Но тут начались такие удивительные дела, что Волли только рот разинул. Вместе с шофером развязывать тросы принялся сам Альберт Паю. Потом директор совхоза легко поднялся в кузов, а следом за ним, посапывая, вскарабкался Рауль. Шофер тоже хотел залезть в кузов, но Паю остановил его.

— Справимся, — сказал он. — Ну-ка, Рауль, нажми!

— Глядите, как бы мальчику ноги не придавило, — забеспокоился шофер.

— Целы будут. Не знаю, как за его руками уследить, — пробормотал Альберт Паю.

Впрочем, шофер решил, что это ему просто послышалось: ведь он ничего не знал о пропавших яблоках…

— Товарищ директор, давайте мы сгрузим, — предложил он. — Тут нас три шофера, дело привычное!

— Вы разгружайте вторую машину. А мы эту. А то засиделся я по конторам. И сыну полезно размяться. Ведь тебе хочется размяться, Рауль?

— Да, папа, мне очень хочется размяться, — плаксиво ответил Рауль.

И они вдвоем принялись скатывать бревна, которые звонко ударялись друг о друга, подскакивали и катились по земле. А когда разгрузка закончилась, Альберт Паю подошел к самому берегу и заглянул в котлован.

— Молодцы! Много сделали! — сказал он и обернулся к сыну: — Значит, Рауль, тебе очень хочется рыть котлован?

— Да, папа, мне очень хочется рыть котлован, — ответил Рауль, разглядывая какую-то травинку у себя под ногами.

— Хорошо. Сговорились. Счастливо оставаться.

Андрес Салусте, как и следовало председателю совета стройки, вежливо поблагодарил Альберта Паю за оказанную помощь, и они пожали друг другу руки. Конечно, Волли тоже мог бы сказать директору спасибо и пожать ему руку. Но уж раз первым догадался Андрес, соваться вслед за ним просто смешно. Ладно, обойдемся без рукопожатий…

Ух ты, какой мрачный вид у толстяка Рауля! Смотри-ка, лезет в котлован…

— А я и не знал, что ты всю жизнь рвался в эту яму, — сказал ему Волли. — Может быть, ты пойдешь к девчонкам на насыпь? Там ты пригодился бы вместо трамбовки.

Но Рауль не был расположен шутить. Он вместе со всеми спустился в котлован, взял в руки первую попавшуюся лопату и долго, нажимая левой ногой и наваливаясь на черенок грудью, пытался врезать лопату в глину.

— Не так, Рауль, — сказал Андрес. — Здесь очень твердая глина. Смотри, как нужно копать…

Копать все равно было тяжело. Тяжело было и откидывать глину. Все-таки жестокий отец попался ему. Не так уж велико его, Рауля, преступление, можно было обойтись и без этих принудительных работ. И вот что странно: кажется, отца не так взбесило, что он сорвал те проклятые яблоки, как то, что он их съел. «Так и сожрал? — спрашивал отец. — В одиночку, без друзей, все яблоки? Тебя что, не кормят? Ты с голоду воровать пустился? Слов не нахожу! Любое озорство простил бы, но воровство…»

Отец объяснял ему: если бы Рауль пошел за яблоками не один, а с друзьями, другое дело: можно было бы считать это шалостью — чего не сделаешь за компанию!

Но ведь если бы они пошли, допустим, впятером, они и яблок съели бы в пять раз больше! Неужели отец этого не понимает?

Самое плохое — то, что Рауль не только дал слово «исправиться во всех отношениях», не только пообещал честно трудиться на строительстве, но и поклялся не жаловаться маме. Как это он скажет маме, что ему больше не хочется играть на рояле, а вдруг захотелось катать бревна и вообще работать каким-то подсобником и землекопом?

Только что отец уличал его во лжи, долго стыдил — и вдруг начал учить врать собственной матери! Где логика? Вечно эти взрослые запутывают даже совершенно ясные вещи! А Рауль теперь должен ковыряться с лопатой и даже поплакаться никому не может.

Хорошо, хоть Андрес, кажется, по-человечески относится. Рауль очень боялся, что и он и рыжий Круус изведут его насмешками. Но Андрес все-таки хороший, заботливый…

— Ты поймал блоху? — спросил заботливый Андрес, заметив, что Рауль воткнул лопату в землю и внимательно разглядывает собственную ладонь.

— Нет, понимаешь, вот тут пузырь какой-то…

Андрес посмотрел на его ладошку, пощупал своей огрубевшей рукой и быстро поставил диагноз:

— Ничего особенного. Волдырь. Поработаешь — еще не то будет.

— Знаешь, это больно…

— Да. Бывает. Но потом пройдет. Зато ты можешь гордиться: ведь это… Ну, одним словом, мозолистые руки. О них стихи можно писать!

И Андрес решил на самом деле написать такие стихи.

Когда начало смеркаться и ребята разошлись по домам, он отправился в класс и уселся за парту.

Вместе с ним выпускать стенгазету пошли Юта Каэр и Айме Силланди. Но Юта быстро переписала заметки и ушла. Андрес остался вдвоем с Айме: она рисовала заголовок, а он мучился над стихами, для которых уже было оставлено почетное место рядом с передовицей, написанной самой пионервожатой.

Стихи не получались. Андрес писал, зачеркивал, опять писал… Выходили корявые строчки:

Невкусное какое-то слово: «измозолим». Как комар пищит: «из… моз…». И кому это нужно — измозолить руки? Всё должны делать машины. Вот пионеры пустят свою электростанцию и заставят машины строгать, пилить, показывать кино, делать любую работу!

У Рауля волдырь просто с непривычки. Ничуть это не почетно. Вот у самого Андреса мозоли настоящие! И у Айме тоже, наверно. Сколько она делает разных дел!..

Склонившись набок, Андрес вытянул шею и заглянул, какие разные дела делает Айме сейчас.

Айме рисовала пионерку-отличницу. Отличница твердо стояла на очень прямых ногах, в правой руке держала раскрытый дневник с круглыми пятерками, а в левой — букет невиданных цветов. С каждой секундой отличница становилась все прекрасней: вот Айме посадила ей красную капельку рта… Вот пионерка стала черноглазой, черноволосой…

Андрес перевел взгляд на художницу. Нет, сама Айме вовсе не такая. Волосы куда светлей и совсем гладкие, рот побольше, а глаза синие-синие. Но Айме тоже, оказывается, красивая! Очень! Даже красивее отличницы, которую она нарисовала. И как он раньше не замечал, что Айме такая красивая?

Как хорошо вот так сидеть и смотреть на Айме! Любоваться ею. Ничего не делать, ни о чем не думать, просто тихо-тихо сидеть и смотреть на нее… Так тихо сидеть, чтобы слышать, как шуршит бумага под ее рукой и как стучит сердце — его, Андреса, сердце!

Он так долго смотрел на Айме, что та почувствовала его взгляд и обернулась.

— Что ты на меня уставился? — удивленно спросила она.

Андрес, глуповато улыбаясь, молча смотрел на нее.

— Какой ты смешной! — сказала Айме. Потом хмыкнула и снова взялась за кисточку.

Это было обидно. Андрес вздохнул — глубоко-глубоко, как на физкультуре. Схватив карандаш, он написал:

От собственных стихов Андресу стало еще горше, и он рассердился. Бесчувственная эта Айме. Ей человек вдруг стихи посвятил, а она хоть бы что! Вот дернуть бы ее за кудри русые небось почувствовала бы!

На Айме он больше не смотрел. Поэтому и не видел, что его подруга как-то уж слишком старательно склонилась над рисунком… Щеки у Айме всё розовели, а уши стали прямо-таки красными. Зато щеки своей отличницы она красила в зеленый цвет — и не замечала этого!

Наконец Айме подняла голову. Даже издали было видно, что Андрес пишет стихи: на страницу выбегали ровные коротенькие строчки. Айме протянула руку:

— Дай прочитать!

Андрес рванулся в сторону, схватил листок со стихотворением и, комкая, прижал его к животу.