В коридоре Монжёз указал Полю на первую дверь направо:

– Это были комнаты моего тестя. Сейчас они пустуют. Так что тебя ничто не потревожит.

По случаю сильной жары госпожа Монжёз приказала накрыть стол возле дома в саду. Обед прошел тихо. В старом замке, где два месяца тому назад было совершено самоубийство, атмосфера была печальной. Госпожа Монжёз, серьезная и молчаливая в своем траурном платье, мало-помалу перестала принимать участие в беседе и погрузилась в задумчивость.

«О чем она думает?» – спрашивал себя Либуа. Он вспомнил о словах, которые женщина шепотом сказала доктору, когда тот раскланивался с ней.

Что касается маркиза, то он пользовался всеобщим молчанием для того, чтобы не отвлекаться от поглощения пищи. В середине обеда он вдруг вскрикнул:

– А каплун? Почему нет каплуна? Разве повар забыл о нем? Справьтесь в кухне.

Две минуты спустя слуга возвратился и почтительно доложил:

– Нотариус стащил каплуна.

– Ах, разбойник! – заворчал Монжёз.

Увидев удивленное лицо художника, маркиз расхохотался.

– Я назвал свою охотничью собаку Нотариусом – она такая же воровка, как и этот негодяй.

Погруженная в задумчивость, госпожа Монжёз очнулась от своих размышлений лишь в конце обеда, когда муж спросил ее:

– В котором часу завтра ты будешь позировать Полю, Лора?

– Завтра? – повторила она. – Разве господин Либуа так спешит, что не может дать мне времени до послезавтра?

«Завтрашний день уже расписан, – подумал художник, – а между тем завтра ее супруг должен остаться дома». Вслух же он сказал:

– Я должен поблагодарить маркизу за отсрочку. Разбирая свой ящик с красками, я заметил, что кое-чего недостает. Завтра мне придется съездить в Париж.

– Отлично! – воскликнул Монжёз. – Я поеду с тобой.

Обернувшись к жене, он прибавил:

– Ты позволишь, Лоретта?

Луч радости мелькнул в глазах госпожи Монжёз, но тут же потух. Она спокойно ответила:

– Разве я когда-нибудь стесняла тебя, Робер?

«Вот муж, который, сам о том не подозревая, доставил жене большое удовольствие», – подумал художник, не переставая наблюдать за супругами.

Ободренный своим успехом, Монжёз продолжал тем же фамильярно-насмешливым тоном:

– Только завтра, моя милая, не вздумай заболеть в мое отсутствие. Как ты знаешь, завтра Морер не сможет сюда явиться.

При этих словах в глазах маркизы вспыхнул гнев.

Два часа спустя, когда наступил вечер, приятели по пансиону сидели на скамье в саду и, покуривая сигары, толковали о том о сем. Маркиза еще после обеда удалилась в свои комнаты, сославшись на недомогание. Слушая разглагольствования маркиза, Либуа не спускал взора с окон замка, ожидая, в котором из них появится свет и укажет ему, где находится комната маркизы. Вскоре он выяснил, что комнаты маркизы расположены во флигеле, противоположном тому, где разместился он сам.

Луч света, проникавший сквозь жалюзи, вскоре потух. Маркиза погрузилась в сон. Монжёз, заметив, что свет погас, сказал с улыбкой:

– Моя супруга теперь в объятиях Морфея и все еще будет пребывать в них завтра, когда мы отправимся в Париж… Мы ведь поедем с первым поездом, не так ли?

– В котором часу отходит поезд?

– В шесть утра.

– И когда мы прибудем в Париж?

– Через пятьдесят минут.

Либуа вдруг присвистнул и сказал:

– Однако ты порядочный шутник, мой дорогой. Говоришь жене, что ездишь в Париж хлопотать о наследстве!

– Но это так!

– Рассказывай эти сказки другим! Не хочешь ли ты уверить меня, что в семь часов утра адвокаты, нотариусы и банкиры покидают свои постели, чтобы встретиться с тобой?

Монжёз несколько смешался:

– Мой адвокат встает на рассвете. А я люблю приходить первым, чтобы не сидеть в очереди.

Либуа сделал вид, что удовольствовался этим ответом.

– Вот оно как! – сказал он.

После минутной паузы художник прибавил:

– А я, знаешь ли, вообразил совсем другое.

– А что?

– Я решил, что, намереваясь прибыть в Париж так рано, ты хочешь разбудить вовсе не адвоката, а особу другого пола…

– О, как ты мог подумать такое? – неуверенно проговорил Монжёз. – Я все-таки человек женатый…

Либуа решил вырвать у маркиза признание. Для этого ему стоило только пощекотать самолюбие глупца, и вот он открыл огонь:

– Женатый, да. Но ты забываешь о том, что сообщил мне по секрету.

– Что такое? – спросил Монжёз, которому, по всей видимости, изменила память.

– Женатый… на льдине, настоящей льдине, по твоим словам.

– Увы! – вздохнул маркиз.

– И, как мне помнится, ты тут же прибавил, что этот недостаток извиняет неверность с твоей стороны… – проговорил Поль, а потом прибавил: – По-моему, это совершенно справедливо.

– Не правда ли? – воскликнул с воодушевлением маркиз, попадая в накинутую на него петлю.

– Без сомнения. В твои годы, с твоим избытком здоровья и сил ничего не может быть естест– веннее, как искать удовлетворения на стороне, если ты не находишь его в супружеской жизни.

– О, значит, ты меня понимаешь? – обрадовался Монжёз.

Тогда художник прибавил с самым непринужденным видом:

– Такому изящному, умному, красивому мужчине, как ты, не трудно встретить какую-нибудь хорошенькую девушку, которая отнесется к нему горячо, а не как льдина.

– Безусловно, – сказал Монжёз, не замечая, что он таким образом делает полупризнание.

После этого он замолчал. «Неужели этот болван ни слова не скажет мне о своей белокурой Венере?» – подумал Либуа, раздосадованный такой скромностью.

Монжёз молчал, предаваясь размышлениям.

– Скажи, пожалуйста… – проговорил он, наконец.

– Что?

– Тебе было весело у нас вчера за обедом? Моя жена должна была показаться тебе довольно скучной, будь откровенным.

– Сказать, что она была очень весела, я, конечно, не могу. Но я учитываю обстоятельства. Во-первых, жена твоя еще не оправилась от утреннего недомогания, к тому же прошло всего два месяца с тех пор, как она потеряла отца. И каким ужасным образом! А почему ты задаешь мне такой вопрос?

– Потому что, если ты сумеешь сохранить тайну, я вознагражу тебя за вчерашний обед.

– Каким образом?

– Пригласив тебя позавтракать с некоей особой, которая гораздо веселее…

– О, ветреник! – засмеялся Либуа.

– Ты поставь себя на мое место. Я живой человек. Хоть жена и обожает меня, но платонических отношений мне недостаточно.

– Повторяю тебе, что нахожу это естественным и извинительным. Если бы было иначе, я назвал бы тебя простофилей.

– Так ты обещаешь хранить молчание?

– О, я буду нем как рыба, будь спокоен. Глупо спрашивать, хорошенькая ли она…

– Красота противоположная красоте моей жены, но не менее совершенная.

– Брюнетка? – продолжал расспросы Либуа, добиваясь того, чтобы Монжёз расставил все точки над «i».

– Нет, блондинка… а сложена, мой друг, как дивно сложена! Сама Венера не могла быть совершеннее, – с энтузиазмом проговорил маркиз.

«И это он мне рассказывает?» – подумал живописец, уже успевший изучить красоту дамы с помощью телескопа.

– Настоящее сокровище, – продолжал расписывать Монжёз.

– И ты, как и все, кто обладает сокровищами, держишь его в тайном убежище? Впрочем, это нелишняя предосторожность.

Последние слова покоробили маркиза, и он ответил сухим тоном:

– У меня вовсе нет необходимости скрывать эту женщину. Любовь, которую я сумел внушить госпоже Вервен, заставляет ее предпочитать уединение, нарушать которое позволено лишь мне одному.

Можно себе представить радость Либуа, когда он услышал имя красавицы.

«Госпожа Вервен, – подумал он. – Теперь я знаю, кого спросить у привратника».

Маркиз между тем продолжал:

– Да, мой друг, госпожа Вервен любит уединение. Тщетно я уговариваю ее погулять, прокатиться на карете, сходить в театр, она твердит одно: «Только ты существуешь для меня в целом свете». И, кроме самых необходимых выездов, например к портнихе, куда она отправляется в экипаже, чтобы поскорее вернуться, она все время сидит взаперти. «Когда я уезжаю, – говорит она мне, – я боюсь, что ты приедешь в мое отсутствие». А между тем, чтобы не стеснять ее, я посещаю ее через день, ровно в полдень. Но она тем не менее не выходит из дома и все время проводит в ожидании меня.