И пока немцы, сидящие в следующих грузовиках, еще не поняли настоящей причины задержки и только недоуменно завертели головами, услышав выстрелы — из леса к грузовикам подскочили диверсанты. Одновременно с обеих сторон. Фрицев выдергивали наружу и кончали ножами. Что бы детей лишний раз не пугать.

И только у предпоследней машины вышла заминка. Увидев перед собою усатое лицо старшины Телегина, ни капельки не похожее на европейца, водитель поднял руки и крикнул:

— Товарищ! Гитлер капут!

— Брянский волк тебе товарищ, — проворчал Кузьмич, но удар придержал.

— Товарищ, я-я!.. — быстро подтвердил немец, видимо только одно это слово и поняв. — Эрнст Тельман! Камрад…

— Чего? — опешил пробегающий мимо Пивоваренко и громко окликнул Малышева. — Слышь, командир. Тут у нас вождь немецких коммунистов объявился.

— Отставить балаган! Вечно ты, Виктор, со своими хохмами! — Малышев быстро подошел к ним. — Старшина! В чем дело? Одного фрица кончить не можете? Откуда здесь товарищ Тельман? Он же в концлагере. Об этом когда еще газеты писали. И потом — фрицу не больше тридцати лет, а Тельману…

— Нет есть товарищ Тельман, — замотал головою шофер, видимо сообразив, что происходит недоразумение. — Их бин Дитрих Хорстман. Их бин коммунист.

— А-а, — протянул Малышев. — Понятно… Товарищ, говоришь? А сам с нами воюешь. Солдат…

— Найн, нихт зольдатен!.. — отчаянно замотал головою пленный. — Их бин… шафёр. Fahrer… Ich musste… Meine Familie… Meine Frau ist… Meine Tochter… Оh, meinem kleinen Else (*нем., - Водитель… Мне пришлось… Моя семья… Моя жена… Моя дочь… О, моя маленькая Эльза).

Немец торопливо расстегнул прорезиненный плащ, вытащил из кармана гимнастерки портмоне и вынул из него слегка выцветшую фотографию. На изрядно потрепанном глянцевом снимке радостно улыбалась молодая белокурая женщина с таким же улыбчивым и кудрявым ребенком на руках.

— Богородица прямо, — проворчал старшина. — И что? Прикажешь нам на нее молиться? Ты видел, скольких таких ангелочков, за которыми ты, кстати, приехал… ваши изверги к смерти приговорили? Нет?.. Так пойдем, покажу!

— Шофер, говоришь? Коммунист? — Андрей понимал чувства Кузьмича, как никто другой. Но знал так же, что всех под одну гребенку стричь нельзя.

— Командир, ты же не хочешь… — начал было Телегин.

— Почему нет? — Андрей еще раз внимательно посмотрел на притихшего немца. — Нам надо добраться на место быстро и не привлекая внимания. А фриц уж точно лучше нас с тобою грузовик водит. К тому же — правила движения в немецком тылу знает. Где газануть, где притормозить или там… просигналить. Сечешь, старшина?

— Да, но…

— Остынь и угости человека сигаретой.

— Обойдется.

— Зря ты так… Не пацан ведь. Должен понимать, что жизнь не только приласкать умеет. Но если не дать человеку шанса, то он так и может умереть врагом или трусом. Знаешь, Кузьмич, я в штрафбате недолго побыл, пару суток всего, но увидел и услышал больше чем за год…

Старшина молча кивнул. Ни один политрук и уж тем более особисты не одобрили бы этого решения, но в словах капитана действительно была простая, житейская мудрость. Без затей… И Кузьмич полез в карман за куревом.

— Сергей Фомич! — Малышев увидел Хохлова, вытаскивающего из соседнего грузовика какой-то чемоданчик помеченный большим белым крестом. — Иди сюда…

— Очень удачная находка… — военврач довольно похлопал рукой по саквояжу. — Тут у них запас разных противоядий. Кое-что очень даже может пригодиться.

— Кузьмич тут, тоже… кое-кого нашел. Поговори с пленным. Объясни. Если просто жить хочет и не вредный, оставь себе в помощь. Куда он отсюда денется… Болота одни кругом. А если решительнее настроен — с нами поедет. Точнее, машину поведет.

Хохлов такому поручению не удивился. Три месяца в штрафбате и военврача научили смотреть на все более философски.

Немец слушал его внимательно и, как заведенный, только головою кивал и поддакивал. Потом произнес что-то скороговоркой и даже кулак поднял в старом антифашистском приветствии.

— Рот фронт!

— Он говорит, что устал бояться. И что готов… — перевел общий смысл разговора Хохлов.

Немец еще что-то произнес.

— А еще Дитрих говорит, что у их офицера, в первой машине, должен быть специальный пропуск. На право проезда в любую зону.

— Вот, — удовлетворенно произнес Малышев. — Уже моя доброта начинает окупаться.

— Лишь бы выделка дороже овчинки не встала, — по прежнему не до конца одобряя поступок командира, проворчал Телегин, направляясь к первому грузовику и обыскивая убитого офицера.

— Ну что, нашел?

— Нашел… Только в нем дырка, товарищ капитан.

— Большая? Очень заметно?

— Нет. Кровью не пропуск заляпан. Так что, если из рук не выпускать, можно пальцем прикрыть. А бумажка знатная. Такие цвета и издалека ни с чем не спутаешь. Может, на лобовое стекло прицепим?

— Фомич, спроси шофера…

Хохлов перевел вопрос и тут же — ответ.

— Нельзя. Пропуск должен храниться вместе с документами старшего колоны или транспортного средства и предъявляется только по требованию.

— Понятно… — Малышев рассеянно кивнул. — Ладно, пора собираться. Скажи, пусть машину выберет, на которой поедем. Лучшую. Чтоб не заглохла на полпути. И если бензин нужен, пусть до полного зальет. В общем, объясни, чтобы как следует понял и проникся. Ехать нам километров двести с гаком. Сюрпризов быть не должно. Скажи, что мы ему верим, но если подведет… то кляйне Эльза вмиг осиротеет. С гарантией.

— Хорошо, Андрей… Только пугать не буду. Со страху человек часто делает глупости. А оно вам надо? Лучше надежды нет допинга, — Хохлов взял у немца фотографию и долго разглядывал. — Какое милое лицо. Даже не вериться, что вот такая же добродушная фрау принесла на свет самое страшное чудовище…

— Майн фрау, я… — улыбнулся шофер. — Майн либен Ирен.

Военврач кивнул и вернул немцу фотографию. Потом взял его за плечо и повел к машинам, попутно разъясняя задачу, поставленную Малышевым.

Дитрих Хорстман слушал внимательно и только один раз быстро оглянулся. Увидел, что никто не смотрит ему в спину и заметно успокоился. Похоже, эти русские не такие уж и страшные, как о них говорит доктор Геббельс.

— Спасибо! — Яков Гусман хлопнул по плечу своего второго пилота. Потом схватил Колокольчикова за руку и с чувством сжал его ладонь. — Спасибо, братцы… — повторил, глядя на сидящих спереди Корнеева и Штейнглица.

— Не на чем, — отмахнулся Николай.

Они с Максимилианом уже поменялись местами, а когда ты за рулем машины, мчащейся на пределе мощности, разговаривать не очень удобно. Так что это дело Николай доверил Штейнглицу.

Немец выщелкнул из магазина «Вальтера» оставшиеся два патрона, положил их в карман, а в рукоять вставил полный.

— Вообще-то, ты прав, товарищ Яков… — поворачиваясь вполоборота к летчикам заговорил он. — Украсть такой молодец из рук гестапо, конечно же было непросто. Но нам, как правильно сказать?.. Подфартило! Так что все это уже старая история… Теперь надо думать: что с вами дальше делать?

— В смысле? — нахмурился летчик.

— Да хоть в каком. За линию фронта вы сами не проберетесь. Ибо, как сказал ваш пролетарский поэт Максим Горький: «Рожденный летать — ползать не умеет»

— Наоборот, — уточнил Петька. — И почему «наш». А ты чей?

— Даю справку, — отозвался Корнеев. — Макс немец. И самый настоящий эсесовский офицер.

Сделал паузу и веско прибавил.

— Запомните накрепко и, если придется, твердите это, как строевой устав. на любом допросе. Уяснили?

Летчики переглянулись и с пониманием закивали.

— Так точно.

— Вот и лады. Прошу прощения, господин оберштурмбанфюрер, что перебил вас. Продолжайте пожалуйста.

— Благодарю, — кивнул Штейнглиц. — Я помню, как было написано в книге, но в нашем случае, именно так. А с собою вас тащить почти невозможно… — он посмотрел на Николая. — И нецелесообразно.