Анна шла, опустив голову, пряча в платок лицо от колючего морозного ветра.

– А-а, и ты тут! – вдруг послышался позади нее гнусавый голос.

– Дема! Демьян Минеич, – поправилась Анна и приоткрыла лицо, закутанное пуховым полушалком.

Демьян был в белой папахе, в черном дубленом полушубке, подпоясанном красным кушаком. Черные пимы его с длинными завернутыми голенищами подернулись инеем.

– На праздник приехала?

– Да. Помолиться и родных проведать. Как живешь, Дема, с молодой-то женой?

Хотя Анна и знала, как живет Демьян с женой, спросила из любопытства: что скажет сам? По селу шли слухи, что бьет Демьян Устиньку страшным боем.

– Не дай бог никому так жить. Ну а ты как живешь, довольна? – спросил Демьян.

– Живу помаленьку. Хорошо ли, плохо ли – живу. Дело решенное, – улыбаясь, ответила Анна.

Они шли рядом. Снег скрипел под ногами. Анна дышала в рукавичку, Демьян то и дело гладил усы, чтоб не намерзли сосульки.

Вдруг он оглянулся и, склонив голову к Анне, проговорил:

– Эх, Нюра, сгубила ты мою жизнь. Тоскую я по тебе, картина ты моя!

Анна испуганно отступила в сторону.

– Образумься, Демьян!

Она кинулась вперед и скрылась в толпе, у проруби.

Чем ближе время подходило к весне, тем беспокойнее становился дед Фишка. С Матвеем у него давно установился одним им понятный язык. Обоих неудержимо тянуло на берега Юксы, обоих манила, звала тайга. Часто они принимались вдруг перебирать свои охотничьи и рыболовные снасти и обменивались при этом взглядами заговорщиков. А когда оставались вдвоем, разговор неизменно возвращался к тому несчастному случаю с заблудившимся в тайге золотоискателем. Вспоминали допросы, и то, что следователь Прибыткин проявил такой необыкновенный интерес к Юксинской тайге, тревожило их, заставляло строить всевозможные догадки. Дед Фишка подбивал Матвея съездить в город, посоветоваться с братом, не стоит ли попытать счастья на золотом промысле. Влас – человек торговый и на деньгу жадный, выгодного дела не упустит.

Анна приметила беспокойство охотников и однажды, тихо войдя со двора в прихожую, подслушала их разговор в горнице о золотом промысле. Пришлось заговорщикам открыть свои тайные замыслы. Анна стала отговаривать Матвея: не к чему ездить к Власу, незачем шляться по тайге, надо свое, крестьянское хозяйство ладить, на одних пчелах да на охоте далеко не уедешь. На предстоящую весну она возлагала большие надежды. Думала поднять десятины три-четыре целины, вовремя посеять яровые, прикупить нетель. В находки Анна не верила и считала, что лучше синица в руках, чем журавль в небе.

Целых два дня всей семьей судили да рядили насчет всяких дел и безделок, дед Фишка спорил до хрипоты, а на третий день Захар и Агафья начали снаряжать в город возок с медом. Вопрос о поездке Матвея решил не Фишка, суливший Анне златые горы в случае удачного промысла; решение пришло само собой, после того как Захар напомнил об обязательствах купцу: второй воз меда всегда отправляли Кузьмину Великим постом, до наступления распутицы.

По приезде в город Матвей первым делом сдал мед домоправительнице Кузьминых, потом купил на базаре кожаного товару для починки обуви и кое-что по мелочам, что наказывала Анна, и только после этого поехал к брату.

Влас Строгов жил на окраине города, в старом небольшом двухэтажном домишке. Верхний этаж занимал сам Влас с семьей, состоявшей из жены, двух мальчиков и двух девочек, внизу в одной половине жил квартирант, в другой помещалась лавка.

На пасеке хорошо знали, что лавчонка дает Власу небольшой доход, и потому не скупились на подарки. Матвей всегда привозил старшему брату мед, битую птицу, мороженую рыбу. Домой он обычно возвращался с кипами старых журналов и потрепанных книг. Помня любовь младшего брата к чтению, Влас за бесценок или совсем бесплатно получал эти журналы и книги от своих покупателей, часть расходовал на обертку в лавке, а что получше – отбирал и дарил брату.

Завидя знакомый возок и «дядю Матюшу», племянники и племянницы подняли крик и визг на весь двор. Сверху, со второго этажа, поспешно сбежала жена Власа – Наталья, низенькая, неказистая и неряшливо одетая женщина. На крыльце появился с довольной улыбкой на желтом, худом лице Влас – длинный и тощий, в чесанках и калошах, в черном жилете и синей сатиновой рубахе, на купеческий манер выпущенной из-под жилета. Приезд Матвея для всех был настоящим праздником: детишки могли вволю поесть и полакомиться медом, Влас радовался возможности кое-что из привезенного с пасеки пустить в оборот в своей лавчонке и получить стопроцентную прибыль.

Через час вся семья сидела за столом. Наталья подавала обед. Девочки, Дашка и Сашка, толкались и щипали друг друга, Генька и Сенька дрались из-за ложек. Влас, бросая на детей грозные взгляды, скрипучим голосом рассказывал брату о своих торговых делах, жаловался на неудачи. Большая семья поглощала почти все доходы. Заветная мечта Власа – открыть лавку на базаре – из года в год оставалась неосуществленной. Приходилось урезывать себя во всем.

Матвей и сам это видел. Рубашонки на мальчиках пестрели разноцветными латками. В квартире было грязно и неуютно. Вещи валялись в беспорядке. В переднем углу, рядом с иконами, висел в потускневшей золоченой рамке портрет молодого царя Николая Второго.

После обеда Влас пошел вниз, в лавку, – решил открыть ее на часок-другой. Было еще не поздно, и могли заглянуть покупатели. Матвей поспешил за ним, заявив, что мать наказывала прикупить мыла и соли.

В лавке у Власа царил такой же беспорядок, как и в квартире; пахло керосином, тухлой рыбой и еще чем-то сладковатым, что всегда привносит запах бакалеи.

Покупатели не заходили, и Матвей подробно рассказал брату о том, что случилось в Юксинской тайге осенью, о странных допросах следователя Прибыткина, и о всем, что в эти дни тревожило и волновало их с дедом Фишкой.

Заложив за спину худые длинные руки, Влас прошелся по лавке, задел ящик, опрокинул его, но рассыпавшиеся пряники подбирать не стал. Видно, рассказ произвел на него сильное впечатление.

– Ну-с, зачем же вы властям заявляли? – остановившись перед Матвеем, заговорил он с раздражением в голосе.

– Как же иначе? – изумился Матвей. – Человек все-таки.

– Гнить ему везде одинаково!

– О родных его заботились.

– О других заботились, а про себя забыли. Объегорил вас следователь. Да-с! Дураки вы с дедом Фишкой! Ду-ра-ки!

Мысль о богатых золотых россыпях так захватила Власа, что он готов был избить Матвея за его откровенность со следователем. Немного успокоившись, он пришел все же к выводу, что не все еще потеряно, если не упустить время. Решил весной, как только просохнет земля, приехать на пасеку и вместе с Матвеем и дедом Фишкой отправиться на Юксу – попытать удачи.

В самую распутицу на пасеку Строговых неожиданно нагрянул сам Никита Кузьмин с сыном Алешей и его воспитателем.

Строговы удивились: эка, в какую пору принесло их. Снег уже оседает, речки наледью покрылись, бугры вытаяли. Видно, неотложное дело поехать заставило.

Больше всех взволновался дед Фишка.

«Неспроста, ой, неспроста прикатил золотопромышленник! – промелькнуло у старика в уме, и он замотал головой, словно отгоняя от себя какую-то неприятную мысль. – Неужели Влас продал нашу тайну? От этого всего можно ждать. Спит и видит себя купцом».

Захар выбежал к воротам встречать важного гостя. Иногда хоть и поминал он Никиту Федотыча недобрым словом, а все-таки чтил его как благодетеля.

«Если б не Кузьмин, ломал бы я и сейчас хрип на чужих людей. А теперь – сам хозяин», – любил говорить Захар.

Гости ввалились в дом в шубах, в дохах. Кузьмин забасил:

– Мир дому сему!

– Милости просим, – в один голос ответили Агафья и дед Фишка.

– Проходите, раздевайтесь, – пригласил Матвей.

Анна с любопытством осматривала гостей.

– Эй, бабы, – засуетился Захар, войдя в дом вместе с кучером, – давайте живо самоварчик, закусить, чем богаты… Никита Федотыч, – обратился он к Кузьмину, – снимай доху, грейся! Фишка, подбрось в печку дров!