– Твои с-с-с-лова, С-с-с-трогов, вас не оправдывают. Вы, ка-ак убийцы, поступили умно. Большую толику золота взяли, а малую для своего оправдания оставили. Вот, дескать, ка-ка-кие мы честные!

– Не мне учить вас, господин следователь. А только убийцы вряд ли так поступили бы. Безвинно мы сидим.

– Но позволь… Зачем вы труп в землю закопали?

– Куда же его девать? Незарытым оставить? Ведь там тайга, звери рыщут, птицы…

Свои вопросы Прибыткин задавал Матвею ради формальности. Самое важное для него было другое.

– Ты, С-с-с-трогов, хорошо тайгу эту знаешь?

– Как не знать! С малолетства там охотился.

– Ну-ка, расскажи, что это за тайга. Лес ка-ка-кой, звери, почва, местность?

– Тайга большая, господин следователь…

Матвей стал обстоятельно рассказывать. Прибыткин оживлялся все больше.

– Ну, ну, дальше!

– Звери водятся всякие: медведи, рысь, барсук, колонок, горностай, белка. Из птиц – рябчики, глухари, тетерева…

– А леса ка-ка-кие?

– Ельник, пихтач, сосняк. А больше кедровник.

– Ну а почва?

– Песок, местами галька. Попадает кое-где крупный камень.

– А местность?

– Леса, буераки, ручьи.

– Хорошо, ну а еще никто в той местности не находил золота?

– Находили в глухарях.

– Д-да неужели? – От удивления и восторга следователь даже привскочил с места. – К-к-кто находил?

– Сергевский житель – Зимовской Степан Иваныч. На заимке сейчас живет.

Допрос молодого охотника затянулся до позднего вечера.

Прибыткин расспросил обо всем, что его интересовало, разузнал о путях-дорогах на Юксу и только тогда велел увести Матвея в каталажку.

Больше следователь не встречался с охотниками, они были ему не нужны.

А через две недели после отъезда Прибыткина в Жирово пришел пакет. В бумаге, извлеченной из пакета, предписывалось: охотников Финогена Теченина и Матвея Строгова, задержанных по делу гибели неизвестного человека в Юксинской тайге, за недостатком обвинительного материала из-под стражи освободить.

Охотников освободили в четверг, а в воскресенье на пасеку съехались гости.

Были тут родные Анны: отец ее Евдоким, мать Марфа, старший брат Прохор с женой Ариной, дед Платон, старые приятели Захара и Агафьи – Емельян Сурков и его жена Анфиса.

Гости поздравляли Строговых с двойной радостью: рождением внука и возвращением охотников из неволи. Мужики толпились в прихожей, дымили цигарками. Дед Фишка рассказывал, как он и Матвей коротали дни в каталажке.

Бабы образовали свой кружок в горнице. Они рассматривали новорожденного, расспрашивали Анну о здоровье.

Анна не привыкла еще к положению матери: ее смуглое лицо от бесстыдных вопросов баб то и дело заливалось румянцем.

Гостям долго разговаривать не пришлось. Захар подлетел сначала к мужикам, потом к бабам:

– Кончай, кончай разговоры! Не за этим приехали. Старуха, усаживай гостей поплотнее.

Расселись за длинным столом в прихожей. Захар наполнил рюмку водкой, Емельян Сурков встал:

– Ну, хозяин с хозяюшкой, поздравляем вас с внуком, а тебя, Матюша, и тебя, Нюра, с наследником.

Гости подняли рюмки, Захар остановил их:

– Нет, погоди, погоди, Емельян Савельич, не так ты начал. Перво-наперво – выпьем за Матюшу с Фишкой. А за того потом: он мал еще.

Агафья огрызнулась на Захара. Но гости приняли слова хозяина за шутку, засмеялись.

– Верно, сват, мал еще. Все равно не поймет, – хрипел лысый Платон.

– Ну, быть по-твоему, Захар Максимыч, – согласился Емельян. Он взглянул на деда Фишку. – Поздравляю тебя, Финоген Данилыч, и тебя, Матюша. Слава богу, что все обошлось по-хорошему. Хоть и пострадали вы… но что ж поделаешь! Будем здоровы!

Все выпили. Черный, кудлатый Евдоким Юткин приложил мякиш ржаного хлеба к носу.

– Горька, а мила!

Захар еще раз наполнил рюмки.

– А вот теперь выпьем за внука. Бог дал Артема, Артемку Строгова. Во как! Ну, Нюраха, – Захар повернулся к снохе, – дай Бог тебе здоровья. Родила ты нам со старухой на радость внука. Дай Бог еще десять!

Гости засмеялись. Анна с Матвеем смущенно переглянулись.

– Больно много, сват, десять. Хлеба, сват, прокормить не хватит.

Захар высоко поднял рюмку.

– Хватит, сват, хватит! – Он повернулся опять к снохе, тряхнул кудрявой серебряной головой. – Роди, Нюра, роди на здоровье.

Все выпили. Даже Матвей, не любивший водку, и тот осушил рюмку до дна. Только рюмка Анны стояла нетронутой. Захар заметил это, принялся угощать сноху:

– А ты что, Нюра, не выпьешь? Пей, будет жить веселей.

За дочь вступилась Марфа:

– Нельзя ей, сват. Молоко испортит.

– Ничего, ничего, пусть парень к горькому привыкает. Вырастет – все равно пьяницей будет.

– Ладно, если в дедов пойдет, – сказала Агафья, – а ну как в отца угадает? Матюшка на вино не шибко охоч.

Захар закричал с пьяным задором:

– В дедов, в дедов пойдет! Приучим! Верно, сват Евдоким?

– Так, так, сват Захар.

– Хлебни разок, для отвода глаз, – шепнул Матвей жене.

Анна глотнула.

– Вот это по-моему! – радовался Захар.

Вскоре прихожая задрожала от многоголосого пения. Не пели только Платон да его сноха Марфа. Платон был хриповат, а Марфа не пела смолоду. Они сидели на отшибе от всех, и Платон убеждал сноху переменить гнев на милость.

– Ты, Марфа, не горюй, не тужи о дочери! Нюрка и с Матвеем будет жить не хуже, чем жила бы с Демьяном. Видишь, сын вот родился. А сын – это двойная прибыль. Подрастет – сам будет работник да еще и со стороны работницу приведет. А простор-то тут какой! Знай паши себе, сей. Я тоже с небольшого начал.

Марфа щурила подслеповатые глаза и молча кивала головой.

Матвей принес из горницы гармошку, заиграл плясовую. Дед Фишка вскочил и легко пустился волчком вприсядку. Агафья с Анфисой махали платками, прыгали вокруг него.

Дед Фишка подскакивал мячиком, выкидывал ноги, щелкал пальцами:

– Умру, а ногой дрыгну!.. О… о… о… о!

Он плясал до тех пор, пока от усталости и одышки не повалился на пол.

…Гости уехали с пасеки только утром.

Несколько месяцев после родов Анна безвыездно жила на пасеке. Агафья освободила ее от всех домашних дел, но ребенок доставлял столько хлопот, что не хватало короткого зимнего дня. Ночами молодой матери доставалось еще больше. По нескольку раз за ночь зычный крик Артемки прерывал сладкий сон. Анна жаловалась: сменишь пеленки, покормишь грудью, укачаешь и только забудешься на часок, а малыш уже опять возится, кряхтит, вот-вот крик подымет. И так до утра, не сон – маята одна. Анна даже похудела, но от этого стала еще миловиднее.

В Крещение она решила побывать в Волчьих Норах. Хотелось хоть день-два подышать другим воздухом, родных проведать, сходить в церковь, людей посмотреть и себя показать.

С Рождества стояли крепкие морозы. Землю окутал густой, холодный туман. Воробьи мерзли на лету, и с оглушительным треском на речке лопался лед. Но кого в Сибири удержат морозы?

В канун праздника Матвей положил в сани несколько охапок сена, накрыл его новой дерюжкой, в передке разостлал медвежью доху. Артемку закутали в мягкое меховое одеяльце, сшитое дедом Фишкой из заячьих шкурок, и вместе с матерью закрыли полами огромной дохи.

У Юткиных были рады приезду молодых. Марфа с удовольствием занималась внуком и, отпустив дочь в церковь, впервые за много лет не пошла на водосвятие.

В церкви Анна стояла впереди всех, одетая в хорошую овчинную шубу, крытую синим сукном, на голове ее был пуховый оренбургский полушалок, на ногах новые, еще не разношенные пимы.

Бабы, разглядывая шубу Анны, дивились ее добротности, завидовали. Анна чувствовала это и, чуть приподняв голову, делала вид, что это ее нисколько не интересует.

Когда обедня кончилась, все направились к речке на «иордань» – святить воду. Впереди шел священник, за ним дьякон и певчие. Крестный ход растянулся на четверть версты.