И пока призрак утерянной красоты не испарится, пока вечное в один спасительный момент не сровняется с пошлым, пока ты не "станешь нормальным мужиком", мой друг, или не сыграешь в ящик, от тебя и тех, кто тебе поклоняется, живого места не оставят.

И ты возопишь:

"И это я! Я, возомнивший себя магом или ангелом, свободным ото всякой морали, повергнут на землю, вынужден искать призвание, любовно вглядываться в корявое обличье действительности! Стать мужиком!" - как рыдал Рембо.

- Ага, - ответим мы, «любуясь» тобой. - Такова цена красоты. Теперь же - молоток в руки, и вперед, за изготовление гроба. Время вышло, срок настал.

Следующую лекцию я посвящу отдельному рассмотрению роковых вех гениофилов: 12-ти, 24-х и 36-ти летнего возраста. Это те переломные времена и сроки, к которым стоит подготовиться.

12

Когда Петрарка безумно влюбился в свою Лауру,

она была белокурой нимфеткой двенадцати лет,

бежавшей на ветру сквозь пыль и цветень, сама

как летящий цветок среди прекрасной равнины.

Набоков.

Неужели и в двенадцать лет бывают гении? Говорю вам: да. И какие! Только они об этом не догадываются. Им еще рано. "Надобно быть художником и сумасшедшим, игралищем бесконечных скорбей, с пузырьком горячего яда в корне тела и сверхсладострастным пламенем, вечно пылающим в чутком хребте (О, как приходится нам ежиться и хорониться (курсив Е.И.)!), дабы узнать сразу... маленького смертоносного демона в толпе обыкновенных детей", - так облизывался Набоков. Лучше не скажешь.

Гениальность 12-ти лет конгениальна. Она невинна, непорочна, проста, поэтому имеет больше прав на существование, чем гениальность 24-х летних выскочек-крикунов и З6-ти летних старых пердунов вместе взятых. В среде двенадцатилетних значительно реже встречаются самоубийства, поскольку дети легче переносят прощание с красотой, да и вообще могут на нее запросто плюнуть, если она их достает.

На подростковом вулкане гениальность созревает с потрясающем очарованием. "Самых маленьких" и наивных она иногда пожирает прямо-таки с удвоенным аппетитом, это ее сладчайший деликатес - 12 лет. Не бывает любви чище, чем в двенадцать. Значит, не бывает любви сильнее. Благословенны полюбившие тогда, ибо они помнят свет.

Что же потом? Ну, после двенадцати?

Суп с котом: девочка чудесно превращается в бабу, мальчик - в мужика, и они трахаются. Но это потом. А все, что потом, нам безразлично - мы свободные плотники, вольные люди - мы живем сейчас. "Потом" для нас не существует.

Чтобы детишки не "залюбовались" на самих себя, с "маленькими смертоносными демонами" происходят жуткие вещи. Наверняка многие из нас помнят тот ангельский переходный возраст, когда нам стукнуло двенадцать. Даже если мы не переживали первую любовь, не улетали за облака, а просто сидели на стуле и зубрили географию, все равно, это был срок первых кошмаров, срок, когда только начинались агония тела и недоверие к миру, - две составляющие гильотины, которую в школе заставляют принять за “жизнь”: топор и плаха. Откуда ни возьмись, обрушиваются вредные привычки (они даже взрослому, в принципе, на хрен не нужны, а уж ребенку - подавно), лишь бы заглушить этот истязающий карнавал просыпающейся плоти, и хамство, лишь бы "они все" от нас “отвалили”.

Дитя вдруг обнаруживает, что, кроме внешней жизни, такой благообразной и культурной, существует иная жизнь, внутренняя, которая очень редко бывает и благообразной, а в отрочестве просто невыносима.

Дух это или плоть? Кто виноват?

А иди разберись в свои двенадцать, дружище. Тем более, что красота духа - все там же - в теле страждущем и плоти живой.

24

Раньше я много проказничал и шалил.

Однажды папа рассердился и отправил меня на землю.

Он решил передохнуть от моих дурацких шуток.

Он хотел, чтобы я посмотрел, где черти зимуют.

- ... Папочка, если ты слышишь,

я обещаю больше не баловаться,

обещаю вести себя хорошо,

обещаю не прикалываться,

не играть, не плакать,

обещаю тебя не расстраивать.

Только прости меня!!

И забери обратно.

Падший ангел. Обещание.

«Я написал "Вертера", чтобы не стать им», - признался Гете в 24 года. И продолжал жить дальше. Причем, весьма неплохо. Он отказался кончать жизнь самоубийством. Что ж, это его выбор, его право. Чтобы не застрелиться как Вертер, в двадцать четыре года гениофилу нужно обязательно написать гениальную книжку, поставить спортивный рекорд, сочинить бессмертную песню (не все сразу, конечно, что-нибудь одно), на худой конец, просто напиться.

Ну а если и это не помогает?

Настойчиво рекомендую всем молодым людям 24-х лет, которым "ничего уже не помогает" приступить к созданию гроба. Возраст самый благоприятный. В подтверждение приведу ряд убедительных примеров того, что даже гениальные поступки не способны уберечь 24-го гениофила от фатальных проблем, если ему открылась безусловная истина: ни на что нельзя положиться под Луной. Хоть ты лопни-тресни, все было лажей, все ею останется, и прах могильный равен праху житейскому. Любая книга, в конце концов, устареет и исчезнет с лица земли, в противном случае, набьет оскомину, от нее станут отплевываться, с музыкой - то же самое; произведения плоти - тем паче - дети увядают и умирают гораздо быстрее духовных продуктов; деньги - гораздо быстрее плотских детей - они тратятся, обесцениваются, исчезают. Вечна лишь гробовая недвижимость.

Вот несколько примеров.

В двадцать четыре года Орфея растерзали вакханки.

Возможно, только любовь могла бы нас исцелить.

Но в самый последний момент мы узнали,

что слишком больны для любви, -

написал тогда же Георг Гейм и провалился под лед.

Отто Вейнингер, пытаясь разобраться, что к чему, неожиданно свел концы с концами, они оказались разных полюсов. Парня замкнуло, он застрелился. "Плохо кончил этот еврей", - скажете вы? Да ну вас!

Я цепенел, и пульс мой тихо гас.

И Праздность без услады и без боли

Вливалась в ощущения мои, -

Китс заболел и умер на своей постели. Он был счастлив.

А Лермонтов оторвался на полную катушку: нарисовал голую задницу Мартынова с кинжалом на фоне Кавказских гор. Друзья и знакомые обхохотались. Ну, очень смешно: дешевый пижон Мартынов корчит крутого на фоне Кавказских гор - справляет нужду, не расставаясь с оружием! Ха-ха.

"Нужно стать безусловно современным, - юродствовал Рембо на последнем дыхании: - Никаких славословий, только покрепче держаться за каждую завоеванную пядь ...Засыхающая кровь испаряется с моего лица, - А здесь он уже всхлипывает, уже не смешно: - И нет за мной ничего, кроме этого ужасного деревца!" В 24 года он подводит черту и убегает в Африку, и просто торгует там двенадцать лет, и в 37 умирает, сжимая в руках пояс, набитый золотыми монетами, которые ему удалось накопить. Теряя сознание, он шепчет: "Где мой золотой пояс? Где мой золотой пояс? Где мой золотой пояс?”

И это только "поэты", лишь те, кто в свои "24" прокричали на весь мир. А сколько вас, падших, но безымянных, ангелов двадцати четырех лет?