Когда за обедом, задыхаясь от волнения, Нура рассказала обо всем этом матери, та выслушала ее равнодушно. А толстая соседка Бадия, едва ли не каждый день заходившая к ним в гости, громко рассмеялась, стукнув кофейной чашкой о стол.

– И поделом бессердечному поклоннику креста! Будет знать, как взвинчивать цены, – зашипела мать.

Нура вздрогнула.

Развеселившаяся гостья сообщила, что неподалеку от мечети Омейядов молодежь избила одного еврейского торговца и также бросила его голым посреди Прямой улицы.

Отец вернулся поздно и очень расстроенным. Нура слышала, как они спорили с матерью по поводу сегодняшних расправ. Отец горячился, именуя распоясавшихся юнцов безбожниками, и успокоился только за ужином.

Позже Нура вспоминала, что в тот вечер чувствовала себя стоящей на перекрестке двух дорог, одна из которых вела к отцу, а другая – к матери. И окончательно выбрала первую. И с тех пор день ото дня отношения с матерью становились все прохладнее.

А на следующее утро Нура задалась вопросом: как человек в очках может вообще жить без сердца? К тому времени прояснилось, лишь небольшая флотилия белых облачков пересекала небо. Девочка выскользнула в открытую дверь и побежала по переулку. Потом она повернула налево и прошла мимо той самой крупяной лавки, конторское помещение которой выходило окнами на главную улицу. Рядом находился просторный зал, где рабочие взвешивали и складывали один на другой тяжелые мешки с зерном. Там Нура и увидела вчерашнего мужчину, который как ни в чем не бывало сидел в элегантном темном костюме за заваленным бумагами столом. Оторвавшись на мгновение от толстой тетради, мужчина поднял голову и посмотрел в окно. Девочка тут же отвернулась и побежала по улице. Через несколько домов, возле мороженщика, она остановилась, перевела дух и пошла обратно. На этот раз Нура избегала смотреть в окна крупяной лавки.

Однако образ лежащего на земле голого человека еще много лет преследовал ее. Он снился ей ночами, и тогда она просыпалась в ужасе.

Через несколько лет Нура смогла прочитать вывеску над входом в его лавку: «Иосиф Афлак. Зерно, крупы». Незадолго до того она узнала, что этот человек – христианин. Мать Нуры называла его, как и всех немусульман, неверным.

Продавец сладостей со смешными рыжими волосами тоже верил в Христа. Его звали Элиас, и он любил шутить с Нурой. Он единственный называл ее принцессой. Как-то раз она спросила Элиаса, почему тот не заходит к ней в гости. Девочка надеялась увидеть его как-нибудь на пороге своего дома с большим пакетом конфет. Однако Элиас только рассмеялся.

Магазинчик, где продавали мороженое, тоже принадлежал христианину Римону. Когда у него не было посетителей, он брал со стены лютню и начинал завлекать народ пением. А потом спрашивал у собравшихся слушателей, не желают ли они мороженого.

«Мать не любит христиан за то, что они такие веселые и всегда продают самое вкусное», – так одно время думала Нура. Ее мать была тощая как щепка, редко смеялась и ела только по необходимости.

Отец часто говорил, что, если так пойдет дальше, его жена скоро перестанет отбрасывать тень. Дородная соседка Бадия опасалась, что когда-нибудь мать унесет порывом ветра. На старых фотографиях мать Нуры действительно выглядела румяной и пухлой и была гораздо красивее.

Незадолго до окончания девятого класса Нура узнала от отца, что Иосиф, торговец зерном, умер и что перед смертью он вспоминал тот день, когда его избивала толпа молодых людей. Тогда, потеряв на мгновение сознание, Иосиф якобы видел, словно в кадрах кинохроники, как его дочь Мария и сын Михель принимали ислам.

Никто не отнесся к этим откровениям всерьез, поскольку перед смертью старик лежал в горячке. Его дочь действительно вышла замуж за мусульманина, влюбившись в него без памяти, чего отец так и не принял. Брак этот оказался неудачным.

Что же касается сына Михеля, который подался в политику, не пожелав продолжать отцовское дело, то Иосиф злился на него до конца жизни. Однако и в этом пункте видение сбылось: через полвека Михель, к тому времени старый, ожесточенный жизнью политик в багдадском изгнании, объявил о своем переходе в ислам. Вскоре после этого он умер и был похоронен в Багдаде под именем Ахмада Афлака. Но это уже совсем другая история.

Тупиковый переулок Айюби расположен в квартале Мидан, что на юго-западе Старого Дамаска, однако уже за пределами городских стен. Весь пропахший анисом, он давно наскучил Нуре. В нем жили всего четыре семьи, и дом родителей Нуры замыкал этот каменный мешок. Сплошная стена склада, где хранился анис, составляла его правую сторону.

В первом доме по левой стороне жила Бадия с мужем, чья крупная, бесформенная фигура напоминала старый платяной шкаф. Бадия – единственная подруга матери Нуры. Ее девятерых детей Нура знала лишь взрослыми. Они всегда вежливо здоровались, но сторонились соседки. Одна только дочь Бадии Бушра с детства осталась в памяти девочки. Она любила Нуру, целовала ее и называла «моя красавица». От Бушры исходил аромат экзотических цветов, поэтому Нура с удовольствием позволяла ей обнимать себя.

Второй дом населяла пожилая бездетная пара, также не отличавшаяся общительностью. А рядом с ними жила большая христианская семья, с которой мать Нуры за всю жизнь не перекинулась ни словом. Ее глава имел привычку сердечно приветствовать соседей-мужчин всякий раз, когда сталкивался с ними в переулке. Мать при этом бормотала нечто похожее на заклинание от нечистой силы.

В семействе христиан было семь или восемь сыновей и ни одной дочери. Мальчики постоянно играли в мяч или бабки или просто носились по улице, как озорные щенки. Нура часто наблюдала за ними с порога своего дома, готовая в любую минуту захлопнуть дверь. Двое из них, что были постарше, любили подразнить девочку, жестами изображая объятия и поцелуи. Тогда Нура быстро скрывалась в доме и продолжала наблюдения уже через замочную скважину. Сердце ее бешено колотилось, и она весь день не высовывала на улицу носа.

Однако порой братья действительно досаждали ей. Когда Нура возвращалась из лавки со сладостями или мороженым, мальчики могли, встав стеной, преградить путь и заявить, что не пустят ее домой, пока она не даст им попробовать лакомства. Они исчезали лишь после того, как Нура начинала плакать.

Как-то раз свидетелем такой сцены стал мороженщик Элиас, случайно проходивший мимо их переулка. И он немедленно пришел девочке на помощь с огромной метлой в руке. Отругав одного из хулиганов, он повернулся к Нуре:

– Если будут еще приставать – только скажи. – А потом добавил, повысив голос: – Моей метле не терпится попробовать чьей-нибудь задницы.

И это возымело действие. С того самого дня, завидев Нуру, братья выстраивались по сторонам переулка, словно почетный караул. И только один не сдавался.

– Ты красивая, – шептал он вслед девочке. – Я хочу на тебе жениться.

Он был толстый, белокожий, краснощекий и младше Нуры.

Как-то раз братья засмеялись:

– Дурак! Она же мусульманка.

– Тогда я тоже стану мусульманином! – отчаянно закричал карапуз.

Кто-то из старших отвесил ему оплеуху.

Толстяка звали Морис, другого Гиоргиос. «Смешные имена», – подумала Нура. Ей стало жаль малыша, который теперь ревел белугой.

– А я все равно стану мусульманином! – упрямо вопил он. – И я люблю Мухаммеда больше, чем тебя!

Он заработал еще одну оплеуху и сильный удар по ноге. Морис всхлипывал, не сводя глаз с дома Нуры, как будто ждал оттуда поддержки.

Вскоре раздался голос его матери, и мальчик, повесив голову, поплелся домой. Прошло еще немного времени, и Нура услышала крики, ругань и отчаянные детские мольбы.

С этого дня Морис прекратил все разговоры о женитьбе и стал избегать соседки, как чумной. Как-то раз мальчик сидел возле своего дома и всхлипывал. Завидев Нуру, он отвернулся к стене. Девочка остановилась. Она увидела его опухшие, красные уши и поняла, что малыш только что получил взбучку. Нуре стало жаль его. Она подошла и осторожно тронула Мориса за плечо. Он сразу перестал плакать и повернул к ней улыбающееся сквозь слезы лицо, по которому тут же принялся тщательно размазывать рукавами слезы и сопли.