После такого рапорта, с копией для четвертого управления, у вышестоящего начальства появиться столько забот, что обо всех остальных участниках операции, в ранге ниже майора никто и не вспомнит.

Впрочем, эти проблемы фашистов уже не касались «Призрака», если только в том смысле, что какое-то время диверсантов искать не будут. А уж Андрей постарается как можно дольше продержать фрицев в неведении, что его группа никуда не ушла и продолжает углубляться в немецкий тыл.

Успели отойти километра полтора, когда разведчиков догнал звук взрыва, пробившийся сквозь густую листву. Следом громыхнуло еще раз, гораздо мощнее. Явно, возле сторожки.

— Не понял? — Малышев переглянулся с ефрейтором Семеняком. — Группа! Стой!

Но те уже и сами остановились.

— Кто-нибудь мне…

— Извини, командир… — шагнул вперед капитан Петров. — Забыл доложить. Сперва хотел сказать Корнееву, а потом закрутились с погрузкой, новым заданием… Виноват!

— Толком объясни.

— Ну, там… в броневике у фрицев парочка противотанковых мин завалялась и гранаты, опять же… Не пропадать такому добру зря? Вот мы с Вартаном избушку и заминировали.

— Понятно. Что заминировали — хвалю, лишняя суета нам только на руку, а если офицера прибило — еще лучше. А за то что не доложил…

— Виноват… — сапер вроде повинился, а глаза смеялись.

— Согласен… Значит, понесешь рацию вне очереди. Смени Пивоваренка.

— Есть, сменить.

— Командир, — рядом со старшиной Телегиным встал Иван Гусев. — Может, расскажешь: куда топаем? А то, невзначай, недоглядим, да прямиком в Берлине окажемся.

— Не успеем, война быстрее закончится… — отшутился Малышев.

Капитан вынул карту, поглядел. Что-то прикинул в уме.

— Так… Группа, слушай меня. Продолжаем движение в прежнем направлении. Километра через три на карте обозначен ручей. Мимо не проскочим. Там и поговорим, и обсудим… Кому на запад, а кому — «в другую сторону». Еще вопросы есть? Вопросов нет… — наследуя Корнеева, повторил его любимую командирскую поговорку Малышев. — Я в голове колонны. Гусев, со мной. Старшина, подсоби Степанычу. Теперь нам лучше следов не оставлять.

— Есть подсобить… — Телегин шагнул в сторону, пропуская группу вперед. — Как делиться будем, Степаныч? Кому вершки, а кому корешки?

— Гляди под ноги, охотник. У тебя лучше получится. А я ветки поправлять буду.

— Добро, — кивнул старшина. — Шагай, стало быть дальше. Не задерживай движение…

— Как думаешь, Кузьмич…

— Перестань, — проворчал в ответ тот, даже не дослушав. Они так давно воевали вместе, что научились понимать друг друга без слов. — Ты, как бабка старая… Ничего с твоим Колей не случится.

— Тревожно мне…

— А в прежние годы, было спокойно?

— Не так, как сейчас.

— Да? Чего же в поиск напросился? Летел бы вместе с ним на Большую землю… Стареешь, Игорь.

— Есть немного, — ефрейтор Семеняк кивнул. — Пожил. От того, вдвойне молодых жаль.

— Согласен. А коли так, то помолчи и смотри лучше. Вон… — старшина показал пальцем, — ветку сбитую пропустил.

— Да я ее и теперь не вижу… — хмыкнул Степаныч. — Ну, и глаз у тебя, Кузьмич… Прям, Дерсу Узала.

— Хороший был охотник, — согласился тот. — Только погиб зря. В своего убийцу не смог выстрелить… А разве ж такую гниду или, положим, фашистов можно за людей считать?

— Пустое говоришь, Кузьмич. Кровью кровь не остановить… Да и обманули их, задурманили головы. В Германии, небось, нет ликбезов и бесплатных школ для всех. А темный народ обмишурить не трудно. Наплетет какой-нибудь краснобай семь коробов лаптей о лучшей жизни, — хоть загробной, хоть тутошней, — и обует всех остальных. Да еще так заморочит, подлец, что и не опомниться, и о справедливости не вспомнить. А как кровью душу замараешь, обратно повернуть трудно… страшно. Ведь понимает человек: что перешел черту, что для всех остальных он стал хуже бешеного пса. Потому и держится до последнего за таких же отщепенцев…

— Ты, прям как политрук… — покрутил головой старшина.

— А я за ним и повторяю… — не стал отрицать Семеняк. — Весной сорок второго, когда под Ржевом землю грызли, наш батальонный комиссар Юркив так говорил. Хорошо сказал, душевно… вот и запомнил. Представляешь: мясорубка такая, что только ошметки летят. И наши, и фрицы раненых и убитых тысячами каждый день считают, а Андрей нам о милосердии толкует. Умный был мужик, башковитый. До войны в университете историю преподавал…

— Был?

— В марте сорок третьего погиб. Один день до своего сорокалетия не дожил.

— Тогда, понятно. Уговорили, — расправил усы Телегин. — Встречу Адольфа, не стану стрелять. На цепь возьму, намордник надену, а дальше пусть народ и партия решает: лечить или казнить.

— Ну, самого Гитлера и прибить не грех… — Степаныч сплюнул. — Хотя — живым взять, конечно, больше толку.

— Аккуратнее, — проворчал старшина. — Расплевался… А убирать мне.

— Извини. От одного имени во рту противно стало, как кизяк пожевал… Мне Коля как-то рассказывал, что в Турции такой закон раньше был. Преступника сажали в бочку с дерьмом, так что только голова торчала и возили весь день по городу. А стражник время от времени саблей над бочкой помахивал. И злодей тот, чтоб голову не потерять, весь день в нечистоты эти и нырял… Вот бы фюрера с его генералами так?.. Да не на один день, а пока жители всех стран, городов и деревень, где они напаскудили, где кровь человеческую пролили, не увидят их изгвазданные в дерьме морды.

— Здорово… — восхитился Телегин. — Ну ты дал, Степаныч. Молоток… Отличная придумка. Да-а, от такого зрелища, наверное, многих отпустило бы… Надо будет нашим командирам сказать, может, выше доложат? Так сказать, инициатива, почин рядового состава…

— Сами сообразят. Не дурнее нас будут… — отмахнулся ефрейтор Семеняк. — Ну, что? Хватит? Вряд ли дальше искать станут. От ищеек наши старания все равно не уберегут, а человеку ни в жизнь не найти.

— Согласен, — кивнул старшина. — Лучше не сделаем. Махоркой притрушу и побежим догонять… Наши-то, небось, уже у ручья отдыхают.

Группу догоняли не таясь, поэтому оставленный в дозоре Гусев увидел их первыми. Иван вышел из-за дерева, метрах в десяти и поднял руку, привлекая внимание.

— Давайте сюда, братья славяне. Наши вон там расположились… — старший лейтенант кивнул направо.

— Регулировщик, выискался… — проворчал старшина. — А то я дыма не чую… Не рейд, а воскресная прогулка.

— Не бухти, Кузьмич, — вступился за давшего послабление командира Семеняк. — Люди вторые сутки без горячего… Да и задание мы уже выполнили. Теперь только своими жизнями рискуем.

— А у тебя, Игорь Степаныч, их несколько?.. — не сдавался Телегин. — Что ты готов расстаться с одной из них за банку разогретой тушенки?

— Не знаю, как насчет дыма, а твое ворчание, старшина, точно за пять верст слыхать… — Малышев махнул рукой, давая понять, что доклад не нужен. — Присаживайтесь. Отдыхаем. Фрицам сейчас не до нас. А если фронт и в самом деле вскоре сдвинется, так и вовсе курорт…

Старшина придирчиво осмотрел место привала, но не нашел к чему придраться.

Костерок разложили грамотно, между корнями ясеня. Вообще-то сухой хворост почти не дает дыма, зато столб горячего воздуха, если уметь смотреть, заметен с расстояния в пару километров. А при таком способе разведения огня, дымок тянется вверх, по стволу дерева и рассеивается листьями. Только запах и остается… Но тут уж ничего не попишешь. Придется надеяться, что с подветренной стороны никто чужой сейчас не лазит.

— И все же, стоило хотя бы еще на парочку километров вглубь отойти…

— Нельзя, Михаил Кузьмич. Лишний крюк получится.

— Вокруг чего?

— А вот когда все соберутся и объясню, — капитан Малышев лег на спину, прикрыл глаза. — Кстати, я дал группе пятнадцать минут на оправку. Так что вы бы тоже зря время не тратили. Я не поп, дважды одно и то же говорить не стану…

— Напугал. Голому собраться, только подпоясаться… — Кузьмич прилег рядом. — Когда смолоду зверя промышлял, бывало на вторые сутки батя спросит: «Коля, ты до ветра когда в последний раз ходил?», а я — как из дому вышли, так и забыл об этом деле.