображала причал в Суве – точно таким, как его запомнил Аллейн. Яркий пейзаж с поразительной, невероятной живостью передавал даже самое дыхание запечатленной сцены. Картина была написана решительными, немного нервными мазками. Голубовато-розовые и ярко-зеленые тона сочетались в ней с удивительно естественной гармонией, как слова тщательно составленной фразы. Несмотря на видимую простоту, Аллейн был потрясен – скорее даже выплеском чувств, чем отражением зрительного восприятия.

Художница, зажав во рту незажженную сигарету, окинула свое творение придирчивым взглядом. Порылась в кармане, выудила носовой платок, служивший тряпочкой для стирания, и снова запустила пятерню в волосы.

– Что за чертовщина! – процедила она и вынула изо рта сигарету.

– Спичка нужна? – спросил Аллейн.

Художница вздрогнула, пошатнулась и неловко села.

– И долго вы уже здесь торчите? – нелюбезно спросила она.

– Нет, я только что подошел. Я… вовсе не подглядывал. Могу я поднести вам огоньку?

– О, ну спасибо. Бросьте мне коробок, пожалуйста. – Она закурила, глядя на Аллейна поверх изящных тонких рук, затем снова повернулась к своему пейзажу.

– Изумительная картина, – невольно вырвалось у Аллейна.

Женщина вздернула тонкое плечико, словно голос Аллейна проткнул ей барабанную перепонку, что-то невнятно пробурчала и вернулась к работе. Взяла палитру и принялась размазывать ножичком тонкий слой краски.