Когда после объявления всеобщей забастовки закрыли мастерскую, в которой Кампчик — редкое счастье — беспрерывно работал с самой войны в качестве автослесаря, он отправился не домой, а к своим родителям. Он давно еще наказал жене в подобном случае немедленно брать ребенка и тоже идти туда. До родителей мужа она могла добраться пешком с детской коляской в какие-нибудь полчаса. Но фрау Кампчик — потому ли, что терпеть не могла свекра и свекровь, потому ли, что уж очень любила свою квартиру, — пропустила время, когда еще можно было выбраться с ребенком из дому. И теперь этот здоровый полуторагодовалый, слишком толстый младенец сидел на своем высоком лакированном креслице, держа в одной руке раскрошенную булку, в другой — резиновую собачку.

Когда внезапно появились шуцбундовцы, ребенок сморщил лицо, собираясь заплакать, но мать быстро его успокоила, показав ему, как нужно кормить собачку булкой. Добродушный толстый малыш стал сейчас же в это играть и попутно с любопытством глядел, как шуцбундовцы снимали двери с петель и втаскивали с лестницы на кухню ящики со снарядами, бидоны, винтовки и, наконец, пулемет.

С тех пор как фрау Кампчик въехала в эту квартиру, почти не проходило дня, чтобы она не вносила какого-нибудь улучшения в свою кухню и две маленьких комнатки. Кафельные полы были начищены, вышитое полотенце аккуратно расправлено, даже в кухне белые занавески были туго накрахмалены. Последнее, что она сделала для своей квартиры, — она отлакировала две доски: одну для комнаты, другую для кухни, чтобы ставить на них цветочные горшки, которые летом стояли перед окном. Когда Кампчики приехали в новый дом, где большинство квартир было отдано старым социал-демократам, многие, знавшие слесаря Кампчика, ругались. Кампчик редко показывался на партийных собраниях, зато исправно платил членские взносы и часто подписывался на разные дополнительные сборы. Его товарищи говорили, что это для Кампчиков самая выгодная форма членства, доставившая им хорошенькую дешевую квартирку.

Соседки нередко осуждали фрау Кампчик за то, что она чересчур любезна и нарядна. Мужчины же очень охотно встречали ее на лестнице и радовались, когда им удавалось рассмешить ее удачной шуткой, потому что тогда ее свеженькое, правильное личико становилось еще милее.

Один из шуцбундовцев оттолкнул фрау Кампчик локтем к стене. Она громко заохала, но шуцбундовец так стремительно повернулся к ней, словно хотел ударить.

Она задыхалась. С отчаянием уставилась она в пол, на кафели, которые обыкновенно чистила после каждой еды, стоя на коленях. «Пол в кухне должен быть таким, чтобы с него можно было есть», — сказала ей два года назад свекровь во время первого ее посещения. При этом она критически разглядывала довольно неряшливо одетую будущую невестку. Она уже давно выпытала у сына, что Тереза с четырнадцати лет служила по ресторанам судомойкой, а когда везло, то и кельнершей, приветливо поворачивая свое, увы, красивое лицо к каждому гостю. Те первые полгода после брака, которые молодым пришлось прожить у родителей мужа, значительно поохладили радость Терезы по поводу того, что ей, единственной из четырех сестер, удалось найти хорошего человека, женившегося на ней. Там она узнала, что значит выйти замуж в солидную семью.

Ее радость оттого, что она замужем, воскресла в полной мере, лишь когда родители мужа побывали у нее в первый раз в гостях здесь, на Зандлейтене. В тот вечер она словно вновь собрала все свое добро — детскую мебель, кухонную мебель, тюлевые занавески, покрывала, ковры, посуду, диванные подушки, видя все это отраженным в круглых, блестевших от изумления глазах свекрови. В течение многих лет она перемывала в жирной воде с содой сотни тысяч чашек с золотой и синей каемкой. Теперь двенадцать чашек мейсенского фарфора были ее собственностью.

Шуцбундовец, стиснув зубы, втащил в кухню ящик и задел углом белый лакированный кухонный шкаф.

Женщина уставилась на бороздку в лаке. Затем ее взгляд снова упал на кафели: они были не только грязны, но и потрескались. Кто-то стремительно вбежал из прихожей, крикнул: «Они идут! Скорей!» Шуцбундовец, вошедший в комнату, сказал своим товарищам что-то, чего женщина не разобрала. Они два раза ходили из комнаты в кухню, из кухни в комнату и наконец выбрали: пулемет поставить в комнате. Фрау Кампчик выхватила ребенка из креслица. Она вдруг решила бежать и искать мужа. Тут она взглянула через открытую дверь в комнату. Плюш на диване был разодран, словно его полосовали ножом. Бешеный, прожорливый зверь, которого эти люди пригнали в ее квартиру, откусил край буфета. Стул опрокинулся. Один из мужчин комкал в руках большую зеленую вышитую подушку. Жестяной бидон стоял на полу посреди огромной лужи. Один из шуцбундовцев собирался как раз перетащить из кухни еще новый ящик. Фрау Кампчик не могла бросить квартиру на произвол судьбы. Она посадила ребенка обратно в кресло. Она остановилась на пороге комнаты и крикнула:

— А теперь хватит!

Один из шуцбундовцев обернулся и сказал:

— Убирайтесь отсюда, фрау Кампчик!

Фрау Кампчик крикнула:

— Сами убирайтесь!

Она увидела дыру в ковре. Топнув ногой, как в былые дни, она закричала:

— Нет! Нет! Нет!

Один из шуцбундовцев вошел с лестницы на кухню, он отодвинул мешавшее ему детское креслице, резиновая собачка упала на пол. Ребенок заревел. Фрау Кампчик бросилась к ребенку. Кухня была полна ящиков и непонятных предметов.

Все это — с минуты, когда вошел первый шуцбундовец, и до того, как из-за упавшей собачки заревел ребенок, — заняло очень мало времени, всего каких-нибудь пять минут. И опять тот же голос отчаянно прокричал: «Идут! Идут!!»

Спокойный низкий голос из комнаты крикнул поверх фрау Кампчик, наклонившейся над собачкой: «Готово!» Фрау Кампчик снова топнула ногой. Она завопила:

— Вон! Вон! Вон!

Она уже не могла следить за событиями, так как все было перевернуто вверх дном, точно во сне. Фрау Кампчик побежала в комнату. Она крикнула: «Вон! Вон!» Вдруг ей вспомнились слова мужа: «С соседями нужно держать ухо востро», — и как он говорил о том или другом из них: «От него всего можно ожидать». Она вдруг испугалась, что была недостаточно сдержанна с теми самыми людьми, от которых всего можно ожидать.

Шуцбундовец, стоявший на коленях на ковре перед ящиком с патронами, презрительно повернул к ней молодое лицо, с такой неторопливостью, словно времени у него сколько угодно; и он сказал так ясно, словно на его стороне ясность всего мира:

— Уберите ее.

Шуцбундовец, как раз перетаскивавший через порог второй ящик, — прошло ведь всего несколько секунд, — сказал:

— Она такая же, как ее муж.

Фрау Кампчик поставила резиновую собачку на детское креслице. Она наградила ребенка шлепком. Ребенок заревел. Мать зажала ему рот. Она отступила на порог комнаты, ибо это был порог между кухней и ее комнатой; шуцбундовец поставил второй ящик на ковер, он уже повернулся, чтобы идти за третьим. Он отстранил женщину. Он сказал:

— А теперь уходите-ка, фрау Кампчик. Теперь будут стрелять.

Фрау Кампчик не поняла его. Она думала так напряженно, что у нее горела голова. Она вдруг снова вспомнила о своем муже, велевшем ей прийти с ребенком. Фрау Кампчик ломала себе голову над тем, что сказали шуцбундовцы, страшно торопясь понять, словно от этого понимания зависела ее жизнь. Она уже опять стояла на пороге. Полы и ковер были выпачканы чем-то жирным. Скатерть сдернута, кадка с комнатной липой — на боку. Человек, возившийся с пулеметом, вытирал масляные руки о занавеску.

Фрау Кампчик протянула ему свой фартук. Муж сказал, чтобы она сейчас же брала ребенка и шла к его родителям. Он совсем не заходил домой, но муж был муж, а она — она. Шуцбундовец сказал, что она как ее муж. Но она была сама по себе, муж — сам по себе. Шуцбундовец скомкал фартук и отбросил прочь, он присел на пол. Он крикнул:

— Так не годится! Дайте что-нибудь подсунуть, скорей, скорей!

Они скатали ногами ковер и запихали его между буфетом и пулеметом. Они запихали еще подушку. Они оглянулись, ища чего-нибудь еще. Фрау Кампчик перебросила им кожаную подушку со скамьи. Шуцбундовец крикнул: «Еще!»