Как он ни старался, ему не удалось полностью скрыть свой страх, и Шарлотту охватило величайшее отвращение. Ей опять вспомнилась Элси Дрейпер, проведшая всю свою жизнь в Бедламе.

— Сэр Гарнет, мне от вас ничего не нужно, — хрипло произнесла она, потому что от возмущения у нее пересохло в горле. — Кроме одного: чтобы вы поняли, что совершили. Вы отказали женщине в праве идти к божьей истине своими путями и следовать убеждениям, в которые она верила всем сердцем. Во всем остальном она была покорна вам! Но вы захотели заполучить всё, ее ум и душу. Ведь разразился бы страшный скандал, не так ли? Как же, супруга депутата парламента примкнула к религиозной секте! Ваши политические соратники отвернулись бы от вас, то же сделали бы и ваши друзья! Поэтому вы посадили ее под замок и стали ждать, когда она подчинится вам. Только вы не знали, насколько истово она верила, насколько сильна была в этой вере. Она предпочла умереть, лишь бы не отречься от того, что считала истиной. И умерла!

Представляю, как вы тогда запаниковали. Вы послали за своим братом, чтобы он подписал свидетельство о смерти от скарлатины… — Ройс попытался перебить Шарлотту, но она этого не допустила, повысив голос: — И он согласился на это, чтобы избежать скандала. «Запертая в комнате супруга депутата парламента совершает самоубийство! Ее до этого довел муж или она была безумна? Умопомешательство — семейная черта?»

И только Элси, верная Элси, возражала, она хотела рассказать правду, и вы упрятали ее в Бедлам! Семнадцать лет в сумасшедшем доме, семнадцать лет в состоянии живого трупа! Неудивительно, что она стала охотиться за вами с бритвой, когда ее выпустили! Да поможет ей Господь! Если она и не была безумна, когда вы ее туда упрятали, то к тому моменту, когда ее выпустили, она полностью лишилась рассудка!

В воцарившейся на несколько мгновений пугающей тишине Шарлотта и Ройс с негодованием смотрели друг на друга. И вдруг выражение на лице Гарнета изменилось. Он и в самом деле понял, что совершил нечто ужасное, что поступил варварски, бросил вызов всем человеческим устоям, пренебрег правом и обязанностью сильного защищать слабого и заботиться о его благе. Но потом он отмахнулся от этих мыслей и еще несколько минут размышлял, принимая какое-то очень важное для него решение. Часы на камине тихо тикали, из кухни донесся отдаленный звон: кто-то уронил металлический поднос.

— Моя жена была слаба умом и характером, мадам. Вы не знали ее. Она была подвержена внезапным фантазиям и легко подпадала под влияние различных шарлатанов и людей с нездоровым воображением. Они хотели от нее денег. Возможно, в письмах об этом ничего не сказано, но это действительно так, и я опасался, что они воспользуются ее слабостью. Как и любой другой ответственный человек, я запрещал им переступать порог моего дома.

Он судорожно сглотнул, изо всех сил стараясь сдерживать свой ужас перед скандалом, который может разразиться, если этому не помешать.

— Я недооценил ее. Она оказалась более восприимчивой к их сладким речам, чем я предполагал. А все из-за слабого здоровья, которое повлияло на ее сознание. Сейчас я понимаю, что мне следовало бы обратиться за медицинской помощью для нее задолго до того, как я это сделал. Я считал, что жена проявляет своеволие, хотя на самом деле она страдала от бреда, вызванного лихорадкой и влиянием тех людей. Я сожалею о том, что сделал. Вы не представляете, как сильно я сожалею об этом, все эти годы.

Шарлотта почувствовала, что ситуация ускользает из ее рук. Ройсу каким-то образом удалось извратить ее слова и подать всю историю под другим соусом.

— Но вы не имели права решать, во что ей верить! — выкрикнула она. — Ни у кого нет права делать выбор за другого человека! Как вы посмели? Как вы осмелились решать, что должен желать другой человек? Это не покровительство, это… это… — Она замолчала, подыскивая слово. — Это тирания! И это неправильно!

— Это долг сильного и возможность защитить слабого, мадам, — в частности, того, кто оказался под его опекой по рождению или по воле судьбы. Вы обязательно обнаружите, что общество не поблагодарит вас за то, что вы решили заработать на несчастье моей семьи.

— А как же Элси Дрейпер? Что вы сделали с ее жизнью? Вы же заперли ее в сумасшедшем доме!

Губы Гарнета тронула слабая улыбка.

— Мадам, вы действительно настаиваете на том, что она не была безумна?

— Да, на тот момент, когда вы ее туда поместили! — Шарлотта проигрывала сражение, она видела это по лицу Ройса, слышала по его голосу, который с каждым мгновением звучал все громче и увереннее.

— Будет лучше, мадам, если вы покинете мой дом. Здесь для вас ничего нет. Если вы напишете свою книгу и упомянете имя любого из членов моей семьи, я подам на вас в суд за клевету, и общество отвернется от вас, назвав вас дешевой авантюристкой, кем вы на самом деле и являетесь. Всего хорошего. Мой лакей проводит вас до двери. — И он дернул за шнурок звонка.

Через пять минут Шарлотта уже сидела в карете, и лошади, глухо стуча копытами, медленно тянули экипаж через густой туман. Вот закончилась Бетлиэм-роуд, и вскоре карета повернула на Вестминстерский мост. Шарлотта размышляла. Она потерпела неудачу. Она всего лишь ненадолго пошатнула его самоуверенность, и это длилось несколько мгновений, пока в его сознании властвовала мысль, что он виноват в чудовищной тирании. Однако Ройс тут же нашел себе оправдания, и все вернулось на свои места. Он убедился в своей неуязвимости и снова стал властным, уверенным. Надо же, а она так боялась! Зря — он без особых эмоций избавился от нее, испытывая к ней только отвращение. И даже не попросил вернуть ему письма!

Карета ехала по мосту — Шарлотта поняла это по тому, как изменился стук подков. Экипаж то и дело подергивался, и она догадалась, что лошади оскальзываются на мокрой брусчатке.

А почему они остановились?

Раздался стук, и Форбс открыл дверцу.

— Мэм, там один джентльмен хочет поговорить с вами.

— Джентльмен?

— Да. Он говорит, что это конфиденциально, и просит вас выйти ненадолго, потому что так будет пристойнее, чем если он сядет к вам.

— Кто он?

— Не знаю, мэм. Я его не признал, если по правде, в такую ночь я бы не узнал и собственного брата. Но я буду рядом с вами, мэм, в нескольких ярдах. Он просил передать, что дело касается внесения в парламент нового законопроекта о свободе совести.

Свобода совести? Неужели хоть что-то из сказанного ею дошло до сердца Гарнета Ройса?

Опираясь на руку Форбса, Шарлотта вылезла из кареты и увидела в нескольких футах от себя темный силуэт. Это был Гарнет Ройс, кутающийся в пальто от холода. Вероятно, он изменил свое мнение после ее отъезда и поспешил за ее каретой, ведь они ехали со скоростью пешехода.

— Простите, — сразу заговорил он. — Я понимаю, что неправильно оценил вас. Ваши мотивы не были эгоистичными, как я предположил вначале. Если вы уделите мне минутку своего времени… — Он отошел от кареты, чтобы его не могли слышать Форбс и кучер.

Шарлотта не увидела в этом желании ничего необычного и последовала за ним. Вопрос-то был крайне деликатным.

— Должен признаться, я слишком сильно ревновал. Я обращался с Наоми как с ребенком. Вы правы. Взрослая женщина, замужняя или одинокая, должна иметь свободу вероисповедания и придерживаться того вероучения, которое считает правильным.

— Вы упомянули о каком-то законопроекте. — Неужели из этой истории может получиться нечто полезное? — Такой закон действительно может быть принят?

— Не знаю, — ответил Ройс так тихо, что Шарлотте пришлось придвинуться к нему, чтобы расслышать. — Но я твердо намерен выяснить, что можно сделать для его принятия, и внести такой законопроект. Если вы расскажете мне, что именно, по вашему мнению, послужит во благо всех женщин и одновременно обеспечит порядок, а также защитит слабых и невежественных от эксплуатации. Это непросто.

Шарлотта задумалась, лихорадочно пытаясь придумать разумный ответ. Закон? Она никогда не рассматривала эту тему с точки зрения законодательства. Однако Ройс говорил совершенно серьезно, взгляд его серебристо-голубых глаз оставался строгим.