— Вообще-то…

— Кстати. А где летчик из сбитого самолета? Его уже поймали?

— Еще нет, но…

— У тебя просто талант возражать, — деланно восхитился Корнеев. — Оскар, послушай дружеского совета. Хочешь сделать карьеру, чаще соглашайся и давай утвердительные ответы. Мы с тобою почти ровесники, так что со мною руби правду, а с господином Штейнглицем будь осторожнее. Впрочем, если рвешься на фронт…

— Летчик успел закрыться в доме. Мы его окружили, но еще не взяли.

— Так что же ты молчишь! С этого следовало начинать. Великолепно!

— Не понял…

Корнеев еще раз посмотрел на озирающегося со скучающим видом оберштурмбанфюрера, взял коменданта под руку и потащил в сторону.

— Оскар, дружище. Как на духу, но только между нами. Максимилиан Штейглиц уже держит в личном сейфе петлицы и погоны штандартенфюрера! Для подписания приказа не хватает всего лишь небольшого штриха. Его дядя… — разведчик закатил глаза под лоб. — В общем, семья не желает слухов о протекции. Понимаешь? И вот такой уникальный случай отличиться! Ликвидировать отряд русских диверсантов. Успешная операция такого уровня мгновенно сдвинет все с места.

— Отряд?

— Конечно… Сбит транспортный самолет. А это значит — не меньше двух десятков парашютистов. Настоящих сибирских волков, вооруженных до зубов.

— Но мы его не сбивали… — наконец-то произнес до конца обер-лейтенант.

— Не понял? — удивился Корнеев. — Русский пилот сам себя подорвал?

— Я не знаю, — пожал плечами комендант. — Может, молния? Я слышал, такое бывает.

— Я тоже, — согласился «адъютант». — Но как ты себе представляешь наш рапорт об этой операции? Хочешь доложить, что самолет противника сбил Господь?

Корнеев немного помолчал, давая немцу осознать всю нелепость этой фразы.

— Нет, в штабе, конечно же обрадуются подтверждению того, что Бог сражается на нашей стороне, но наградить Его никак не смогут. Так почему нам не получить эту, ничью, награду, а потом — отстоять благодарственный молебен. Думаешь, Господь, станет возражать?

Оскар помотал головой. Оберштурмфюрер умел убеждать.

— Вот и славно. А теперь — пошли брать летчика. Он нам живой нужен.

— Зачем?

— Простая арифметика боя, — пожал плечами Корнеев. — Чем больше захвачено в плен живых врагов — тем больше к ним можно приписать мертвых. Один у нас уже есть. Еще двоих ловит охрана господина Штейнглица. А четвертого — мы сами возьмем. Четверо живых и шестнадцать мертвых. Более правдоподобно, чем один пленный и девятнадцать трупов, которых, кстати даже предъявить нельзя… Согласен?

— Да.

— Тогда, вперед. Пока твои орлы не забросали русского гранатами.

Корнеев повернулся к Штейнглицу.

— Разрешите, господин оберштурмбанфюрер?

— Валяй, — небрежно махнул тот снятой с руки перчаткой. — Развлекайся…

— Спасибо… — щелкнул каблуками «адъютант».

— Что значит «развлекайся»? — переспросил Корнеева комендант, когда они уже немного отошли в сторону.

— Я службу в егерях начинал, — объяснил тот. — В адъютанты потом попал, после контузии. Господин Штейнглиц, он тогда еще майором в Абвере служил, заприметил меня на одной из операций… Позвал к себе… — Корнеев помолчал. — Да ну, длинная история… Вечерком, если все удачно сложится и оберштурмбанфюрер разрешит расслабиться, поговорим. Судя по тому, что я вижу перед собой задницы и спины солдат, мы уже на месте?..

— Хайль Гитлер!

Гестаповский офицер с лицом хитрого хорька и петлицами лейтенанта приветствовал старшего по званию по всей форме. Вот только взгляд у штурмфюрера чересчур напряженный, внимательный. И кобура расстегнутая.

— Хайль.

— Прошу прощения, господин оберштурмбанфюрер, что не встретил вас лично. Но меня не предупредили о вашем приезде…

— И не удивительно, — ответил Штейнглиц. — Много ли проку в проверке, если о ней предупреждать заранее? Или вы иначе считаете?

— Никак нет, — подтянулся тот еще больше. — Значит, вы к нам с инспекцией?

— Не совсем… Планы пришлось изменить из-за этой проклятой грозы. Но, так даже лучше получилось. Очень вовремя появились русские… Будет о чем рассказать. А то у вас тут такая тишь, словно вся война, одни сплошные выдумки газетчиков. Будь моя воля, этих щелкоперов, я бы вешал на одном столбе с евреями. А то и впереди них…

— Совершенно с вами согласен. Незачем людям головы морочить. От газет и прочих прокламаций только вред. Другое дело — радио! Все что народу надлежит знать фюрер скажет лично, и каждый его услышит… Или доктор Геббельс перескажет.

— Очень точно подмечено, — Штейнглиц внимательнее посмотрел на гестаповца. — Я так понимаю, штурмфюрер, вы возглавляете службу безопасности?

— Так точно! — еще раз вскинул руку в приветствии тот. — Ганс Лемке… — потом понизил голос и извиняющимся тоном произнес: — В связи с этим, не позволите ли взглянуть на ваши документы и служебное предписание?

— Конечно. Какие тут могут быть церемонии? Вы же из любопытства спрашиваете…

Штейнглиц сунул руку в нагрудный карман и вынул несколько сложенных в четверо раз листков. Но проделал это так неловко, что из стопки выпала какая-то фотография и, подхваченная ветерком, медленно спланировала чуть в сторонке.

Младший по званию, да и по возрасту, Лемке быстро шагнул за ней, поднял с земли и даже не от любопытства, а чисто механически взглянул на снимок.

В следующую секунду штурмфюреру понадобилось все самообладание, чтобы не вытянуться по стойке «смирно». Добродушно улыбаясь, с фотографии на него глядел Штейнглиц, держащий на руках недовольно жмурящуюся в объектив кошку, и дружески обнимающий оберштурмбанфюрера за плечи — рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер!

— Спасибо, — поблагодарил гестаповца Штейнглиц. — Это моя Марта… Если бы вы знали, какой она недавно переполох устроила в Дубовицком монастыре. Уму непостижимо. Всю ночь не дала никому глаз сомкнуть. Кстати, вы любите кошек?

— Не очень, господин оберштурмбанфюрер. Говоря откровенно, предпочитаю собак.

— Тогда вам следовало идти не в гестапо, а в Люфтваффе… — улыбнулся Штейнглиц, намекая на всем известное пристрастие рейхсмаршала Германа Геринга к псовой охоте. — Хотя, я тоже терпеть не могу котов. Эти бестии сродни партизан, все время пытаются отстаивать свою свободу и при каждом случае обязательно демонстрируют независимость. Другое дело кошки — они почти как собаки. Никогда не забывают, кто их кормит.

За разговором, как-то само собой, Штейнглиц сунул документы вместе с фотографией обратно в карман, а у гестаповца не хватило духу потребовать предъявить их еще раз. Ганс, хоть и служил в самом настоящем захолустье, понимал не хуже любого штабного, что людей, которые близко знакомы с такими высокопоставленными личностями, по пустякам лучше не донимать. Себе дороже встанет…

— Простите, а куда ваш адъютант с нашим комендантом отправились? — решил сменить скользкую тему гестаповец. А то всякое случается. Сегодня твои слова воспринимаются как шутка, а завтра — ты уже изменник родины.

— Брать парашютиста.

— Лично? — удивился Лемке.

— Не волнуйтесь, старина, лучшего специалиста в этом деле, чем мой помощник, я уверен, не только в вашем гарнизоне не найдется, а и во всех частях этого района. Вы о Скорцени слышали?

— Мы, конечно же, провинция, господин оберштурмбанфюрер. Я бы даже сказал: настоящее задупье Генерал-губернаторства, но и радио слушаем, и вообще новостей не чураемся… — штурмфюрер Лемке оглянулся и, желая показать свою осведомленность, понизив голос, прибавил. — Операция «Эйхе», верно?..

— О, браво! — Штейнглиц изобразил аплодисменты. — А вы, Ганс, как я погляжу, не так просты, как кажетесь. Что-то ваше начальство не доглядело. Пора продвигаться дальше. Это, как вы изволили изящно выразиться, польское задупье — явно вам уже тесновато. Гм, похоже, нам всем очень повезло с этим русскими… Так вот, возвращаясь к Генриху… Он какое-то время служил вместе с Отто. Потом возглавил спецотряд «Призрак». Группа провела ряд блестящих операций во вражеском тылу, но в последнем деле, Генрих получил контузию и для диверсионной работы стал непригоден. Но, время от времени, я даю ему возможность размяться и «половить мышей». Чтоб не слишком зажирел, котяра… Ха-ха-ха.