«Возле смерти» — рассказ Михаила Смирнова на марийском. В лагере Туркгалле, город Зуль, Тюрингия, писал стихи рязанский паренек Павел Сидоров: «Я русский, мать моя — Россия…» А этот блокнотик со строчками на украинском — без подписи:
То не вiтер з Украïни
Тихенечко дише,
Стара мати на чужину
Дочки письмо пише.
Автор содержательного исследования «Обычаи нашего народа» Олекса Воропай, изданного впервые в Мюнхене в 1958 году и затем переизданного на Украине в 1991-м, в одном из лагерей в Германии записал песню, в которой мечталось о любви. Девчата с детских лет от мам и бабушек слышали поверье о том, что золотисто-зеленые перья павлина приносят счастье в любви. И сейчас они пели об этом:
По ropi, ropi павоньки ходять,
Ой, дай Боже, по ropi, ropi.
За ними ходить гречная панна,
Ой, дай Боже, гречная панна.
Гречная панна, панна Оксана,
Ой, дай Боже, панна Оксана.
Ой, ходить, ходить i пiр’ечко збирае,
Ой, дай Боже, пiр’ечко збирае.
Пiр’ечко збирае, у рукав складае.
3 рукава бере, виночок вине,
Ой, дай Боже, виночок вине.
Виночек вине, на голiвку кладе.
Ой, дай Боже, на голiвку кладе.
Та звилися буйниï вiтри,
Занесли вiнець на синее море…
Не знала Оксана, что в Баварии, куда ее саму занесли буйные ветры, павлин считается символом несчастья.
Очень немногие из строк, замурованных в лагерных бараках, а позже в архивах, вырвались на волю. В сборнике Института истории, на который я уже ссылался, опубликованы стихи Виктора Николаевича Мамонтова, написанные в германских концлагерях. Среди них строки, посвященные санитарке Зое X., работавшей в 24-м блоке лагеря смерти Пельзен:
В лагере смерти, в фашистском плену,
Где люди в бреду умирали,
Я русскую девушку видел одну.
Хочу, чтобы вы ее знали.
Я видел ее повсюду,
Где слышались стопы больных,
И образ ее не забуду,
Хранить буду в мыслях своих.
Часами не зная покоя,
Несчастным старалась помочь,
О, милая девушка Зоя,
Ты снишься порой мне всю ночь.
В мае 1995 года «Правда» представила стихи Дадьянова. Его негромкий, честный голос, писала газета, так и не был услышан. Он не дожил даже до единственной своей книжки. Хотя, добавлю от себя, вполне был этого достоин. Особенно на фоне оплаченной спонсорами шелухи.
Алексея Дадьянова подростком угнали в Германию из родного Орла. Три года он был остарбайтером. Потом — фильтрационный лагерь, Советская армия, работа…
Стихи Алексея Дадьянова хотя бы дошли до газетной полосы. Другие, повторю, погребены в архивах, редкий исследователь, листая истлевающие страницы, обратит на них внимание. А между тем это — живые свидетельства эпохи. Собрать бы воедино все лучшее из сотен концлагерных тетрадок-дневников! И открыть этот сборник стихами Алексея Дадьянова.
Мне повесили доску на шею —
На рабов из России спрос.
Стал теперь я живой мишенью
Для насмешек злых и угроз.
Чтобы раб был в меру проворным —
У хозяина палка в руке.
Для невольников непокорных
Есть «дом отдыха» невдалеке.
Правда, гам тесновато немного,
Что скрывать — персонал грубоват.
И легла прямая дорога
К печке в тысячу киловатт.
Может, завтра за ними следом
Я пройду этот страшный путь.
Как мне хочется до Победы
На подбитом крыле дотянуть.
Это случилось в Штутгофе
Германия Гитлера,
Разрази тебя гром!
Это случилось в Штутгофе
В сорок втором…
Где казнили и старых, и юных,
Где под сосновый гуд
В страхе песчаные дюны
К Балтийскому морю бегут.
Это далекого прошлого вести…
Поляки и русские работали вместе.
Деревья валили, пни корчевали.
Поляки на русских сердито ворчали:
— Ей, коммунисты и комсомольцы!
По цо с немцами вы пшишли до Польсцы?
Неволи не пачили, дьябле? Почте!
И с нами слезами кровавыми плачьте!
И вспыхнула ссора. И злобная свалка.
И руки тянулись к лопатам и палкам!
И ярость шептала им: или — или!
И узники узников палками били.
Охрана стояла, расставив ноги.
Охрана смотрела на бой убогий.
На самое жалкое из сражений!
Срабатывала система уничтожения
И утверждался национальный вопрос.
Охрана смеялась до храпа, до слез.
Потом офицер скомандовал: — Шнель!
Здесь лагерь немецкий, а не бордель!
Отделение! Беглым по цели!
Поляки и русские не уцелели…
Кто из них друг был, а кто был враг?..
Ветер развеял их горький прах.
Драка в Штутгофе, конечно, не единичный эпизод. Гитлеровцы искусно натравливали друг на друга людей разных национальностей — разделенными, завистливыми легче править. Но гуртом, давно сказано в народе, можно все одолеть.
Лидия Арсеньева:
«Перед 7 ноября в наш барак пришли две девушки-киевлянки и предложили принять участие в демонстрации в честь годовщины Октября.
Программа была такая. Первая колонна по дороге на работу 7 ноября должна была начать любую советскую песню. Полицаи бросились бы к ним, требуя прекратить пение. В этот момент последняя колонна подхватывала песню, полицаи бросались гуда. Потом песню запевали все. Так мы и сделали. Когда шли по мостовой к фабрике, то, кроме песни, еще и колодками стучали. Возле проходной фабрики стояли пленные французы и итальянцы, ждали, пока их повезут на работу. Мы запели «Интернационал», французы и итальянцы поддержали нас».
…Незадолго перед отъездом на фронт, в марте 1942 года, Елена Вишневская познакомилась со стихотворением Константина Симонова «Жди меня». «Оно сразу же пленило меня своей искренностью и горячей сердечностью, — пишет она. — Простые, точные его мысли были так естественны, так органичны, как будто я сама их выразила именно этими словами. Оно сразу входило в душу. Учила текст в поезде Москва — Юго-Западный фронт. Читала стихи бойцам на передовой и видела, как поэтические строки отзываются верой на встречу с любимыми. Позже, когда я осталась одна и терпела бедствия в скитаниях, то в трудные минуты отдельные его строки иногда беззвучно напоминали о себе и поддерживали веру в то, что я выживу.
