– Где дедушка? – подозрительно спросила девочка бабушку Кариму. – Ты и из него сварила варенье?

– Нет, он отправился в дальнее путешествие, – ответила та и ушла на кухню.

Когда же Нура пошла за ней, то заметила, что бабушка плачет. Долго еще у Нуры в голове не укладывалось, что дедушка умер. Так незаметно прошла мимо нее его смерть.

Когда Нуре исполнилось десять, она почти перестала играть на улице с ребятами. Все они были хорошие и воспитанные дети, однако мать каждый раз звала ее домой.

Нура начала проявлять интерес к книгам. Еще раньше, вернувшись из мечети, отец читал ей вслух то, что она хотела. Он же учил ее азбуке. Грамоту Нура усвоила на удивление быстро. Вскоре она уже сидела в отцовской библиотеке, где проглатывала книгу за книгой, рассматривала иллюстрации. А потом поразила отца, продекламировав ему наизусть стихотворение, воспевавшее красоту мироздания.

Тот даже заплакал от радости.

– Аллах благословил меня. О таком ребенке я мог только мечтать, – сказал он, обнимая дочь и царапая ей щеку своей щетиной.

Раньше, когда Нура поднималась в мансарду, мать всякий раз останавливала ее вопросом, что дают девушке эти пыльные фолианты. Однако с тех пор, как отец назвал страсть дочери к чтению благословением Господним, она прикусила язык.

Нура читала медленно, громко и с интонацией. Она будто пробовала на вкус каждое слово, вслушиваясь в ту мелодию, которую оно обретало у нее на языке. С годами она развила в себе особый музыкальный слух к звучащей речи. Поэтому, если верить ее отцу, еще до поступления в школу Нура читала стихи из Корана лучше любого пятиклассника.

Она ждала начала занятий с таким нетерпением, с каким узник считает дни до выхода на свободу.

Лучшие из немногочисленных женских школ Дамаска принадлежали христианским общинам. Одна из них, находившаяся в ведении монахинь, располагалась неподалеку от их дома. Однако мать пригрозила оставить семью или покончить с собой, если ее дочь пойдет учиться к неверным. Она вывела из себя отца, было много шума и слез. Наконец Нуру решили отдать в престижную мусульманскую школу в довольно отдаленном фешенебельном квартале Сук-Саруя.

Итак, к августу было решено, что Нура будет учиться именно в этой школе. А потом отец принес из мечети неожиданное известие: Надия, дочь его друга и правоверного мусульманина Махмуда Хумси, тоже записана в эту школу и будет ездить туда на трамвае.

Мать чуть удар не хватил. Со слезами на глазах она принялась обвинять мужа, столь легкомысленно игравшего жизнью Нуры. Как можно доверить нежную девушку этому железному монстру? Что, если водитель ее похитит, она ведь такая красивая!

– Водитель трамвая никого не может похитить, он всегда ездит по одному и тому же маршруту, – ответил отец. – А остановка семьдесят второго находится на главной улице, в двадцати шагах от нашего дома и на таком же расстоянии от дома Махмуда Хумси.

Нура готова была летать от счастья. Вечером они с родителями пошли на церемонию обрезания в богатой семье Хумси, где девочка должна была познакомиться со своей будущей одноклассницей Надией.

Дом был полон гостей, и Нура крепко держала мать за руку. Незнакомые люди целовали и гладили ее по голове. Девочка узнала только соседку Бадию с мужем.

Надия в красном бархатном платье походила на принцессу. Взяв новую подругу за руку, она отвела ее в угол, где громоздилась целая пирамида сладостей.

– Бери, а то после взрослых одни крошки останутся, – сказала Надия и сама взяла со стола фисташковый рулет.

Нура очень волновалась. Ей никогда еще не доводилось видеть такого большого дома и многолюдного торжества. Все радовались, обстановка была праздничной. В тот день Нура впервые услышала о ритуале тахур – церемонии обрезания, хотя не вполне понимала, что это такое. Надия сказала только, что сегодня ее брат станет настоящим мусульманином.

Столы ломились от яств, как будто хозяева собрали здесь умирающих от голода. Уже один вид пирамиды из слоеных пирожных с орехами пробудил в Нуре волчий аппетит. Но она стеснялась взять что-нибудь, в то время как Надия пихала в рот одну сладость за другой.

Наконец по толпе пробежал взволнованный шепот: «Идет, идет…», и Нура увидела Салиха, парикмахерская которого находилась неподалеку от лавки Элиаса, торговца сладостями. Это был высокий, худой мужчина, всегда аккуратно выбритый, с напомаженными и зачесанными назад волосами. На работе он носил белый халат и держал в своем салоне пять канареек, которые хором выводили трели. Нура видела, как в отсутствие посетителей он изображал дирижера своей маленькой капеллы.

Почтительно кивая в ответ на приветствия мужчин, господин Салих с чемоданчиком в руке прошел в конец внутреннего двора. Только теперь Нура заметила там бледного мальчика в разноцветной одежде. Дети в толпе гостей пытались пробиться вперед, чтобы лучше видеть его. Он был не намного старше их.

– Оставайся здесь, – велела мать Нуре, которая вместе с Надией протискивалась сквозь ряды взрослых, двигавшихся степенно и на почтительном расстоянии друг от друга.

Однако вскоре девочка оказалась в первом ряду.

Какой-то мужчина, вероятно дядя мальчика, попросил детей отойти на несколько шагов, чтобы не мешать работе парикмахера.

– Не бойся, – сказал Салих мальчику. – Я просто хочу посмотреть, какой ты стал большой, чтобы сшить тебе рубашку и брюки.

– Почему шить рубашку и брюки должен господин Салих, а не портниха Далия? – спросила Нура Надию.

Но та не слышала ее вопроса, направив свое внимание на человека, которому парикмахер, как видно, поручил снять мерку для обуви. Это был тот самый мужчина, который только что просил детей немного разойтись. Сейчас он подошел к уже плачущему мальчику, наклонился и обеими руками ухватил его за ноги, так что теперь тот не мог сдвинуться с места. Взрослые, как по команде, принялись громко петь и хлопать в ладоши, чтобы заглушить его крики. Нура слышала только, как несчастный звал мать.

Салих достал из чемоданчика острый нож. Мальчик рядом с Нурой застонал, обеими руками схватился за пах, как будто почувствовал там боль, и отступил в задние ряды. Что именно отрезал Салих, Нура так и не поняла, но истязуемый жалобно стонал. Оглянувшись, она увидела, что из детей в первом ряду остались только она да еще один побледневший юноша. Даже Надия ушла назад.

Вскоре две женщины возложили на голову мальчика венок и одарили его деньгами. Тот стоял бледный как смерть посреди всеобщего ликования. Нура погладила мальчика по руке, когда его уносили отдохнуть на второй этаж. Страдалец взглянул на нее мутными глазами и чуть заметно улыбнулся.

В первый день занятий девочек провожала мать Нуры. Потом они добирались до школы самостоятельно. В трамвае Надия обычно безучастно смотрела в окно. Для Нуры же каждая поездка оборачивалась незабываемым приключением.

Надия была тихая, полноватая девочка с рыжими волосами. Она не любила ни книг, ни школу. Уже в семь лет Надия мечтала выйти замуж и родить тридцать детей. Она никогда не принимала участия в развлечениях одноклассниц, считая их слишком детскими. Нура же, напротив, никогда не упускала возможности поиграть.

Кроме прыжков через скакалку, ей нравились прятки. Ее отец считал, что эту игру изобрели Адам и Ева, когда прятались от Всевышнего, отведав запретного плода. И когда Нура пряталась, она всегда воображала себя Евой, которую ищет не кто иной, как сам Господь Бог.

Еще одну любимую Нурой игру придумала Ханан, умная девочка из их класса. Двое играющих становились друг против друга. Один защищал женщин, другой – мужчин. Первый перечислял, что есть плохого и злого в мужчинах, второй парировал каждую реплику контраргументом о женщинах.

– Черт и гроб – слова мужского рода, – говорила первая девочка.

– Вина и чума – женского, – отзывалась вторая.

– Зад и вонючий газ из него – мужского рода.