— Ну? — прошептал он, нагибаясь ближе к Бовейдину. — Когда это произойдет?

— Только когда девочка запустит устройство, — ответил карлик. — А этого не случится, пока Эррит не закончит обращения. Во время отпущения я советую тебе отойти в сторону.

Отпущение. Дудочник Бобе закусил губу. В глубине души он оставался человеком верующим. Конечно, никто об этом не знал, потому что он много лет не посещал богослужения, но он по-своему отмечал все праздники. И пока часы отсчитывали последние минуты до рокового часа, а Эррит протягивал над толпой руку, игрушечных дел мастер задумался о своем месте в мире и о своем месте на Небесах.

— Это все равно надо сделать, — рассеянно проговорил он. — На самом деле выбора нет. Бовейдин ухмыльнулся:

— Меня убеждать не нужно.

— Нет, действительно! — настаивал мастер. — Он — Дурной человек. Он об этом не знает, но это так. Он причинил вред многим и многим. Он испортил жизнь мне и моей жене.

Бовейдин повернулся к нему.

— Успокойся, Бобе, — предостерег он своего спутника. — Не вздумай отступить.

— Я не отступаю, — огрызнулся Бобе. — Я прекрасно знаю, что делаю. И что сделал. А теперь тише — он говорит.

На балконе, высоко над охваченной обожанием толпой, епископ Эррит заговорил. Его голос был слабым и дрожал. Редрик Бобе едва мог его расслышать. В досаде он потребовал, чтобы рядом замолчали — но люди вокруг него только дышали, и это их хриплое дыхание помешало Дудочнику.

— Что он говорит? — недовольно спросил Бобе.

— Заткнись, идиот! — проворчал Бовейдин.

Постепенно голос Эррита креп. Редрик Бобе подался вперед, словно несколько лишних пядей могли помочь ему лучше услышать епископа. Повсюду на площади тысячи людей сделали то же, недоуменно глядя на главу своей церкви. Бобе почувствовал прилив тошноты. Казалось, Эррит вот-вот потеряет сознание. А эти пятна у него на лице — неужели это слезы?

— … прощение, -говорил епископ. Он положил руки на перила, чтобы не упасть. — Все мы здесь не без греха. Даже на моей душе лежит тень.

Бобе отшатнулся: это признание его ошеломило. Он по-трясенно уставился на Эррита. Слабый старик черпал силы в собственной убежденности, и вскоре его голос уже загремел над площадью, словно глас Божий.

— И как вы все просите сегодня у Бога отпущения грехов, — прогремел Эррит, — так и я преклоняю колени перед Небом и прошу Господа о прощении моих грехов. Я повел империю по ужасному пути. Я убивал и калечил во имя Божие. Я считал, что на то Его воля. Но я ошибался.

Епископ сделал паузу — и наступила поразительная тишина. Сердца всех были у него в руках. Даже сердце Редрика Бобса. Ожесточенное сердце мастера смягчало каждое новое и неожиданное слово, и когда епископ заплакал — открыто и не стыдясь этого, — Дудочник почувствовал, что у него в горле встал тугой ком.

— Ох, нет! — прошептал он. — Не делай со мной этого, негодяй!

— Вы все видели военные корабли за вашими плечами, — объявил Эррит. — Они хотят вернуть на нашу землю войну. Я делал все, чтобы вернуть Нару мир. Но ради этого мира я убивал и калечил, и душа моя пропиталась кровью. Я молю Бога простить меня. — Он снова воздел руки над толпой. — Я молю вас всех.

Снова наступила тишина — а потом ее разорвал первый возглас из толпы, возглас любви, которые подхватили все новые и новые голоса, пока наконец все присутствующие не разразились одобрительными криками. Редрик Бобе почувствовал, как его покидает жизнь.

— Что он говорит? — возмущенно вскрикнул Бовейдин. Ученый откинул капюшон и яростно воззрился на Эррита. — Что это такое?

Редрик Бобе тяжело вздохнул:

— Он просит, чтобы мы его простили, карлик.

— Это уловка! — зарычал Бовейдин. — Очередная хитрость. Не слушайте его, вы все!

Однако это не походило на уловку, и Редрик Бобе не сомневался в подлинности епископских слез: ни один человек не мог бы сыграть так убедительно. Мастер грустно покачал головой. Слишком поздно. Все слишком поздно. Они довели епископа до крайности, а теперь их оружие вот-вот сработает — когда в нем уже нет необходимости.

— Боже, помоги мне! — простонал он. — О мой Бог!

— Перестань каяться, кретин! — прошипел Бовейдин. — Мы ничего дурного не сделали.

Редрик Бобе посмотрел на него сверху вниз.

— Сделали, — спокойно возразил он. — И нам уже ничего не изменить.

Лорла не присоединилась к тем, кто вышел на площадь, чтобы услышать обращение отца Эррита. Вместо этого она осталась в большом зале, неотрывно глядя на модель собора. В огромном помещении она осталась одна — не считая Дараго. Художник все еще не мог отвести глаз от своего шедевра. Любуясь им, он, казалось, молился. Над головой у Лорлы Элиоэс и другие изображения смотрели вниз словно живые. Лорда жалела, что они не говорят, не могут заглушить тех голосов, которые вопили у нее в голове. На ее грудь Давил тяжелый груз. Она не понимала, что с ней еделали в лабораториях и почему боль пришла так неожиданно и стала такой сильной.

«Так вот что значит быть особенной?»

Время уходило, голоса становились все громче, требуя, чтобы она подошла к ангелу. Крошечная фигурка парила над вратами собора, маня ее своей трубой. Лорла почти слышала ее дьявольскую музыку. И чей голос к ней взывает? Это голос господина? Или карлика, имени которого она не знает?

Время полетело еще быстрее. Лорла знала, что отец Эррит заканчивает свое обращение. Скоро он выйдет на площадь отпускать грехи. Лорла шагнула вперед.

«Сделай это! — требовали голоса. — Ты нужна господину».

Она нужна герцогу Энли. И Нине. И Локкену с Кариной тоже. Она убеждала себя, что составляет часть чего-то гораздо большего, чем она, чего-то огромного и важного.

— Господин любит меня, — сказала она. Ей отчаянно нужно было в это верить. — Он не причинит мне вреда. Ему нужно, чтобы я была сильная.

«Будь сильной и закончи дело», — согласился голос.

Дараго не смотрел в ее сторону. Лорла осторожно протянула дрожащую руку и дотронулась до ангела.

«Из стороны в сторону, — напомнило ей устройство, — Меня надо двигать из стороны в сторону».

Рука Лорлы словно окаменела. Что бы она сегодня ни сделала, ее мир изменится навсегда. Все говорили ей, что ее дело — доброе. И важное. Теперь она уже не была в этом уверена. Это Эррит был добрым. Он не был зверем, как ей внушали.

Так ведь?

«Я не знаю!»

И несмотря на идущую в ее душе битву, Лорла передвинула ангела слева направо. Она сдвинула его всего на дюйм, но он встал на место с механическим щелчком, который вывел ее из оцепенения. Она шагнула назад, глядя на фигурку. Лорла была уверена, что случится что-то ужасное. И до нее донеслось почти неслышное жужжание.

— Лорла! — окликнули ее с другого конца зала. Она вздрогнула. Там стоял отец Тодос. В глазах священника были слезы, а на лице — непривычно широкая улыбка. — Архиепископ Эррит закончил свое обращение, — сказал он. — Сейчас он выходит на площадь, чтобы провести отпущение. Ему хочется, чтобы ты была в ним, Лорла.

Секунду Лорла стояла неподвижно, а потом отступила от кукольного дома. На ее мозг опустилось дурманящее спокойствие. Она выполнила то, чего ожидал от нее господин. Все закончилось в одно мгновение. Голоса у нее в голове внезапно замолчали, впервые за много дней дав ей покой. Измученная и недоумевающая, она кивнула.

— Иду, — устало сказала она и вышла из зала вслед за отцом Тодосом.

В стенах Лорлиного подарка проснулась машина Бовейди-на. Трубки, которые так долго дремали, наполнились струями воздуха, и давление внутри серебристого цилиндра постепенно стало расти. Горючий состав внутри трубок потек по механизмам. Его охлаждали похожие на чешую лопатки радиатора.

Давление будет расти еще час.

На площади Мучеников архиепископ Эррит сидел на помосте в окружении священников, раздавая прощение со своего раззолоченного кресла. Гигантская толпа, слушавшая его обращение, теперь выстроилась в очередь, чтобы получить святое причастие отпущения. Почти целый час епископ работал без передышки, с сияющим лицом. Бесчисленные паломники со всей империи опускались перед ним на колени и просили Божьего прощения. И епископ реагировал на каждую просьбу одинаково: он прикасался ко лбу кающегося и снова и снова повторял одну и ту же короткую молитву: