– Я хочу поехать в Дубный, – настаивала Анфиса шепотом.

– Нет.

– Я хочу поехать в Дубный!

– Ты никуда не поедешь!

– Если я никуда не поеду… – угрожающе зашипела Анфиса, поворачиваясь к брату.

Вася в ярости ухватил сестру за загривок, опрокинул на кровать и навалился сверху всем весом. Ася издала булькающий звук.

– Что?! – спросил он яростным шепотом. – Что ты сделаешь?!

Он смотрел ей в глаза, не отрываясь. Заваркина холодно выдерживала этот испепеляющий взгляд. Вдруг Вася – резко и крепко, но лишь на секунду – прижался губами к ее губам.

– Ты полгода меня даже не целовала! – жарко прошептал он. В этом шепоте больше не было ярости, только лютая звериная тоска.

– Я хочу поехать в Дубный, – спокойно произнесла Заваркина.

– Поцелуешь – отпущу! – смягчился ее брат.

– Обещаешь? – с надеждой произнесла Анфиса и прижалась ртом к его губам.

– Не сюда…

Он взял ее руку и запустил в свои расстегнутые джинсы. Анфиса тяжело вздохнула. Зульфия, которая лежала ни жива ни мертва, крепко зажмурилась, жалея, что не может, не привлекая к себе внимания, закрыть еще и уши.

– Я знаю, что ты не спишь.

Прошло еще минут пятнадцать (или, может, еще полчаса), и тихий Асин голос грянул в левом Зулином ухе как гром.

– Перестань так жмурится, у тебя сейчас глаза лопнут, – усмехнулся голос.

Зуля с опаской приподняла веки. Анфиса, накинув на голое тело махровый банный халат, слишком теплый для жаркого лета, низко наклонилась над притаившейся подругой. Туфли она так и не сняла.

– Пойдем на балкон.

Зуля с трудом смогла встать. Напряженное тело отказывалось ей повиноваться. Отыскав свои кеды, она бросила быстрый взгляд на постель. Вася спал, раскинув руки и ноги и широко раскрыв рот.

Они вышли на балкон. Заваркина протянула Зуле сигарету.

– Только ради этого вида стоило снять эту халупу, правда? – улыбнулась Анфиса.

На балконе, крохотном бетонном выступе в стене, огороженном не слишком изящной решеткой, едва помешались два человека и пепельница. Зато под ногами плескалась густая чернильная темнота, которую, словно булавки черный бархат, прикололи к земле горящие фонари.

Вид был потрясающий, но Зульфию он совершенно не интересовал.

– Скажи, что вы не родственники! – потребовала она, едва сдерживая слезы.

Она смотрела на Анфисино лицо, что выхватывало из темноты пламя зажигалки, которой та нервно чиркала. Смотрела на трогательный ежик волос, длинную шею, раскосые глаза и страдала, раздираемая жуткими предположениями.

– Мы не родственники, – подтвердила Анфиса с мягкой улыбкой.

– Слава Богу, – выдохнула Зульфия, чувствуя, как расслабляется затекшая и взмокшая спина.

Анфиса снова чиркнула зажигалкой, давая Зуле прикурить.

– Мы – детдомовские, – пояснила она, нахмурившись и щелчком отбросив свою недокуренную сигарету. Темнота проглотила бычок, потушив оранжевую искру, не дав ей долететь до земли. – Никто не знал, откуда мы взялись. У нас не было никаких документов. Нас доставили в разное время и из разных мест, но почему-то записали под одной фамилией – то ли Ивановыми, то ли Кузнецовыми. Я была совсем кроха, даже не говорила еще, но уже все понимала и запоминала. Вася взялся меня опекать. Угостил печеньем. Ему было четыре, он был взрослым человеком.

Ася улыбнулась своим воспоминаниям. Зульфия, напротив, пыталась подавить рыдания. Жалость, постегиваемая живым воображением, разрывала ей грудную клетку.

– Так проще было выживать, – продолжила Заваркина, – мы приглядывали друг за другом. Иногда спали в одной постели. Чтобы нас не разлучали, говорили всем, что мы – брат и сестра. Со временем даже стали похожи друг на друга: мимикой, жестами, улыбками, словечками…

Воцарилось молчание. Каждая думала о своем.

– А когда?.. – нерешительно завела Зульфия, раздумывая, как правильней сформулировать вопрос. – Когда вы?..

– Три года назад, – ответила Заваркина равнодушно, – даже два с половиной. Но влюбился он в меня как положено – в шестнадцать.

– А ты в него? – вывалился у Зули вопрос.

Заваркина ответила не сразу.

– А я в него еще не успела, – тихо произнесла она.

Порыв ветра набросился на полуночных собеседниц, заставив задохнуться. Зульфия решилась задать еще один вопрос, последний на сегодня, но самый важный.

– Он поэтому не выпускает тебя из дома?

Подвигами, как известно, злоупотреблять не следует, иначе можно привыкнуть к геройству и прожить всю жизнь безымянным страдальцем. Зульфия установила геракловский лимит – не больше двенадцати в год.

Но к концу этой недели она чувствовала себя вымотанной. Помимо подъемов в семь утра, каждый из которых сам по себе тянул на отдельный подвиг, она умудрилась подчистить все свои «хвосты» по текстам и выдержала ромовую вечеринку у Заваркиных, после которой болела голова и тянуло в правом подреберье. Поэтому этим утром усталому редактору «Субботних новостей», проспавшему всего два часа, казалось, что придется либо похерить ограничения на великие свершения, либо просидеть тихо до конца года.

Но тем не менее Зульфие не терпелось съездить в Дубный – поселок, оставшийся без воды.

Кляня весь свет, она проснулась по будильнику, и, не найдя левую тапочку на коврике у кровати, в раздражении так сильно махнула ногой, что правая тапка приземлилась аккурат на книжную полку. Она сводила себя в душ, позволила кофе убежать из турки, нашла в шкафу немятую одежду и заела раздражение бутербродом. К девяти Зульфия появилась в редакции относительно бодрая, планируя отправить прочь двух своих журналисток и в тишине, под сигаретку, составить план следующего номера.

Ее новый офис был страшной съемной комнатой в обшарпанном НИИ, сейчас почти полностью разобранном в аренду фирмами-однодневками. Зуля однажды поймала себя на мысли, что никогда не работала там, где сверкающий пол, а занавески подходят к мебели. Ей доставались только душные прокуренные комнаты, коридоры, заваленные строительным мусором, рассохшиеся оконные рамы и стены, крашенные масляной краской в омерзительный зеленый.

Она ждала Заваркину в час дня. Зульфия решила поехать в «обезвоженный» поселок в самое пекло, чтобы фотографии получились драматичнее. Ей виделась растрескавшаяся земля, обветренные лица людей, старушка в пыльном платке, утирающая слезы сухонькой ручкой, раскрасневшаяся беременная деваха, изнывающая от духоты и жажды. Воображая этот постапокалиптический ужас, Зульфия разве что в ладоши не хлопала. Она предвкушала сенсацию.

Заваркина вошла в комнату и с отвращением огляделась.

– Я забыла, как это противно, – скривилась она.

– Что именно? – не поняла Зуля.

– Работать, – пояснила Анфиса и уселась на стул, стоящий у двери. Тот предательски хрустнул.