Со времени этой прекрасной легенды прошли тысячелетия. Камни постепенно превращались в кирпичи; кирпичи принято делить на белые и красные, легкие и тяжелые. Но намного ли стало безопаснее? Я бы не сказал.
Я долго думал: а что, если мне на голову упадет кирпич? Вот так, ни с того, ни с сего. Что я успею вспомнить, если это все-таки случится? Говорят, надо вспомнить самое важное. А откуда я знаю, что самое важное? Если на мою голову падает кирпич, то для меня «самое важное» - отойти в сторону, а не анализировать, какая из моих жен была для меня «самой важной» или, например, считать «важными» деньги, которые так и не удастся потратить, если кирпич разобьется о мою голову и бесцельный, непригодный для строительства, рассыплется возле моего трупа на сотню осколков. Извините, пусть уж я в роковой момент увижу самую отвратительную физиономию, какую когда-либо встречал на своем жизненном пути, но при этом успею уступить дорогу предназначенному мне кирпичу.
Да, вы можете возразить: вероятность того, что тебе на голову упадет кирпич ничтожна, Иосиф, успокойся, ты с таким же успехом можешь упасть с балкона или самолета, поскользнуться на гнилых досках и провалиться в отхожую яму в деревне, отравиться ядовитыми грибами, захлебнуться в ванной, угодить под лопасть баржи в открытом море, навсегда застрять в сломанном лифте, получить разрыв сердца или палкой по голове, сесть на нож черного торговца апельсинами, выпить цианистый калий вместо кефира, подхватить тысячу неизлечимых болезней - все, что угодно, Иосиф! В конце концов, в свои 120 лет, что ты от себя хочешь?
Принимаю возражения! Нет никакой разницы – 120 мне лет или 12. В любом возрасте мы обречены на одинаковый конец. Разница лишь в том, сколько бесполезных дел мы успеем переделать до этого.
Я собираюсь рассказать о том тернистом пути, что привел меня к мысли о гробе. Размышлять о смерти и делать первые заготовки к гробу я начал немногим более пяти лет назад, как только познакомился с Ексакустодианом. Чем я жил до этого? Ничем. Оглядываясь на прожитые сто двадцать пять лет, я не нахожу в них ничего полезного, ни одной согревающей душу истории.
По сути, я и не жил. Жизнь началась для меня на сто девятнадцатом году существования с простого вопроса Ексакустодиана: "А что, если тебе на голову упадет кирпич?"
ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ. Иосиф Пенкин.
Мне известна масса примеров, когда смерть избавляла человека от множества бед и мучений. Но мне неизвестно ни одного случая, когда бы она их кому-либо причинила.
Монтень
Однажды я сказал Ексакустодиану:
- Старик, с моей памятью что-то происходит.
- Склероз? - спросил он.
- Напротив. Ты же знаешь, моя жизнь изобиловала всевозможными приключениями, событиями, любовными подвигами...
- Иосиф, я это знаю. - Ексакустодиан внимательно посмотрел мне в глаза. - Ну и что тут особенного?
- Так вот, у меня странное ощущение, будто все мои сто двадцать лет как один день проваливаются в черную дыру. В голове мелькают какие-то бутылки, женские губы, задницы, страстные объятия, - не то удовольствие, не то чесотка, - все смешивается в одну общую кашу. Ничего не понимаю. Зачем я? Кто я? Раньше мне не приходилось задумываться. Я плыл, знаешь, по течению, и меня это устраивало. А теперь... Ты не поверишь, но теперь я чувствую себя как бы перед телевизором, иногда пересматриваю любимые фильмы, иногда короткие эпизоды - из прошлого и даже будущего - получается документальное кино о моей грешной жизни. Монтирую его как душе угодно. Это, конечно, удобно, но... что со мной?
Ексакустодиан весело потрепал мою щеку и сказал:
- Ося, ты продвигаешься.
- В каком смысле?
- Оргазменная память индентифицируемого сегмента дифференцируется в ментальные построения интуитивного характера вневременного плана.
- Ага! – воскликнул я. – Вот оно что!
Ексакустодиан от души засмеялся. Естественно, я ничерта не понял. Ексакустодиан это знал. Чтобы прояснить темные места, он рассказал мне о нескольких видах памяти:
1. Меркантильная память. Прошлые события выплывают из подсознания при помощи опорных маяков: крупных приобретений, получения определенных денежных сумм, кредитов, инвестиций. Так, воспоминание о повышенной зарплате или премиальных незамедлительно воскрешает образы последовавшей за этим недели, согласно сделанным покупкам.
3. Память желудка: от насыщения до насыщения.
4. Оргазменная память: от одного до другого любовного приключения.
5. Вечная память. Память о будущем как отражение памяти о прошлом. И наоборот - прошлое как обобщенная картина будущего. Наиболее простой, однако труднодостижимый уровень памяти, на котором стираются границы времени и пространства. Позволяет значительно обогатить и прошлое, и будущее, но прежде всего - то, что между ними. Таким образом, я могу пережить будущее любовное приключение, придать ему любимые ароматы прошлых лет, не вылезая из плетеного кресла, не распаляясь и не пресыщаясь... Просто кино. Сейчас я продемонстрирую, как это делается.
ГРЕШНАЯ ЖИЗНЬ ИОСИФА ПЕНКИНА. Иосиф Пенкин.
Я люблю наблюдать за животными, особенно за насекомыми. Их физиология, как и анатомия, меня не интересует. Просто интересно наблюдать их привычки.
... Я люблю одиночество.
Луис Бунюэль.
Животные обладают развитой системой химической сигнализации, при которой выделяемое одним животным вещество /феромон/ вызывает ту или иную реакцию у другого животного.
Эткинс. «Молекулы».
Если память мне не изменяет, той ночью мы отмечали мое сто двадцатилетие. Ексакустодиан считал, что нашу жизнь можно разбить на цикличные отрезки по двенадцать лет. Стало быть, перешагнуть рубеж двенадцатого десятка - большое событие в судьбе любого мужчины: меняются устои, убеждения, предрассудки.
По такому поводу я пригласил всех своих друзей, украсил компанию женщинами на любой вкус, и мы прекрасно провели время. В общей сложности набралось триста сорок четыре человека. Но среди них была одна, чей мизинец я бы не отдал за все остальные триста сорок три головы. Замечу, что Ексакустодиана, сторонившегося подобных мероприятий, с нами не было. Он не любил тусоваться. В день моего рождения он подарил мне позолоченные петли к гробу (Ексакустодиан был широким человеком, умел делать подарки), и больше я его не видел.
На нетронутом столе, накрытом мною к десяти часам вечера, насчитывалось семьсот двадцать литров водки и восемьсот пятьдесят - шампанского. В качестве закуски я приготовил жареных поросят, уток в томатном соусе, бараньи лопатки, говяжьи котлеты, раков, форель, осетрину и карпов; сварил картофель, гречневую и овсяную каши, кабачки и баклажаны, макароны и яйца; на любителя поставил молоко, сливки, кефир, простоквашу, ряженку, сметану и творог домашнего приготовления; наконец, подал виноград, чернослив, мороженое, черешню, лимонад, грецкие орехи, салаты из морской, цветной и кислой капусты, яичницу-глазунью, селедку, свеклу, колбасу ливерную, колбасу городскую, сервелат, ветчину, сало, фрикадельки, люля, чебуреки, рагу, бульон и многое другое.
Ровно в полночь под аплодисменты участников застолья вкатили торт трехметровой высоты, и пространство вокруг меня озарилось чудесным светом ста двадцати свечей. Аплодисменты перешли в овацию. Я набрал полные легкие воздуха и задул свечи.
- Братья и сестры! - воскликнул один из моих лучших друзей Иоаким Афиногенов, подняв над столом бокал шампанского и стакан водки. - Дамы и господа! Бабы и мужики! Перед нами человек, которому стукнуло сто двадцать лет! За это надо выпить!
