Но она не уходила.

— Я боюсь, — сказала она, помолчав.

— Боитесь?

Она безмолвно кивнула.

Он опомнился.

— Нет, нет! Не бойтесь, не надо бояться.

Он путался и во время разговора трогал предметы.

— Это вторая душа чувствует страх, а я люблю людей, обладающих второй душою.

Стал ходить по комнате и все время говорил. Девушка смотрела на него с возрастающим ужасом.

— Ваша сестра была здесь полчаса тому назад, — произнесла она в страхе.

Вдруг насторожился.

— Моя сестра?

Это снова вернуло ему сознание.

Сел, но опять впал в тупое раздумье.

Вдруг дико вскочил.

— Здесь никого нет кроме нас?

— Нет, нет, — пролепетала она и отскочила назад.

— Но здесь, здесь… Разве вы не видите? Разве вы ничего не чувствуете?

Он высоко подпрыгнул, как бы подброшенный судорогой. Глаза его были закрыты. Внезапно насильно раскрыл глаза: девушка, смертельно бледная, держалась за стул.

Почувствовал глубокий стыд, долго смотрел на нее в упор и попытался приветливо улыбнуться.

— Да, да, вы правы. Я болен. Может быть, очень болен…

Долго думал.

— Может быть, телеграфировать моей жене, чтобы она сейчас приехала?..

Девушка счастливо вздохнула.

— Да, да, сделайте так. Напишите телеграмму. Я сбегаю на почту.

Она металась по комнате, отыскивая чернила.

— Вот. Здесь все… пишите скорей! Скоро уж десять часов.

И вдруг ему показалось, что все прошло. Сразу почувствовал себя таким ясным и сильным.

Сам удивился этому чуду.

— Нет, нет, не нужно, подождем еще до завтра. Впрочем, я очень устал. Я лягу теперь спать. Я чувствую, что сейчас засну.

В дверях остановился.

— Если я ночью уйду, то вы не пугайтесь. Это значит, мне плохо, и я иду к врачу.

Вошел в свою комнату и сел на диван.

Мозг его все еще был ясен. Может быть, вся эта история со вторым лицом была только кризисом лихорадки, и теперь он снова будет здоров, — подумал он.

Раздумывал.

Вдруг вспомнился ему тот вечер, когда его собственный портрет произвел на него такое страшное впечатление.

Был счастлив.

Это воспоминание спасло его. Все стало ему ясно: в бессознательном осталось это впечатление, и теперь под влиянием лихорадки оно пробилось наружу.

Ликующий восторг расширял его мозг. Ему хотелось броситься на колени и благодарить Бога за избавление.

Прошелся несколько раз взад и вперед по комнате.

— Боже! Что это? — крикнул он внезапно.

На письменном столе лежал лист бумаги, и на нем беглым, неуверенным почерком телеграмма к его жене:

«Приезжай сейчас. Со мной происходит что-то страшное!»

Его собственный почерк.

Тупой, животный страх завертелся в нем; он за все время не писал ни одного слова. Был уверен, что не притрагивался к перу.

Опустился, но каждый раз снова должен был взглядывать на этот ужасный лист.

Ни один человек, кроме него, не мог этого написать. Это его собственный почерк.

Вдруг буквы начали двигаться, отделились от бумаги, сделались живыми, замелькали у него перед глазами безумными кругами. Все вокруг него начало двигаться: он бросился ничком на пол и зарылся лицом в руки. Душа его скорчилась: теперь оно придет. Чувствовал себя сдавленным, стены придвигались, все в комнат сдвигалось ближе к нему, окружало его, загораживало выход. Он весь съежился.

Перед его глазами выплыл ужасный портрет, он вырастал, вот вырос из переплета, вот он уже украдкой выглядывает из книги, вот уже злобно сверкнул глазами.

Вскочил: перед ним стоял он сам. Лицо было искажено от боли, а кровавые мертвые глаза пристально устремлены на него.

Он как будто врос в пол.

Видел, как его лицо задергалось, все мускулы забегали, все фибры начали биться, зубы явственно застучали друг о друга, глаза судорожно закрылись и опять широко раскрылись: он вылетел из комнаты, точно подгоняемый тысячею фурий, пробежал по улицам в поле, еще дальше, в лес, упал…

— Что теперь? Что теперь? — не переставая, дрожало в его мозгу; он потерял власть над собою, зарылся во влажный мох, еще глубже, врылся в мягкую землю: теперь он в безопасности!

Смеялся в горячем триумфе, потом крикнул изо всех сил: слышал себя, чувствовал также сильную боль в легких, долго приходил в себя. Да, он кричал! Попытался найти причину этой боли в легких…

Мозг его встряхнулся. Сел и стал думать. Теперь ничего больше не чувствовал: один лишь далекий, тупой покой. Хотел дать себе отчет в своих мыслях, чувствовал, как что-то с трудом работает в его мозгу, не знал, о чем он думал, мучительно старался вспомнить это, но тщетно.

Так сидел он в тупом раздумье. Не знал, как долго он просидел так.

Вдруг почувствовал лихорадочный озноб и такой сильный, что не мог совладать со своим телом, — оно грозило распасться.

Встал, принялся бегать и бил себя по телу руками, так он всегда делал мальчиком, когда ему было холодно.

Потом стал снова бегать кругом и все бил себя при этом руками в грудь.

Вдруг сразу остановился.

— Дитя! Мое дитя! — вскричал он. — Мое дитя спасет меня, оно спасет меня — мое дитя, мое дитя, моя кровь!. — Прислушался: безжизненная, глухая тишина.

Где он? Где он?

Страх охватил его.

Он выбежал в открытое поле.

Кровавое сияние на небе! «Небо горит!» — промелькнуло у него в голове. «Сумерки богов! Теперь снизойдет Сын Человеческий, чтобы творить суд».

Стоял и, не отрываясь, пристально смотрел на огненное сияние в небе.

Воспоминание мучительно пробивалось из ночи его души. Счастливо вздохнул: там лежал город. А это здесь на небе — это только сияние электрического света.

— Мое дитя, моя жена, мое избавление! — снова пробежало в его мозгу.

Вскочил. Неслыханная энергия разлилась по его телу. Большими торжественными шагами шел он по направлению к городу.

О, он знает свое спасение, он знает то солнце, которое с очищающей силой погружается в его безумие.

Внезапно ужасный страх охватил его: Боже! Всемогущий Боже, что если ее нет здесь?

Побежал, забыл о своем теле. Весь он был лишь одно большое, бьющееся сердце, чувствовал, как оно касалось земли и подпрыгивало в диких прыжках; пришел в город.

Он пробирался потихоньку, медленно, как вор: чувствовал, что он погиб, если ее здесь нет.

Под конец почти полз. Не решался подойти к памятнику: видел, как он подымается среди гнетущей тишины, холодно, неумолимо, как его судьба, видел, как он растаял в большое туманное кольцо, которое начало мелькать и кружиться, чувствовал, что земля вертится вокруг него, сильнее, еще быстрее, зашатался… и вдруг: из вертящихся колец тумана пробились к нему два глаза.

Бесконечная радость колеблющимся светом прорезала его мозг, уцепился за ее руку, прижимал ее в себе, рвался к ней, гладил, ласкал ее и смеялся в безумном блаженстве.

Теперь все страшное ушло и забылось: крепко держал ее, не решался выпустить ее руку.

— Я ждала тебя вчера всю ночь, — тихо сказала она.

Он дрожал и едва мог идти: радость разбила его.

— Теперь я спасен. Через тебя — через тебя! — Я должен был сегодня умереть, но теперь я спасен. Ты меня возродила, — сказал он, размышляя.

Она говорила что-то.

— Вампир? — услыхал он.

В испуге остановился.

— Но разве ты не знаешь, что мы возрождаемся только друг через друга? — сказала она таинственно.

— Ты — ты… тоже? — пролепетал он.

Она не отвечала.

— Ты здесь? Здесь? — спросил он в ужасе. Ощупывал ее рукой.

— Ты здесь? — спросил он снова.

Начал заикаться и дрожать.

— Да, я здесь. Я беру теперь твою руку. Чувствуешь ее? О, как горит твоя рука!

Успокоился.

— Ты Агая? — спросил он спустя минуту.

— Это твой вампир?

Безмолвно кивнул.

— Ты не Агая? — спросил он снова после долгого молчания.

— Нет!

Наконец они пришли.

В этот раз ему показалось, будто они шли через бесконечный ряд коридоров, через безотрадную, покинутую пустыню комнат. Слышал тихое эхо своих шагов, как ритмическое, глухое биение сердца.