Кузьмин сбросил доху, снял бобровую шапку и поздоровался со всеми кивком головы. Увидев Анну, он без стеснения осмотрел ее и громко засмеялся.

– Да у вас прибыль! Ай да Матвейка, отхватил какую!

Анна, покраснев, бросила на промышленника хмурый, недружелюбный взгляд и ушла за перегородку, в куть.

Кузьмин обернулся к невысокому чернявому молодому человеку, который, раздевшись, стоял у двери, ожидая, когда его познакомят с хозяевами.

– Знакомьтесь: Соколовский Федор Ильич. Гувернер, – не удержался золотопромышленник от того, чтобы не блеснуть богатством своего дома, как это любил делать.

«Губернер! – ударило в уши деду Фишке, возившемуся с самоваром у печки. – Ну, так и есть: не иначе губернаторского чиновника притащил с собой Кузьмин, чтобы записать на себя Юксинские золотоносные земли. У них это просто. Вот напасть-то! Эх, дурак старый!» – мысленно ругал он себя за то, что сам же подбил Матвея советоваться с Власом.

Ожесточенно дуя в самоварную трубу, так что искры летели из решетки, он уже не слышал того, о чем говорилось в прихожей.

А Захар, посмотрев на студента в черной форменной тужурке с блестящими золочеными пуговицами и синих диагоналевых брюках навыпуск, как всегда откровенно сказал:

– Вона как! Го-вер-нер! Это что же, Никита Федотыч, он при тебе вроде как за лакея будет?

– Эк, деревенщина! – тряхнул головой Кузьмин, недовольный такой неучтивостью бывшего своего работника. – Гувернер – это слово французское: воспитатель значит, или учитель по-нашему. Федор Ильич к Алеше приставлен учить его разным предметам, в том числе и языку французскому.

– Ну, прости, коли так! Не хотел обидеть тебя, Федор Ильич, – добродушно сказал Захар.

Но студент и не думал обижаться. Улыбнувшись на слова Захара, он приветливо поздоровался за руку с новыми знакомыми. Перед Матвеем Соколовский задержался, они посмотрели друг другу в глаза.

Алеша, не раздеваясь, осматривал простое убранство крестьянского дома; с худенького, испитого лица его не сходила гримаса брезгливости. В доме Строговых полы были некрашеные, кровати деревянные, вместо кресел стояли табуретки, на маленьких окнах висели домотканые занавески.

Захар подскочил к Алеше, расстегнул его дошку и проворно вытряхнул из нее ошеломленного такой бесцеремонностью барчука.

Кузьмин взял сына за руку и шагнул вместе с ним в горницу, где Агафья накрывала на стол. Соколовский остался один возле железной печки, грел посиневшие руки. Матвей, раскрывая туески с медом, несколько раз обращался к нему, спрашивал, какова дорога, удачно ли миновали лога. Анна из кути тоже поглядывала на студента в щелку перегородки.

Соколовский был невысок, но строен. Щеки его смуглого, тщательно выбритого лица порозовели на морозе. Улыбаясь своим мыслям, он украдкой посматривал на Захара, цедившего из бочонка в глиняные кувшины пенистую брагу.

«Все что-то скалится – поди живется ладно. Батюшки, а руки-то какие! Белые да нежные, – думала Анна, глядя на студента, и тут же наполнялась недоброжелательством к гостям: – Семена надо веять, а их принесла нелегкая».

За столом, угощая гостей медовой брагой, Захар сказал Соколовскому:

– Береги ноги, Федор Ильич! В ноги сразу бьет, – и засмеялся.

По всему было видно, что «говернер» пришелся по нраву старику, – может быть, потому что не обиделся он на его неладные слова.

Дед Фишка через угол стола все тянулся к Кузьмину, усердно подливая ему брагу. Хитрил охотник: «У пьяного – что на уме, то и на языке. Авось проговорится!» Наконец он исподволь, окольными вопросами, стал дознаваться о цели приезда.

– А ты, дед, все еще прыгаешь? – смеясь, обратился к нему Кузьмин. – Тайгу, наверно, лучше родного дома знаешь?

– Что Бога гневить, прыгаю… пока ноги носят, – поперхнувшись, с запинкой проговорил дед Фишка и тотчас добавил: – Только в тайгу теперь не пройдешь, не проедешь.

– Да мы туда и не собираемся, – просто сказал промышленник. – Мы вот решили с Федором Ильичом на косачиных токах поохотиться.

«Э-э, хитрая бестия, даже на браге не обведешь. Попытаем теперь этого губернера», – сказал себе дед Фишка и повернулся к Соколовскому, сидевшему рядом:

– А ваша милость, должно, сызмальства к охоте на всякого зверя или там птицу приобучены?

– Что вы, что вы, дедушка! – засмеялся Соколовский. – Я и ружье-то как следует держать в руках не умею. На охоте всего два раза был. А природу люблю, в особенности тайгу.

«Охотнички, язви вас! Охотники до чужого добра!» – пришел дед Фишка к безрадостному выводу и тяжело вздохнул.

После чая Кузьмин с сыном легли отдохнуть. Кучер тоже залез на печку. Ехали ночью – не спали. Захар предложил Соколовскому:

– Ложись, Федор Ильич, на мою кровать.

– Нет, я не хочу. Мне ночь не поспать ничего не стоит. Дело студенческое, не раз приходилось.

«Э, да он студент», – подумал Матвей и еще раз осмотрел Соколовского.

О студентах он много слышал. Учитель в Волчьих Норах – тот самый, который советовал ему подать прошение царю, был высокого мнения о студентах. Матвей помнил, как однажды учитель сказал, что в будущем всей империей будут управлять студенты. В народе говорили, что студенты покушались на жизнь царя Александра Второго, что убит он был тоже не без их участия.

Соколовскому захотелось осмотреть пасеку. Матвей охотно согласился проводить его. Они вышли и поднялись по косогору туда, где летом стоят ульи. Земля лежала еще под снегом, деревья стояли голые. Высокое небо было ясным и холодным. К западу от пасеки тянулись холмы, пестревшие весенними проталинами.

Простота и живой характер студента нравились Матвею, и он охотно отвечал на его вопросы.

– Вы тут и родились?

– Да, вон в той бане.

– А плутать в тайге приходилось?

– Бывало. В тайге не без этого.

– Медведей когда-нибудь убивали?

– Еще бы не убивать! Летом они к нам на пасеку ходят. Мед любят, страсть!

Они стояли на опушке густого пихтача, высоко над пасекой. Пахло холодом и смолой. Засунув руки в карманы, Соколовский задумчиво смотрел на синеющие вдали холмы.

На обратном пути он опять стал расспрашивать Матвея:

– Вы грамотный?

– В Волчьих Норах три зимы учился.

– Не забыли?

– Нет, что вы! Я и теперь зимой редкий вечер не читаю.

Соколовский с удивлением взглянул на Матвея.

– А где книги берете?

– Кое-что через брата в городе достаю. А больше у попа в Волчьих Норах.

Соколовский поинтересовался, что именно прочитано Матвеем. Тот назвал исторический роман Загоскина и несколько романов о рыцарях и морских пиратах.

– Я помогу вам, Строгов, доставать хорошие книги: больше не берите этой дряни ни у попа, ни у брата.

– Спасибо. Мне бы что-нибудь о том, как земля и небо устроены. Очень люблю читать об этом.

– Об ученье не мечтали?

– Замышлял, да крылья коротки, – ответил Матвей, но историю с прошением к царю рассказывать не стал: неизвестно, как бы отнесся к этому Соколовский.

Постояв на лесной опушке, они направились к подвалам, в которых зимовали ульи с пчелами. Из-под земли торчали высокие, похожие на трубы тесовые отдушины.

Соколовский рассматривал устройство подвалов, интересовался историей пасеки, разведением пчел.

Когда Матвей рассказал, как перешла пасека к Строговым и о ежегодной дани Кузьмину, Соколовский удивленно пожал плечами.

– Выходит, бессрочная кабала?

– Самая настоящая. Обманул Никита Федотыч отца, – вырвалось у Матвея. Но не зная, каковы отношения у Соколовского с Кузьминым, он поспешил заговорить о другом: – А вы все еще наукам обучаетесь?

– Да. Юриспруденцию зубрю.

– Мудреная?

– Не очень.

Матвею хотелось знать, что это за наука юриспруденция и почему она не очень мудреная, но он промолчал, надеясь спросить об этом у Соколовского в другой раз.

Дома они принялись набивать патроны и чистить ружья.

Анна несколько раз проходила мимо них. Не нравилось ей, что этот чернявый студент сдружился с Матвеем. Она не могла подавить в себе чувство досады на мужа и позвала его в куть.